Краткое описание: Богатый русский предприниматель воплощает мечту детства – покупает спортивный самолет и строит аэродром. К нему на стройку, в числе других рабочих из Средней Азии, попадает летчик-шахид. Они оба мечтают летать, и к своей цели готовы идти до конца, кровавого или счастливого зависит только от того, смогут ли они понять друг друга.

Предупреждение: Реальность, в которой происходят события, несколько параллельна настоящей. Так, например, упоминается небоскреб Газпрома «Охта-центр» в Санкт-Петербурге, который так и не построили, столкнувшись с протестом общественности.

1.

Егор не задавал вопросов, зачем Мише Аркадину понадобился аэродром. У всех есть детская мечта. У Егора – художественная выставка в Сиднее и персональный грант от фонда Гриндшилдс, а у Миши – самолеты. Может, всю свою бизнес-империю Миша строил ради этого аэродрома рядом с Южным Городом, в пятнадцати километрах от Петербурга, куда привез своего друга детства, чтобы показать новое достижение. Аркадин светился как лампочка, показывая Егору бетонную взлетно-посадочную полосу, недостроенное ограждение, два цветных ангара, в которых уже стояли новенькие спортивные модели самолетов. И пусть самолетов только два, и строительство аэродрома перетянуло на себя столько ресурсов, что хватило бы на три новых цеха по производству куда более рентабельной продукции (угля в брикетах или бытовой химии). Но Егору было совершенно очевидно, что Миша ни о чем не жалеет.

 Аркадин не употреблял слова «мечта», показывая аэродром, лукавил, утверждая, что это «престижно». Миша часто оправдывал свои приобретения тем, что они позволяют ему на правах своего входить в круг деловой элиты. Поэтому он носил золотую цепь на шее толщиной с палец (а как же иначе, у богатых принято), поэтому он жил с очередной моделью («девяносто-шестьдесят-девяносто» – золотой стандарт, хоть сейчас на обложку журнала), поэтому он приобрел нефтяную вышку (без нее как нищеброд), и поэтому у него теперь были самолеты (должно же быть у миллионера хобби).

 Егор не осуждал Мишу за внешние понты, только Мишу, остальных олигархов он готов был высмеивать, не жалея красок и гигов, ваяя свои карикатуры для интернет-журналов. Но Миша – это святое, друг детства, одноклассник. Их мамы обе работали в школе учительницами: Мишина преподавала русский и литературу, Егора – французский язык. И Егор мнил себя аристократом, посещал художественную школу и срисовывал капители и пилястры. А Мишка по-пролетарски таскался в авиамодельный кружок, где собирал модели МИГов и Сушек. Мальчик из народа. Когда-то Мишке повезло, что его взял в помощники отец одного из учеников его матери, а дальше проявила себя феноменальная Мишина работоспособность. Он мог спать урывками один-два часа в сутки, он мог находиться в нескольких местах одновременно. Его не тяготило полное отсутствие личной жизни, он готов был работать сутки напролет. Без выходных, отпусков, развлечений. Если бы Земля начала вращаться медленнее, и сутки увеличились бы раза в два, то и тут бы Миша победил человеческие биоритмы и освоил сорокавосьмичасовой рабочий день. Так была построена с нуля его корпорация «Аркадия», сделавшая мальчика из бедной семьи одним из самых богатых людей Северо-Запада России. И вращаясь в среде олигархов, Миша очень быстро научился им подражать и делать так, как «престижно». На индивидуальность ему не хватало времени. А Егор стал свободным художником, малюющим портреты на заказ и подрабатывающим в различных издательствах. И как бы мать Егора ни просила «Мишеньку», чтобы тот взял «Егорушку» в свой бизнес, Аркадин был непреклонен: «Ты не выдержишь такого ритма, Горцев. Ты творческий. Тебе нужно личное время». Но свои достижения Миша в первую очередь показывал другу детства. И снисходительно терпел упреки в дурновкусии и утрате культурного уровня, которыми Егор, хоть и осторожно, но все-таки перемежал свою речь.

 Но самолеты – это было очевидное проявление индивидуальности. Егор это чувствовал, хотя Миша готов был отрицать свое стремление не повысить авторитет в деловых кругах, а сделать впервые что-то особенное для себя лично, даже под пытками.

 Аркадин уже забыл, что у него когда-то были мечты. Теперь один сплошной бизнес. Элементы престижа нанизывались на его жизнь, как бусины на леску. Вот и сейчас он мотал пальцем один «объект престижа» - золотую цепь, искал в кармане другой «объект престижа» – смартфон Самсунг Галакси С6, чтобы принять звонок от третьего – очередной модели, чье имя Горцев не успел запомнить, хотя последнюю девушку Миша не менял уже месяца два, и это почти рекорд.

 - Да, Маша! – ответил Аркадин на звонок и тут же поправился, досадливо дернув подбородком: - Извини, Таня. Нет, раньше одиннадцати не буду. Нет, ни свечей, ни романтического ужина. Нет, я тебя не игнорирую. Да, я о тебе помню.

 Отключил смартфон и встретился глазами с Егором.

 - Ну, и на черта тебе женщины, имена которых ты не помнишь? – не выдержал Горцев.

 - У меня нет времени, чтобы искать что-то другое, – отрезал Миша. – Пойдем лучше поближе к моим «птичкам». Осталось только инструкторов найти и ангары достроить. Будет элитное развлечение для меня и всех желающих.

 Приятели пошли через летное поле к свежеокрашенным самолетам, стоящим перед ангарами. Там же бригада среднеазиатских гастарбайтеров укладывала асфальт на дорогу, ведущую от ангаров к помещениям для отдыха.

 - Скажи, Егор, ты ненавидишь своего начальника? – неожиданно спросил Аркадин по мере приближения к наемным рабочим.

 - Нет, я его уважаю, - ответил Горцев, вспомнив в качестве начальника главного редактора одного из интернет-изданий, с которыми сотрудничал, и, отметив про себя недоверчивый Мишин взгляд, кивнул в сторону азиатов: – Ты считаешь, что они тебя ненавидят?

 - А что, нет что ли? – сказал с сторону Миша. – Ладно, проехали.

 - Трудно работать с людьми, если считаешь, что они тебя ненавидят? – подначил Егор.

 - Я привык, - отрезал Миша, - мне даже нравится.

 Аркадин почти никогда не злился на Горцева. Потому что в цепи престижных вещей и ненавидящих людей должен быть хоть один друг. Да и мама просила присмотреть за «Егорушкой», потому что он такой «утонченный мальчик» и такой «неустроенный».

 - А почему ты не берешь на работу русских? С ними было бы проще, - продолжил Егор.

 - Все берут гастарбайтеров. Они дешевле. Если я буду брать русских, то не выдержу конкуренции. Ты же не будешь на морозе за тридцать тысяч гравий ровнять?

 - Не буду, - поежился Горцев, хотя на улице уже давно потеплело, стоял вполне солнечный апрель, - я за тридцать тысяч даже в «крестики-нолики» по восемь часов в день играть не буду. Личная жизнь дороже.

 - Вот видишь, а они работают.

 - И ненавидят.

 - И ненавидят, - повторил Миша, понижая голос по мере приближения к гастарбайтерам.

 Рабочие вразнобой поприветствовали начальника и его спутника. И Горцев, искоса присматриваясь к другу, попытался понять, как именно «гастеры» видят Аркадина. Егор не мог вытравить из памяти образ интеллигентного, неуклюжего сына «русички». А эти среднеазиаты наверно видели массивного тридцатилетнего мужчину с фигурой шкафа, сердитым взглядом (это Горцев видел в нем вечное удивление, другие люди – вряд ли). У Аркадина карие глаза, короткие темно-русые волосы и, в целом, правильные, даже красивые черты лица. Миша - потомок кубанских казаков со слабой примесью туретчины. Горцев рядом с ним – призрачный силуэт, сотканный Питерскими туманами. Тоже высокий, но полупрозрачный, худой, невесомый. Бесцветные волосы и почти бесцветные глаза – чудь белоглазая, вышедшая из мглистых лесов, где славянские гены слились с финно-угорскими и балтскими в невнятный конгломерат, сделав своих носителей мало похожими на южнославянский этнос, ярким представителем которого был Миша Аркадин.

 Егор и Миша обошли вокруг самолета. Небольшая спортивная модель. Горцев знал, что она небольшая, но размеры все равно впечатляли – размах крыльев больше восьми метров. На хвосте звездочка и синий медведь (эмблема «Аркадии»).

 - Жаль, не могу показать, как он летает, - Миша покусывал верхнюю губу, стараясь спрятать гордую улыбку.

 - Но ты уверен, что полетит?

 - Да, мне демонстрировали в салоне. А здесь еще нужно пилота найти с хорошими рекомендациями. Тогда и полетаем.

 - Нет-нет-нет, - Егор поднял руки вверх, - у меня аэрофобия. Я вообще не летаю.

 - А я буду летать. Приглашу тебя, как только смогу показать. А сейчас, извини. Пока никак.

 - Я могу показать! – раздался голос за их спинами.

 Миша и Егор одновременно обернулись на звук. От бригады «гастеров» по еще дымящемуся асфальту к ним приближался рабочий в грязной оранжевой спецовке, без шапки: немытые волосы топорщились острыми прядями как иглы дикобраза, и под стать прическе – колючий взгляд настолько черных глаз, что зрачок зрительно почти неотделим от радужки, жутковатое впечатление.

 - Кто это? – Горцев побаивался азиатов. Драться он не умел, ислам не уважал, на родную полицию давно не надеялся. Поэтому считал, что «чемодан, вокзал, кишлак» - лучшее направление для аборигенов Средней Азии, кто еще топчет родные Питерские болота. Но показывать неприязнь перед Мишей было неудобно. Миша-то никого не боялся.

 - Да я не знаю, - пожал плечами Аркадин, - что я их запоминаю что ли?

 - Я могу показать! – рабочий прижимал к груди черенок совковой лопаты, стоял твердо, уверенно, взгляд невежливый, без улыбки. – Разреши, начальник!

 - Пойдем, Мих! – Горцев кивнул в сторону ангаров, ему не нравился поворот событий.

 - Погоди! – остановил Миша, постоянное удивление на его физиономии стало острее, как фигура из застывающего воска. – Ты умеешь летать?

 - Да, я умею, - кивнул парень и, пока его еще слушали, быстро затараторил, не сбиваясь и не меняя высоты и тембра голоса: - Это модель СУ-29, модификация девяносто четвертого года, оснащенная катапультирующимися креслами, высота полета четыре тысячи метров, максимальная скорость четыреста пятьдесят, передняя кабина для ученика, задняя для инструктора. Самолет не оснащен авиагоризонтом, ориентируемся по земле и по звездам. Я могу показать, как он летает.

 - Постой, - удивление на Мишиной физиономии смешалось с любопытством, - ты пилот? У тебя есть летное удостоверение?

 Рабочий вздрогнул и сжал черенок лопаты так, что пальцы побелели от напряжения. Он не издал ни звука, ни «да», ни «нет», ни кивка, ни отрицания.

 - Я могу показать, начальник! – механически повторил он.

 - Пойдем, Миша! – потерял терпение Горцев. Он вдруг начал замерзать на апрельском ветерке.

 - Подожди, Егор, - Аркадин ответил, не обернувшись к другу, все его внимание было на неожиданном явлении: - У тебя есть летная подготовка? Ты летал на таких самолетах?

 Но гастарбайтер уже ничего не добавлял нового, только повторял, что может показать. И смотрел – то ли с мольбой, то ли с угрозой. «Упоротый конкретно!» - Егору даже захотелось зарисовать сейчас этот взгляд на смуглой, полуазиатской физиономии – черты лица европейские, но цвет кожи - как у монгола. Но Миша как будто принял скрытый вызов и подыграл своему рабочему:

 - Ну, давай! Летай! – кивнул на самолет и отошел в сторону.

 Парень аккуратно положил лопату, скинул спецовку, оставшись в сером шерстяном свитере, и подошел к самолету. Провел рукой по поверхности корпуса, осмотрел шасси, закрылки, провернул винт на пять полных оборотов, легко подтянувшись на крыло, заглянул в передний отсек и деловито поковырялся в двигателе. Потом высунулся оттуда и в глубокой задумчивости посмотрел на Мишу. Так, что Аркадин сложил лицевыми мышцами смешанно разочарованно-злорадную ухмылку:

 - Что ж ты не летаешь, орел? Давай, летай.

 - Обманываешь, начальник! - резко ответил рабочий. – Самолет не заправлен. Без бензина не полетит.

 Миша перестал ухмыляться и выразил всем видом безучастность:

 - Давай, заправляй. Что тебе нужно? Девяносто пятый подойдет?

 - Нужен сотый авиационный бензин.

 - Сколько? – продолжил допрос Миша.

 - Тридцать литров хватит.

 - Возьми в ангаре канистру. Сам, все сам.

 Гастарбайтер спрыгнул с крыла, быстрым шагом направился к ангару и вернулся оттуда с синей пластиковой канистрой с надписью Avgas 100LL. Егору начало казаться, что шутка уже слишком затянулась:

 - Миш, может, хватит уже придуриваться?

 Но на малоподвижной Мишиной физиономии рисовалась тень азарта. Если бы Егор не был художником, то видел бы по-прежнему удивленно-скучающую мину, но за двадцать лет дружбы с Аркадиным он уже научился распознавать полутона эмоций, складываемых Мишиными непослушными лицевыми мышцами, и то, что он сейчас замечал, определенно означало, что самолет сегодня полетит, если азиат не брешет. И Горцев отступил. Осталось только наблюдать.

 Рабочий залил в бак бензин, проверил высоту масла, вытер руки грязным носовым платком и влез в заднюю кабину. Повозился еще несколько минут, что-то проверяя и ощупывая. И, наконец, «от винта» - шум винта распорол уснувший воздух и погнал его рваные клубы на Мишу, Егора, побросавшую работу бригаду. Миша распаленно дернул свою цепь, и она врезалась в шею, оставив красную борозду. А самолет тронулся с места и потихоньку направился в сторону свежей взлетной полосы. Там рев двигателя возрос, винт, увеличив обороты, расшвырял мечущиеся воздушные потоки, и стальной корпус нехотя начал разгоняться. Пять-десять-пятнадцать-двадцать. Взлетная полоса была пока еще коротка, только для профессионалов. Чуть зазеваешься – и «Сушка» вылетит на лесную полянку, врежется в безмятежные сосны. Но пилот как будто чувствовал, где нужно взлетать. Аккуратно, по окончанию полосы, самолет оторвался от земли и ушел почти вертикально вверх, цепляя колесами торчащие прутья кустарника.

 «Сушка» поднялась на высоту птичьего полета и чинно облетела вокруг аэродрома. Пролетела по прямой, делая бочки, затем взмыла еще выше, кружась вокруг своей оси и оставляя за собой вихрящиеся пряди белого газа, затем резко спикировала вниз, срываясь в штопор. Казалось, самолет вот-вот рухнет на головы зрителей и вспыхнет. Так, что Горцев, всеми позабытый, нервно отчурахнулся в сторону опушки, чтобы припустить наутек в нештатной ситуации. Какой черт там сидел за штурвалом – не знал никто, даже хозяин самолета. А Миша... Миша не шевелился, только все еще подергивал цепь у себя на шее. И когда самолет пикировал ему почти на голову, даже не пригибался, напротив, расправлял плечи, как будто готовился поймать ревущую тонну стали в свои объятия. Но самолет вышел из штопора и снова поднялся вверх, ввинчиваясь в апрельскую синь, заворачиваясь вокруг своей оси. Танцующая в небе железная птица. Если не слушать рев мотора, а вообразить, что она парит в полной тишине, то можно было представить, что крылатая машина танцует вальс. Под музыку Хачатуряна из балета «Маскарад». И довершении всего самолет аккуратно сделал петлю Нестерова и пошел на снижение. Коснулся шасси взлетной полосы в самом ее начале и затормозил с помощью колес. И подрулил на прежнее место стоянки.

 Егор подобрался поближе к Мише, пока друг не заметил позорного бегства, и встал у него за спиной. Пилот заглушил двигатель, откинул фонарь кабины и, ни на кого не глядя, выбрался наружу. И пошел нетвердой походкой к своей бригаде. По пути наклонился подобрать лопату. Как под кайфом, расслабленный, умиротворенный, чуть пошатывающийся. Потом вспомнил про спецовку, вернулся подобрать. В рукава попал не с первого раза. На Мишу и Егора не смотрел, в глазах стояла дымка.

 - Кто он такой? – наконец, сформулировал вопрос Горцев, забыв позаботиться о том, чтобы уйти из зоны слышимости рабочего-пилота, и даже уточнил: - Откуда ты его взял?

 - Я что их биографии изучаю?! Я даже имени его не знаю! – почему-то рассердился Аркадин. – У меня встреча через двадцать минут. Пора ехать. Подбросить до центра города?

 - Да, подбрось, - согласился Егор.

 Перед уходом Аркадин мерил взглядом авиатора несколько длинных мгновений, как будто принимая какое-то сложное, промежуточное решение и, наконец, воспользовавшись близким нахождением парня, все еще ловящего рукава спецовки, выдал:

 - Ты мне должен три тысячи за бензин.

 Егор вздрогнул одновременно с летчиком:

 - Миха, но ведь ты сам!..

 - В чем дело, Горцев? – резко развернулся к другу Аркадин. – Ты хочешь заплатить за него?

2.

Обычно обезьянника Горцев избегал, хотя на митингах появлялся достаточно регулярно, вел активную политическую жизнь. Причем он был беспартийным, и на акции и пикеты выходил с теми, кто в данный момент разделял его убеждения, он легко заводил друзей среди левых всех оттенков. На апрельский митинг против повышения тарифов Егор вышел с троцкистами из РСД. На майскую демонстрацию планировал пойти с профсоюзами. А против фальсификации выборов президента в прошлом году и вовсе вышел с белоленточниками, хоть те и являлись его идейными врагами. Они были либералами, а Егор леваком. Ленточка Егора и шарф на его шее были красного цвета, равно как и убеждения.

 Не сказать, чтобы он идеализировал покойный Совок, но с детства ощущал, что у него забрали Родину. Родился он там – еще под красными кумачами и портретами Ильича. А потом Родины не стало, при том, что Горцев никуда не переезжал. У него было ощущение лишения. Нет больше родины на карте мира. Ушла в историю. В комнате Егора висела репродукция с картины Копейкина «Родина» - со слоном, пригорюнившимся под русской березкой на берегу реки. Вот таким слоном и ощущал себя Горцев. Ему сказали, что его Родина – это русские березки, и к этому надо привыкнуть. Но он был слоном, он не хотел мириться с пейзажем, ему было нужно внутреннее наполнение, поэтому он по-слоновьи утаптывал травку и планировал закатать луг в прогрессивный асфальт справедливого общества.

 Большинство ровесников Егора охотно поменяли социалистическую родину на капитализм, они были еще слишком маленькими, когда Союз развалился. Вот Аркадин вовсе не парился никогда, создавая свой собственный мир вокруг себя, окружая своими собственными вещами, землями, зданиями, цехами, женщинами, принося пожертвования на восстановление храмов, где отпускали ему грехи. Мише вообще было наплевать на политику, если та не затрагивала его личные шкурные интересы. А Егор так не мог. Он хотел сделать этот мир лучше: совершеннее, благороднее и справедливее. Мир без нищеты и неравенства. Но это было в идеале, а в реальности выходили митинги, карикатуры и статьи в блогах и интернет-изданиях, и редкие выставки в Манеже, в коллекции Союза Художников, где нет-нет, да и плескал обильно красную краску идейный Егор Горцев посреди забавных живописных игр с либидо других художников.

 Вот только в этот раз Егор все-таки угодил в отделение полиции. В официально разрешенный митинг против введения абонентской платы за электричество вмешались провокаторы, и до поры до времени охранявшие митингующих омоновцы оживились под апрельским солнцем и принялись вязать всех подряд. Горцев угодил в давку, споткнулся и его ощутимо двинули чем-то тяжелым по лицу так, что левый глаз опух и закрылся. И ничего другого Егору не оставалось, кроме как, когда его отпускали через пару часов после обычной проверки, позвонить Мише и попросить подвезти до дома, потому что сам сесть за руль без глаза он никак не решался. Офис Аркадина располагался в центре города. Собственно идейный художник готов был добираться сам на общественном транспорте, несмотря на сильно опухшую физиономию, если друг окажется занят. Но Аркадин не отказался, напротив, оживился, услышав просьбу Горцева, и заявил, что явится немедленно.

 Когда Егор открыл дверцу внедорожника БМВ пятой серии, вознамерившись забраться на заднее сиденье (переднее пачкать не хотелось – куртка была грязная после потасовки), Миша его остановил:

 - Садись впереди. Мне надо еще одного человека забрать.

 - Женщину? – уточнил Горцев, присаживаясь рядом с Аркадиным. – Ты поэтому так легко согласился меня подбросить?

 - Нет, не женщину. Вот его, - Миша протянул Егору зеленый узбекский паспорт. - Поперся в город без документов. Ну, его в метро патруль остановил. А паспорт у меня в сейфе лежал. Я его на оформление регистрации забирал вместе с другими документами. Надо забрать парня. Он в соседнем отделении полиции.

 - Это тот самый, который летает? – удивился Горцев, взяв у друга паспорт.

 - Да, тот самый. Подождешь, пока я его заберу? Никуда не торопишься?

 - Да, мне все равно, - Егор рассеянно рассматривал паспорт и вложенные в книжицу бумажки. Его почему-то даже не удивило, что Аркадин забирает своего рабочего сам, мог ведь и помощников послать. – Шахриддин Шакирович Салимжонов. Нда, не мудрено, что ты не запоминаешь своих рабочих, с такими-то именами. Слушай, а зачем ты с него три тысячи потребовал за бензин? Ты ж вроде не совсем жмот, Миха. И не сволочь.

 - Кластерное мышление, - пояснил Аркадин, выруливая со стоянки.

 - А именно?

 - Я очень занятой человек, Егор. У меня слишком мало времени, и короткая память на несущественные мелочи. Я с трудом запоминаю имена, фамилии, лица. Но человека, который должен мне денег, я никогда не забуду. И он меня не забудет.

 - Гениально, Миша. Просто гениально! - съязвил Горцев. – Мы, простые смертные, добиваемся внимания от окружающих некими благородными поступками: дарим женщинам цветы, мужикам – коньяк. А у тебя так все просто: поставил на счетчик, и человек уже думает о тебе двадцать четыре часа в сутки.

 - Егор, я не обсуждаю с тобой художественные приемы в постмодернистскую эпоху и твои политические взгляды. И тебе не советую критиковать мои методы. До сих пор мы с тобой понимали друг друга.

 И Горцев замолчал, решив, что лучше дальше Мишу не допрашивать, в конце концов, нужно быть благодарным занятому человеку, который выделил для него время, и везет на своей машине домой. Отвлекшись от разговоров Егор продолжил рассматривать документ в своих руках. Паспорт мятый, в полиэтиленовой засаленной обложке. Его обладатель родился в узбекском городе Термезе, он на полтора года моложе Миши, на два года моложе Егора. В паспорт вложена фотография молодой женщины с двухлетней девочкой на руках. Семья, похоже. И тут внимание Горцева привлекло то, что он никак не ожидал увидеть в паспорте узбекского гастарбайтера. И помыслить ведь не мог! Старая вырезка из «Нью-Йорк Таймс» с дымящимися верхними этажами небоскребов Всемирного Торгового Центра, протараненных самолетами.

 -Миш? – шепотом обратился Егор, ожидая реакции от друга, но когда тот скосил в его сторону глаза, отрицательно помотал головой: - Нет, ничего.

 Итак, башни-близнецы. И? И фотографии пилотов-террористов, осуществивших атаку на небоскребы по данным ЦРУ. Муххамед Ибн Сауд, Али-Азиз Ибн Халид. Горцеву снова захотелось показать Мише свою находку. Пилоты. Террористы. И этот – Шахриддин – тоже летает. Черт! И как он летает!

 - Миша, а давно он у тебя работает?

 - Ну, я поднимал его досье. Оказывается, уже три года. Уезжает на зиму домой к семье, потом возвращается. С апреля по октябрь он здесь. Он просто раньше на других объектах работал, на аэродром попал только в этом году.

 - Это все, что ты о нем знаешь?

 - Характер неуравновешенный, работает хорошо, но время от времени может сорваться. Даже подозревали, что дурью балуется – марихуаной, коноплей или прочими сорняками. Но вроде не подтвердилось. Бригадир, как я выяснил, покрывал его неоднократно за прогулы и опоздания. Хотя даже сам бригадир ни фига не понимает, как может опаздывать человек, который живет на объекте. Я же им квартиры не снимаю. Живут прямо на стройках – в бытовках.

 - Хочешь хороший совет, Миша? Гони его в шею, чем скорее, тем лучше.

 - Егор, - укоризненно поджал нижнюю пухлую губу Миша, - мы же договорились, что ты не вмешиваешься в мои дела. Кстати мы уже приехали, отдай паспорт и подожди тут минут пять-десять.

Горцев вернул паспорт, выдернув предварительно из-под обложки газетную вырезку.

 Узбекский пилот, как выяснилось, умел не только бросать вызов и сверкать колючим взглядом. С Егором, залезая в машину, он поздоровался вполне вежливо. Даже чуть улыбнулся ради приличия. Устроился поудобнее на кожаном сидении, спрятал паспорт во внутренний карман, не заглядывая под обложку. Горцев приложил все усилия, чтобы не оборачиваться лишний раз. Он помнил о вытащенной газетной вырезке и не хотел подозрений от чужака. И возвращать ее не собирался. Миша выглядел умиротворенным, как глава семейства, собравший всех своих домочадцев за одним столом.

 Из центра города Аркадин повел БМВ через мост Александра Невского на правую сторону Невы. У Горцева испортилось настроение, как случалось всякий раз, когда он смотрел на небоскреб Газпрома – «Охта-центр», хорошо видный с этой точки, портящий вид исторического центра города. Как долго Егор боролся от Союза Художников с этой уродливой постройкой, собирая подписи и выходя на митинги! Но небоскреб был сооружен. И в этом Горцев видел оскорбление и своих эстетических чувств, и своих политических убеждений. Ему казалось, что высотку построили специально, чтобы никто не забывал, кому принадлежит власть в этом городе, в этой стране. Газпрому. Егор живо представлял себе паутину труб по всей стране, стягивающую живое тело России в крепкие путы, не давая вырваться, выдавая газ за высшую ценность, потому что он стоит денег, он позволяет держать на поводке геостратегических противников. Только он имеет ценность. А народ – подождет. Небоскреб как фаллос, проткнувший тело города, насиловал взгляд художника-левака. Уничтожил бы!

 Егора обжег газетный листок в нагрудном кармане. В сознании вспыхнул проект уникальной городской инсталляции – самолет, вонзающийся в газпромовский «фаллос» на уровне шестидесятого этажа – две трети по высоте от фундамента. И огненная вспышка – чтоб помнили, чтобы не забывали, что с народом нельзя не считаться.

 - Я там офис арендовал, - как бы между прочим кивнул Аркадин в сторону Охта-центра, сбивая Горцева с ослепительных мыслей. – Но пока ремонт не закончил.

 - Ничего пошлее ты, Миха, и придумать не мог! – повысил голос Горцев.

 - Это удобно, все рядом, многие переговоры можно проводить, не выходя из здания. И не надо тратить время на стояние в пробках, - возразил Аркадин.

 - Ну, туда ты меня точно можешь не приглашать. Не приду! – объявил Егор и отвернулся от архитектурного шила высотой почти в четыреста метров. Вполне в европейском стиле, как ни странно. Но ведь уродство!

3.

Город, в котором родился Шахриддин, на протяжении тысячелетий был пристанищем персов, греков, эфталитов, арабов, монголов. Его протачивали насквозь, оставляя культурные следы, буддисты, язычники, мусульмане и христиане. И хотя название, означавшее в переводе с древнеиранского «место перехода», относилось, скорей всего, всего лишь к переправе через реку Амударью, но сам город переходил из рук в руки настолько часто, что мог оправдывать свое наименование и в этом смысле. Но всего этого Шахриддин конечно не помнил. Он даже не помнил смену социализма на капитализм, атеизма – на религию предков - ислам. Когда выводили через окрестности Термеза Советские войска из Афганистана, Шахриддин в мягкой черной тюбетейке, расшитой белым миндалевидным орнаментом со звездами, бегал за цветастым маминым халатом между хлопковыми кустами, подцеплял пальцами пушистые ватные клубочки и складывал в мешок. Помощником рос. Отец матери никогда не помогал. Не мужская работа. Работали дети и женщины. Во время сбора хлопка отец мог распивать с друзьями чай под балдахином, а вечером помогал грузить корзины на грузовики и отвозил мягкое сокровище на фабрику для переработки. Шахриддину нравились и звезды на тюбетейке (мать говорила, что одна из них – путеводная звезда, и приведет мальчика к счастью), и ватные клубочки, на которые можно было подуть, и они взмывали в бескрайнюю синь, раскаленную солнцем. И ему дела не было до социальных катаклизмов в его стране.

 Зато социальным переменам до Шахриддина дело было. Он еще мирно учил физику в русской школе, когда в городе появились очень вежливые молодые люди с бородами и в арабских платках. Они рассказывали про религию предков и набирали слушателей в свои школы ислама. Отец Шахриддина был из вечно ищущих смысл жизни, философствующих обывателей. Не случайны были звезды на тюбетейке долгожданного (после трех дочек) сына. И потому он загорелся сделать из долгожданного чада религиозного лидера – имама, несущего народу его истинную религию, возвращающего в постсоветское общество ценности ислама. Так Шахриддин оказался в пятнадцатилетнем возрасте в мусульманском центре недалеко от границы, на территории Афганистана, на оборудованной под учебный центр бывшей советской воинской части. Мальчики, попавшие сюда, изучали арабский язык и Коран с одними наставникам и учились стрелять и готовить взрывчатку – с другими.

 Поначалу Шахриддин ничего не имел против нового знания, он был любопытен и целеустремлен. Ему казалось, что это будет обычная школа, где он продолжит изучать физику и узнает арабский язык. Арабский он действительно начал изучать, но только по священному тексту Корана. И это оказалось скучно. Неглупый пятнадцатилетний подросток оказался одним из самых отстающих. Ему было неинтересно ни учиться, ни следовать столпам ислама. Учебу он отчаянно игнорировал, но мусульманские правила старался соблюдать, чтобы наставники не нажаловались отцу. Сверстники пытались объявить Шахриддина тупицей и даже язычником, но кулаки у термезского мальчика оказались крепкие, бил сразу до крови, и от него отстали, сочли странным, унылым тюфяком, чуть что рвущимся в драку. И стрелял Шахриддин тоже хорошо. Их учили, что настоящие мусульмане должны уметь защищать свою религию. Потому что джихад – вершина Ислама.

 Из всех сур Корана только одна по-настоящему вдохновляла и волновала душу – о внеземном крылатом существе – бураке, на котором пророк Муххамед в одну ночь перенесся из Мекки в Иерусалим. У бурака было тело лошади и человеческая голова с печальными черными глазами и большими мягкими ушами. В то время путешествие из Мекки в Иерусалим продолжалось целый месяц, а бурак домчал Муххамеда за одну ночь. И это было то чудо, в которое Шахриддин действительно верил: Всевышний всегда приведет истинно верующего к его цели, даже если для этого понадобится послать волшебного крылатого зверя.

 Муххамед ибн Сауд появился в учебной комнате как раз, когда Шахриддин пересказывал суру Ан-Наджм про Ночь Вознесения пророка – Мирадж. То, что вошедшего в комнату веселого молодого мужчину в белой куфии, зовут так же, как и пророка, Шахриддин узнал позднее. А в тот момент он только заприметил заинтересованный взгляд вошедшего и постарался честно ответить на вопрос, заданный на все еще непривычном арабском языке:

 - Ты помнишь, чем важна Ночь Вознесения для всех мусульман, мальчик?

 - Да, учитель, - завороженный мягкой улыбкой ответил Шахриддин, - тем, что Всевышний открыл пророку правила молитвы, которым должны следовать все мусульмане.

 - А ты следуешь этим правилам?

 - Не всегда, учитель, - честно ответил Шахриддин, - но я буду стараться.

 - Не разочаровывай меня, мальчик, - певучим баритоном наставил Муххамед, и Шахриддину захотелось быть самым праведным мусульманином, и выучить весь Коран наизусть, чтобы новый наставник был им доволен.

 Но прежние учителя не забыли рассказать новому о безнадежности Шахриддина, припоминая его сонливость во время занятий и опоздания на молитвы. Мальчик из Термеза подслушал разговор в комнате наставников вечером в тот же день, возвращаясь с ужина в спальню.

 - Что вы можете сказать про этого ученика – Шахриддина?

 - Ничего хорошего. Ленивый, невнимательный, рассеянный, тугодум. Безнадежный.

 - А так по нему и не скажешь! – удивленный возглас Муххамеда.

 - Уверяем тебя, не трать на него время. Обрати внимание на Саида и Шакира – смышленые, все схватывают. Хороший арабский. Стреляют без промаха.

 Шахриддин, впервые осознавший впустую проведенное время – почти целый год в учебном центре, захотел повернуть время вспять, и стать лучшим, чтобы не слышать разочарование в голосе Муххамеда. Но это было невозможно. И ведь наставники были правы. Никаких способностей Шахриддин до сих пор не проявлял. Замороженный собственной никчемностью Шахриддин побрел на то место, где прятался по привычке от вездесущих сверстников и суровых учителей, – на поле. На бескрайнее поле, засеянное опиумными маками. Вещество, выделяемое из этих растений, стоило баснословные деньги.

 Шахриддин сорвал недозревшую коробочку мака, украшенную цветочной короной, и выдавил под язык горьковатый сок – сжимая пальцами податливую мякоть. И завалился на спину, уставившись на искрящееся звездами небо. Из маков полезли сиреневые пауки, размером с крыс. Пауки метали паутины в небо, цеплялись за звезды и повисали на кончиках белых нитей, натягивая их как основу на ткацком станке, чтобы соткать звездный ковер. А потом появился бурак, лениво перебирающий ушами и жующий край ковра. Бурак смотрел грустными человеческими глазами, так похожими на глаза Шахриддина, и как будто приглашал его посетить дальние уголки Вселенной. И узбекский паренек потянулся за волшебным зверем, ухватил его за уши, оседлал и взмыл в небо. Звезды начали взрываться фейерверками и осыпаться на летающего мальчика. Каждая освещала мир миллионами радуг. Все чувства обострились до предела. Шахриддин видел весь мир как на ладони. Ему казалось, что Высший разум расчерчивает небо ответами на самые сокровенные вопросы, но прочитать эти тайные письмена мальчик пока не мог.

 - Пойдем со мной, орленок, тебе не следует оставаться здесь. Ты ведь не хочешь меня разочаровать? – сказал Всевышний мелодичным баритоном Муххамеда.

 Шахриддин снова оказался в маках, к нему приблизилась тень нового наставника, заслоняя небосвод. И бурак растаял дымкой в жидком воздухе.

 - Ты загораживаешь мне звезды, учитель! – запротестовал Шахриддин.

 Тень Муххамеда взяла парня за плечи теплыми пальцами и подняла в вертикальное положение. Шахриддин зашатался и навалился на учителя.

 - Что нажевался? – засмеялся Муххамед. – Это растение далеко не единственное в мире, что может доставлять удовольствие. Я бы хотел посмотреть, как ты сможешь летать.

 - На бураке? – спросил Шахриддин, отчаянно цепляясь за ускользающую реальность.

 - Можно сказать и так.

 - А звезды будут?

 - Звезды? – Муххамед, удерживая опьяневшего подростка на ногах, показал на небо: - Ты знаешь вон ту звезду? Самую яркую в созвездии Орла?

 Шахриддин, когда-то учивший астрономию в русской школе, попытался что-то вспомнить, но безуспешно. Он только следил взглядом за рукой учителя, стараясь остановить безудержный танец небесных светил. Наконец, после нескольких дополнительных пояснений, увидел ту самую звезду.

 - Она называется Альтаир, - сказал наставник, - и переводится с арабского как «летящий орел». Завтра утром я спрошу тебя про нее, и если ты ее вспомнишь, то для меня это будет знаком. Я не верю, что ты безнадежен. Я хочу попытаться. К тому же ты последний, кого я пока еще не проверил на пригодность к своему ремеслу.

 На следующий день Шахриддин вспомнил не только звезду Альтаир, но и еще десятка два ярчайших звезд северного полушария. А когда Муххамед привел его на бывший военный аэродром, находящийся в окрестностях учебного мусульманского центра, Шахриддин вспомнил основы аэродинамики и принцип создания вакуума над крыльями самолета, позволяющего ему держаться в воздухе. Но все это он вспомнил по-узбекски и по-русски. По-арабски только – «ан-наср ат-таир» - альтаир – «летящий орел». И потому для Муххамеда проявленные учеником способности в ориентации по звездному небу и в запоминании приборов и датчиков в учебном самолете СУ-29 стали чудом и знаком свыше. Он не брал в толк, почему туповатый с виду подросток схватывает все налету. Запоминает как управлять самолетом – руль высоты, руль направления, элероны. Запоминает, где на приборной доске высотомер, датчики скорости и скольжения. И особенно удивила Муххамеда способность Шахриддина запоминать цифры: длина разбега, расход топлива, максимальная и крейсерская скорость, допустимая высота полета... Арабский наставник конечно же не знал, что когда-то у его ученика в русской школе были пятерки по физике и математике. И когда-то узбекский паренек гордился, что Узбекистан – родина алгебры и тригонометрии. Может, великий математик Аль-Хорезми, чьи труды переводили потом веками на европейские языки, и не был узбеком, но он вполне мог принадлежать одному из тех народов, которые смешавшись в бурном историко-генетическом котле, породили пестрый, ни на кого не похожий народ персо-арабо-греко-тюрков, тех, кто назвал себя узбеками, и тех, кому принадлежал мальчик, мечтающий о волшебном бураке.

 Шахриддин на всю жизнь запомнил как впервые сел в самолет, это было ощущение, как будто он стучится к Аллаху во врата рая, и Всевышний раздумывает, пускать его на порог или пусть еще побегает по земле. И Аллах распахнул ему сердце. Поначалу Шахриддин сидел в передней кабине, и самолетом управлял Муххамед, переговариваясь с учеником по рации и время от времени давая подвигать ручкой управления, набирая и снижая высоту, педалями направления полета и элеронами – помахать крыльями. Но уже с первого полета, взмывая почти вертикально вверх, испытывая перегрузки и нехватку кислорода, Шахриддин понял, о каком удовольствии говорил Муххамед, когда вытаскивал его из опиумных маков. Под языком начинало горчить как от наркотического сока, пауки спускались по лучам солнца или по звездам вниз и начинали ткать световой ковер, а печальный бурак подталкивал свою нежную тушку под сжатое, как пружина, тело юного пилота и шевелил ушами, давая понять, что самолет – это его вторая ипостась. Это самолеты предсказали древние арабы, нарисовав внеземного крылатого зверя. И, конечно же, приходило ощущение откровения Высшего Разума, когда звездный свет прошивал тело, и весь мир раскрывался как на ладони – хрупкая земная кора, покрытая шевелящимся, стремящимся в бесконечность, дышащим телом человечества.

 Странное дело, если без опиумных маков Шахриддин мог обходиться долго, он вообще от них практически не зависел, то без ежедневных полетов у него начиналась настоящая ломка. Он лез драться со сверстниками, грубил наставникам и ничего не запоминал с уроков арабского языка. Но отношение к Шахриддину после начала полетов изменилось в лучшую сторону.

 Шахриддин больше не был отстающим и безнадежным. Ему даже разрешали не зубрить хадисы и выдержки из Священной Книги. Вместо этого любимый ученик Муххамеда получил учебники по физике, аэродинамике и руководство по летной эксплуатации.

 - Он нечто уникальное! – слышал теперь о себе Шахриддин, тайком пробираясь мимо комнаты наставников по вечерам. – Хорошая память. И, самое главное, у него редкий вестибулярный аппарат – он всегда с точностью определяет положение самолета в пространстве. Даже в темноте. Я почти не блокирую педали в передней кабине, когда мы летаем. Он чувствует машину и не позволяет ей сваливаться.

 Зачем воинам ислама нужны летчики, Шахриддин не задумывался. Почему бы нет? Истинные мусульмане должны уметь себя защищать, и самолетами управлять тоже. А вообще, Шахриддину просто нравилось летать и радовала возможность читать аэродинамику на русском языке, который он знал лучше, а не Коран и Суны на арабском.

 Что будет дальше, Шахриддин не спрашивал. Муххамед рассказал сам. Улыбаясь своей светлой, белоснежной улыбкой наставник рассказал, что заберет Шахриддина в прекрасную далекую Америку. Там в Америке живет вся семья Муххамеда, это страна в которой каждый человек чувствует себя свободным и может при небольшом усилии стать богатым. Муххамед очень любил Америку. И там Шахриддина отдадут в настоящую летную школу. Обязательно, всенепременно! И он получит летное удостоверение и сможет работать летным инструктором так же, как Муххамед, готовя новых воинов Аллаха. Муххамед никогда не бросит своего лучшего ученика! А еще Шахриддин должен быть всегда готов отдать свою жизнь за веру, если понадобится. И тогда он попадет в рай, где его будут ждать сорок девственниц.

 - А бурак? – удивленно переспросил Шахриддин.

 - И прекрасные внеземные звери тоже, - подтвердил Муххамед.

 - Я готов, учитель! – поклялся мальчик. – Я готов отдать свою жизнь за Ислам.

 Муххамед очень любил Америку. И в конце концов, пообещав скоро вернуться и оставив свой американский адрес ученику, он уехал, как сказал, навестить родных и близких. А Шахриддин остался ждать. Но Муххамед не вернулся, и его лучшему ученику сказали, что вместо прежнего учителя появится новый, который решит, будут ли мальчика учить дальше, или пилоты больше не нужны. Но Шахриддин продолжал надеяться, что Муххамед вернется. Ведь он обещал.

 Через месяц ожидания за Шахриддином приехал отец, сказал, что потерял работу, что заболела мать, и у них больше нет возможности учить сына арабскому языку и основам ислама. Надо зарабатывать семье на хлеб. Шахриддин испугался, что он уедет, а Муххамед вернется, и попросил одного из взрослых в школе ислама обязательно написать, когда будет весточка от любимого учителя. Оставил свой домашний адрес перед отъездом.

 Но Муххамед так не объявился, хотя Шахриддин отчаянно ждал и лелеял мысль, что пилот-наставник о нем помнит. Вместо Муххамеда через два года пришел толстенький почтовый конверт, переклеенный марками вдоль и поперек, прошедший, казалось, через весь Ближний Восток, и даже с обгоревшим кончиком. Внутри не было ничего, кроме вырезки из Американской газеты с пылающими окнами небоскребов-близнецов и фотографией Муххамеда и его друга. Переводя статью со словарем, собрав в кучу весь свой скудный словарный запас на английском языке, Шахриддин не мог поверить в произошедшее, что Муххамед мог отдать свою жизнь за Ислам, угнав пассажирский самолет и атаковав башни-близнецы. Ведь Муххамед так любил Америку! А потом, предаваясь отчаянию, работая во благо семьи на тупой, монотонной работе, брошенный своим наставником парень думал, что, может, и хорошо, что Муххамед любил Америку больше, чем Шахриддина. Америка – большая и сильная, она многое способна выдержать. Смог бы Шахриддин выдержать такую любовь, никто не знает.

4.

Начальник был похож на медведя – большого, черного, неповоротливого, толстокожего. Непробиваемого, не знающего сострадания. Только такой медведь мог поставить перед Шахриддином невозможный выбор: либо платить деньги и летать, либо отправлять зарплату своей семье. Семья без денег будет голодать: отец, мать, жена и маленькая дочка, к каждому из них мужчина был привязан по-своему. Но и не летать Шахриддин уже не мог. И так слишком долго не имел возможности прикоснуться к крылатой машине. Его и в мусульманской школе одолевали ломки, если он день-два не садился за штурвал, а тут несколько лет без возможности очутиться в небе под присмотром грустного бурака. И пока самолетов не было рядом, Шахриддин мирился с невозможностью вернуться в небо, но когда учебная «сушка» каждый день манила металлическим отблеском крыльев, Шахриддин начинал маяться и тосковать. И пусть авиационный бензин покупал начальник на свои деньги. И пусть он имел право никого не подпускать к своей машине. Но он был не прав. Тысячу раз не прав. Просто не прав, и все тут. И Шахриддин от несправедливости злился и отлынивал от работы.

 Суровое северное солнце начало припекать в этом году неожиданно рано. Было двадцать восьмое апреля, а Шахриддин уже не замерзал, пока сидел на бетонном покрытии, привалившись спиной к металлическому корпусу ангара так, чтобы бригадир его не видел, и смотреть в бледно-голубое, ясное, недоступное небо. Шахриддин думал о том, что у него пропала вырезка с фотографией Муххамеда и придется искать новую. Он не слишком сожалел об этом, со времен полетов с наставником прошло уже много лет, мальчик вырос, а учитель, погибший, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Шахриддину, наверно уже лишил невинности всех предоставленных ему в раю девственниц. Острота сожаления о несбывшихся надеждах уже притупилась, но вырезка была напоминанием о лучшем времени и о человеке, который дал нерадивому ученику уникальный шанс. Поэтому достать новую фотографию Шахриддин планировал при первой же возможности: через интернет или архивы. Распечатать или скопировать и снова носить с собой.

 И тут вырезка из газеты появилась прямо перед носом Шахриддина и плавно покачалась из стороны в сторону. Шахриддин обернулся. Над ним стоял призрак. Неслышимый и почти невидимый. Тот самый человек, который был с начальником, когда Шахриддин, наконец, смог полетать. Человек был похож на полиэтилен, растянутый на раме. Прозрачный, с бесцветными волосами и бело-голубыми глазами. Как только в тумане его не сбивают машины! Может, они проезжают прямо сквозь него? Может, это свойство аборигенов туманного Питера: по консистенции не отличаться от воздуха.

 - Твое? – прошелестел призрак и еще раз помахал вырезкой. Кажется, что Муххамед на фотографии даже поморщился от бесцеремонного обращения.

 Шахриддин нехотя поднялся на ноги. До обеда оставался всего час, а он еще даже не брался за лопату. Надо было хотя бы сделать вид ради приличия, что он тут не уснул у ангара с вожделенным самолетом внутри, а пришел на работу.

 - Мое! Зачем забрал?

 - Случайно нашел, - соврал призрак. Ну, точно же соврал! Как можно что-то найти случайно, если оно лежит в паспорте.

 - Отдай.

 - Забирай, - пожал плечами призрак и вернул вырезку, и пока Шахриддин прятал ее в карман, протянул  плотный листок коричневатой бумаги с карандашным наброском: – Если хочешь, можешь взять еще и это.

 И Шахриддин на автомате взял рисунок и узнал на нем тот самый небоскреб, видный из всех точек центра города. Небоскреб на рисунке шилом впивается в небосвод, а на уровне трех четвертей от фундамента, (где-то этаж шестидесятый), в него врезается маленький спортивный самолетик, по очертаниям – учебная «сушка», обитающая в этом ангаре. Графитные облачко дыма и вспышка пламени. Шахриддин закрыл рисованный самолетик пальцами, оставляя пламя и дым:

 - Что это?

 - Инсталляция. Пространственная композиция из небоскреба и самолета. На мой взгляд достойное применение моему художественному вкусу и твоему умению летать.

 - А с виду нормальный человек, - задумчиво пробубнил Шахриддин, посмотрев на призрака как на психа. – Зачем?!

 - Затем! – у привидения (ого!) прорезался голос, зычный такой голос. – Олигархи, выкачивающие недра из нашей страны, чувствуют себя неуязвимыми. Они считают себя хозяевами страны. Это протест. Как выстрел Авроры. Будут фотографии, десятки фотографий, которые облетят за несколько часов мир. И заставят почувствовать себя уязвимыми всех, кто строил этот небоскреб вопреки желанию народа. Мы выберем раннее утро в выходной день, чтобы в здании на верхних этажах никого не было. Охрану с нижних уберем, запустив сообщение о заложенной бомбе. Бомбу ищет робот, в здании людей не будет. У самолета катапультируются кресла, ты тоже должен спастись.

 - То есть парашют над Питером никто не заметит?

 - Может, и заметит, но мы организуем так, чтобы тебя сразу подобрали. В этот же день ты улетишь в свой Узбекистан, который не выдает своих граждан нашим спецслужбам. Ну, а я о себе позабочусь. Попрошу убежище в Европе, спасаясь от политических преследований.

 Шахриддин решительно вернул листок блаженному призраку:

 - Даже если все так. Даже если никто не погибнет. Даже если я сам буду жив, и меня не посадят! Кто будет кормить мою семью? Ты будешь кормить мою семью?

 Бледно-голубые глаза туманного призрака подернулись дымкой и стали совсем белыми. Человек кивнул:

 - Я все понял. Разочарован.

 - А если я на тебя заявлю в полицию?

 - Да кто ж тебе поверит, «гастеру» из Средней Азии? Иди – рассказывай, – улыбка призрака показалась торжествующей, и Шахриддин скривился и промолчал. Человек развернулся и пошел к выходу с аэродрома.

 - Постой! – окликнул Шахриддин. – Я несколько лет не летал. У меня может не получиться. Мне нужно тренироваться.

 Белоглазый живо обернулся:

 - Я подумал об этом. У меня сейчас есть деньги. Я продал несколько картин «Эрарте». Так что тренируйся. Бензин за мой счет. С Мишей я договорюсь. И те три тысячи тоже за тебя заплачу.

 У Шахриддина от волнительного предвкушения поджались пальцы на ногах. Его же никто не погонит на небоскреб насильно? Ну его к шайтану небоскреб этот! Шахриддин будет просто летать за счет этого чумного питерца. А потом что-нибудь придумает.

 - Я согласен!

 - Рад, очень рад, - кивнул блондин, - сегодня вечером поговорю с Мишей.

 Наверно поговорил Призрак с начальником оперативно, потому что Аркадин появился на аэродроме под вечер. Проверил ход работ, переговорил с бригадиром, а затем поманил Шахриддина своей мясистой лапой. Хозяин аэродрома снова напомнил медведя, угрюмого, с неподвижной мордой. Шахриддин где-то читал,что мышцы на морде медведя не способны управлять его мимикой, у этого хищника может двигаться только кончик носа. И это было еще одним сходством медведя с начальником.

 - Салимжонов? – начал Аркадин, шевельнув носом.

 Шахриддин кивнул, успев удивиться, что начальник запомнил его фамилию.

 - Ко мне приходил мой друг, - продолжил медведь, - он согласен платить за бензин, чтобы ты мог летать. Ты знаешь об этом?

 - Да, я знаю.

 - Я не против. Он платит за бензин, ты летаешь. Но я хочу, чтобы ты помнил еще об одном. Самолет стоит одиннадцать миллионов. Если ты его повредишь или разобьешь, весь ущерб будет взыскан с тебя. Если ты при этом случайно помрешь, то расплачиваться с долгами будет твоя семья. Я найду способ взыскать с них все до копейки. Ты понял?

 Шахриддин почувствовал поднимающуюся дрожь от пяток, то ли злости, то ли волнения, то ли желания спрятать труп начальника в ближайшем лесочке, в овраге, заваленном ржавыми железками.

 - Я понял. Ничего не случится. Я буду осторожно летать.

 - У меня все, - кивнул Аркадин и, не прощаясь, пошагал к выходу с аэродрома, оставив Шахриддина переваривать полученную информацию.

 Шахриддин несколько раз выругался, обозвав начальника по-узбекски «козлом», будучи уверенным, что тот все равно не поймет, если услышит. А даже если и поймет!

5.

Первые полеты Шахриддина были недолгими. Он заправлял только пилотажный бак и пробовал проделывать все знакомые ему фигуры: виражи, развороты, восьмерку, горку, петли и полупетли, бочки. Ему нравилось ощущать, как самолет слушается его, подчиняется движению ручки управления – снижаясь и повышаясь, изменяя угол наклона по тангажу, как подчиняется нажатию педалей, изменяя направление полета. Сложнее было снова вспомнить про частоту вращения винта при взлете, посадке и на земле. С работой двигателя Шахриддин мог разобраться и сам, вспомнив уроки Муххамеда, но он боялся ошибиться и повредить случайно самолет, поэтому перечитал руководство по эксплуатации.

 А в конце мая Шахриддин впервые рискнул заправить крыльевые баки и отправиться в полет вокруг северной Российской столицы, а затем в сторону залива, куда огненным шариком сваливалось в этот вечерний час пылающее солнце. Трубы заводов и муравейники человеческих жилищ, ленты дорог, залитых золотом заходящего солнца, черные квадратики засеянных полей и вздыбившийся деревьями-ворсинками ковер-лес, а затем серо-голубое зеркало залива стелились далеко внизу. Единственное, что совершенно не устраивало узбекского пилота – это отсутствие россыпи пыльных звезд. Небо было слишком светлым  (уже начались белые ночи), и звезды на нем были еле заметными. Но Альтаир над горизонтом уже появился. И от Альтаира при резком кабрировании самолета и наборе высоты к Шахриддину направился сонный бурак, не ожидавший увидеть своего летающего товарища столь далеко от Афганской границы. Глаза у бурака были все такие же черные, влажные и бездонные. И в них отражались все те звезды, которые не видны на этой широте во время белых ночей.

 Шахриддин старался не отвлекаться и следить за табло топливной системы, чтобы бензина хватило до аэродрома. Он сразу развернул самолет, когда, по его подсчетам, пора было возвращаться. У него загорелся датчик крыльевых баков, что топлива осталось меньше ста литров, как раз хватало, чтобы долететь до места назначения. Но через пять минут неожиданно загорелся датчик «меньше семи литров». Шахриддина изнутри обдало холодом. Он скрупулезно проверял двигатель и панель управления перед каждым вылетом. А тут - первый раз полетел с заправкой в крыльевых баках и не перепроверил работу датчиков на топливном табло. Другими словами, он понятия не имел, сколько сейчас осталось бензина, и хватит ли его до посадки. Бурак, тревожно пошевелил ушами. И Шахриддин занервничал, но тут же взял себя в руки. В небе паниковать нельзя. Хотя удержаться от паники при риске попасть на одиннадцать миллионов, было слишком тяжело. Аркадин вряд ли согласится с неисправными датчиками, если самолет жахнется куда-нибудь на городские постройки. Расплачиваться в таком случае будут даже праправнуки Шахриддина. Но пока двигатель работал, можно было надеяться на благополучный исход. И пилот аккуратно без резких изменений курса, чтобы избежать перерасход горючего, вел самолет к аэродрому. Все должно быть хорошо. Муххамед наверно бы сейчас посоветовал своему ученику не терять веры во Всевышнего. При мысли об учителе Шахриддин напрягся еще больше: наставник вряд ли бы одобрил пропуск вечерней молитвы. А Шахриддин ее пропустил, вместо молитвы полетел путешествовать. Означает ли это, что Аллах его за это накажет?

 Шахриддин отогнал дурные мысли и даже образ Муххамеда и сосредоточился на управлении самолетом. До аэродрома оставалось чуть больше тридцати километров, или десять минут полета, когда в уши оглушительно ударила тишина. Шахриддину даже показалось, что у него лопнули барабанные перепонки, и он оглох. Но следом за тишиной начали частично отключаться приборы на панели. Горючее кончилось, двигатель не работал. Высотомер исправно отсчитывал оставшиеся метры до земли. Самолет больше не мог подниматься или лететь ровно, но он продолжал плавно пикировать вниз. И только боковой ветер стучал в хвостовую часть, напоминая, что происходящее не сон.

 Шахриддин никогда не сажал самолет с отказавшими двигателями. Но знал, что такое возможно. Он попробовал воспользоваться рулями управления, самолет послушался, скорость снижения несколько снизилась. Обнадеживало, что ветер дул в хвост. И Шахриддин начал планировать, надеясь дотянуть до аэродрома, попутно присматривая ровную площадку для посадки, если самолет будет снижаться слишком быстро, а ветер резко изменит направление. На большом самолете шансы были бы нулевые. Да и в спортивной «сушке», может быть, разумнее было бы катапультироваться, но разбить самолет Шахриддин боялся больше, чем не выжить при посадке. Он вспотел и замерз одновременно, опоясывал душный холод, от пяток до макушки. Земля приближалась неумолимо, а аэродром все еще был далеко. Но ветер был попутный. И вот вдали показалась бетонированная посадочная площадка, пустая в это время суток, и два игрушечных цветных ангара. Шахриддин выдохнул и, спланировав поближе, начал заходить на посадку, уточняя курс короткими «змейками». Снизившись до пятидесяти метров, подтянул ремни и сбросил фонарь кабины. Сверился с датчиком скорости. Сто семьдесят километров в час. Больше, чем требуется для безопасной посадки, но факторов везения было и так слишком много, чтобы придираться еще и к этому. Коснувшись полосы колесами, Шахриддин резко начал тормозить. Полоса короткая, недостроенная. Нужно успеть, чтобы не выехать за ее пределы. Но, начиная с посадочной скорости, везение Шахриддину уже изменило: тормоза не сработали, и самолет на высокой скорости выкатился с полосы, а дальше пилот уже окончательно потерял контроль над происходящим. Тонна стали пронеслась по полю через кустарник, снесла новое ограждение и остановилась, впечатавшись носом в овраг.

 Шахриддин автоматически отстегнулся и выбрался наружу, отбежал чуть в сторону и присел в траву, стараясь унять дрожь в теле.

 Тишина, слабые порывы ветра и сваленный в ров самолет. Картина не менялась уже несколько минут, и чуть пришедший в себя пилот начал подбираться ближе, чтобы оценить причиненный ущерб. Пока механический. О финансовом он старался не думать. Царапины и повреждения на корпусе. Надо будет закрашивать. Сломанное переднее шасси и погнутый винт - первое, на что обратил внимание Шахриддин. Конечно не одиннадцать миллионов, но, вероятно, уже тянет на весь сезонный заработок узбекского рабочего. А это значит, семья будет весь год не жить, а выживать, хорошо, если родственники помогут. И на глаза матери, отцу, жене с дочкой лучше не показываться. Шахриддину захотелось, как в юности, уйти в опиумные маки. Впрочем, он согласен был и на марихуану, и на коноплю. На любую травку, которая помогла бы ему оторваться от реальности. Но здесь, в этом мокром долбаном Питере не росло ничего кроме осоки и одуванчиков. В магазинах продавалось спиртное, но к нему Шахриддин совсем был непривычен. Ему хватит и глотка, чтобы утонуть где-нибудь в канаве. Обхватив голову руками, парень повалился в сухие заросли и застонал. Шайтан бы побрал начальника, сумасшедшего художника, сломанный датчик на топливном табло и предателя Муххамеда заодно, за то, что дал надежду, приручил, а потом бросил. И пусть бурак по-прежнему был в небе с Шахриддином, и даже не улетел, когда двигатель заглох. Наверно именно бурак подставил спину под терпящий бедствие самолет. Но на земле были земные законы: человеческие законы денег, власти, расчета и предательства.

 От реальности оторваться не получалось, она наступала все очевиднее, в виде бездушного неба, материальных до боли кустов и деревьев, болезненно давящей на поясницу кочками почвы. Шахриддин поднялся и пошел вслепую к лесу. Ему было легче, когда он шел. Казалось, он идет к полю с опиумными маками, то есть в конце пути будет покой и единение со Вселенной. Так и шел, наматывая сотни метров, пока ноги не загудели, а в голове кроме усталости и звенящей пустоты не осталось ничего. Обнаружил себя на кладбище, ужаснулся, отковылял на уже уставших ногах до строящейся деревянной часовни, там лег на сложенные штабелем доски и задремал, вызвав в воображении ощущение бурака. Не образ. На образ не хватило сил и ясности мышления. Только ощущение, что внеземной зверь рядом, дышит в волосы, не бросает и перебирает копытцами пахучие свежие древесные стружки.

 А наутро, хоть и не выспался, и простудился, и разбил самолет накануне, Шахриддину надо было идти на работу. Чтобы работать – уже не на семью, а на самолет начальника.

 «Сушка» все еще была в овраге, и над вытаскиванием ее оттуда уже трудилась команда незнакомых рабочих со славянской внешностью. Шахриддин побрел «сдаваться» к бригадиру, по времени рабочий день уже начался. Но почему-то на аэродроме никто не работал, не было ни людей, ни инструментов, ни машин. И Шахриддин, наполнившись нехорошими предчувствиями, потащился к вагончикам-бытовкам, находящимся примерно в полукилометре от объекта строительства, через лесополосу.

 Погода стояла холодная и пасмурная, небо как будто отыгрывалось за несколько погожих дней, мстительно посыпая мелким дождиком. Кусты от избытка влаги пахли плесенью. Шахриддин не понял, зачем рядом с бытовками расхаживало двое полицейских в полном вооружении, а рабочие с угрюмыми лицами сидели в ряд на скамейке перед крайним вагончиком. Аркадин был тут же, свирепый как медведь-шатун, разбуженный с первым снегом. Впрочем, свирепость выражалась лишь в подрагивающей нижней губе и сильнее обычного шевелящемся кончике носа. Еще начальник подергивал цепь у себя на шее, пока разговаривал с главным полицейским, который единственный из всех был в гражданской одежде, но тоже при оружии.

 Когда Шахриддина заметили его "собригадники" и показали на него руками, Аркадин перестал дергать цепь и смерил виновника аварии тяжелым взглядом, а полицейский в гражданской одежде повернулся и пошел в сторону явившегося рабочего.

 Шахриддин не понял, почему он побежал. Наверно разом отказала вся выдержка. Без остатка. Вылетела как воздух из проткнутого шарика. Нервы, натянутые до предела еще с момента загорания предупреждающей лампы о кончающемся горючем, дзинкнули как струны домры и повисли рваными нитями. Шахриддин развернулся и бросился бежать в сторону леса. И, конечно, его догнали, повалили на землю, по запястьям чиркнули наручники, сковывая кисти.

 Уже сидя в полицейской газели Шахриддин встретился взглядом с Аркадиным. Узбек впервые готов был просить русского о снисхождении. Начальник смотрел мутно, часто покусывая нижнюю губу. Подходить к задержанному он не стал.

6.

 Коттеджный поселок, в котором жил Аркадин, находился в трех километрах от его строящегося аэродрома. Собственно, место под свое хобби Миша и подбирал, исходя из соображений удобства. И ему ничего не мешало каждый раз вечером, перед возвращением домой, заезжать на объект, чтобы контролировать ход работ. Но в этот раз не заехал. День был тяжелый, Аркадин даже не пообедал нормально, схватил что-то всухомятку. Ему было не привыкать, организм неприхотливый, имелось время – потреблял лобстеров, не имелось – жевал рогалик с кофе, на ходу, бегом. Возвращался он уже во втором часу ночи и должен был до утра если не выспаться (для сна хватало и пары часов), то хотя бы помыться и привести себя в порядок. И в последнее время возраст все-таки начинал сказываться. Если раньше Аркадин совершенно не чувствовал своего тела, он был весь – сгусток стремительного и неутомимого разума, то к тридцати годам, к своему удивлению, обнаружил, что иногда испытывает непонятную тяжесть. При ближайшем рассмотрении на приеме у эскулапа тяжесть оказалось обычной человеческой физиологией, которой для нормального функционирования требовался хотя бы минимальный отдых и питание.

 И вот для минимального отдыха и питания Аркадин и явился в эту ночь домой, с расчетом быстро восстановить силы, потому что в семь утра уже нужно было выезжать на деловую встречу в другой конец города, до скапливания пробок на эстакадах и на кольцевой. Переезд в «Охта-центр», в перспективе способствующий экономии времени на передвижение по мегаполису, пока был не завершен.

 Мишино время было распланировано по минутам, поэтому застав у себя в гостиной накрытый стол со свечами и бутылкой шампанского в ведерке со льдом, а также девушку в полупрозрачном декольте, он испытал легкий шок. Миша ни разу не был евнухом, хоть занимался сексом, как обедал, в зависимости от наличия времени: мог растягивать удовольствие и наполнять ванну шампанским, а мог быстро-быстро с секретаршей за пять минут, не раздеваясь и не отвлекаясь от просматривания принесенной секретаршей же корреспонденции. И он справедливо (по его мнению) полагал, что женщины должны подстраиваться под его жизненный ритм, ведь он в ответ покупает им дорогие украшения и не слишком тщательно контролирует расходы по кредитной карте. В этот день он просил свою девушку не дожидаться его прихода и ложиться спать. Зачем же она все это устроила? Поставила себя и его в неловкое положение.

 - Маша, убери это, пожалуйста. Я, в самом деле, не в настроении,  - Миша с трудом сдержался, чтобы не закричать.  – Если хочешь, я приму ванну, и мы с тобой займемся сексом по-быстрому.

 Девушка вполне могла обидеться на стальной тон и на пренебрежительное отношение, но сморщила свое смазливое личико она по другой причине:

 - Я - Таня! – в выступивших каплях слез огоньки свечей.

 Ах, да, Маша это была другая, она так никогда себя не вела, и если Аркадин говорил ложиться спать, то всегда уже спала к приходу любовника. Миша одновременно испытал жалость к обеим девушкам: и к Маше (может, и не стоило с такой послушной расставаться), и к Тане, что пытается избежать Машиной участи и настаивает на своей собственной индивидуальности. Хотя в чем заключается ее индивидуальность, Аркадин не понимал. Одевается, красится, разговаривает, как все предыдущие и последующие, распорядок дня похожий, даже салоны красоты посещает те же самые. Одновременно с жалостью Миша испытал раздражение, что у него вымогают эмоции, когда времени рассчитано только на восстановление сил, через три часа нужно быть уже снова на ногах. – Извини, Таня! – проговорил Миша таким же тоном, каким мог бы сказать: «Выметайся из моего дома!» и переместился из гостиной по направлению к ванной, на ходу сдергивая с себя галстук и расстегивая пуговицы пропахшей потом рубашки.

 Когда Аркадин вернулся в свою постель, на постели лежал холмик, завернутый одеялом, обиженно всхлипывал и шмыгал носом. Мишу снова одолели жалость и раздражение. Но после горячей ванны жалость победила. Он прикоснулся к тому месту, где должны были находиться девичьи лопатки, и осторожно постучался кончиками пальцев:

 - Сова, открывай, медведь пришел!

 Одеяльный холмик перестал шмыгать и недоверчиво замер.

 - Вылезай, Красная шапочка, волк тебя не съест! – постучался еще раз Миша.

 Девушка обернулась. Заплаканные глаза, распухший носик и недоверчивая улыбка. «Красивая, - машинально отметил Миша, - и совсем еще девчонка. Может, ее учиться отдать?» А потом поцеловал - во влажные от слюней, а не от косметического блеска губы. Какая теперь, к черту, разница, час спать или два?! Миша нырнул ладонью под одеяло, надеясь, что девушка не легла спать в нижнем белье. Ура, раздевать не придется.

 Соитие должно было ознаменовать примирение, но Мишины уже измененные планы снова были бесцеремонно нарушены. У него зазвонил телефон. Миша отодвинулся от девушки и нажал кнопку приема. По хорошему поводу среди ночи звонить не будут.

 - Михаил Петрович! Это бригадир Ислямов. Мы не хотели Вас будить среди ночи, но у нас ЧП. У нас самолет пропал. Шахриддин улетел и не вернулся. Охранник забеспокоился и сообщил мне. Мы искали, ничего не нашли. Решили поставить Вас в известность.

 - Когда улетел? – Миша мгновенно осип.

 - Несколько часов назад, наверно уже часа три. Он предупреждал, что у него бензина на час полета. Должен был уже вернуться. И ничего. Просто исчез.

 - Я еду! – Аркадин отреагировал моментально, не задумываясь. – Всем, кто участвовал в поисках и будет продолжать, плачу по двадцать тысяч. И завтра у всех выходной день. Оплачиваемый.

 - Хорошо, мы Вас ждем!

 Трубка отключилась. Миша снова ее включил - вышел в интернет на новостные сайты. Если бы самолет упал где-нибудь в городе и окрестностях, то было бы уже известно. Нет, ничего. Если упал куда-нибудь в залив, то... то это очень плохо. Могут не найти никогда. Миша пошел одеваться, забыв, что у него за спиной обнаженная девушка, которую он в очередной раз обломал с сексом. Но девушка напомнила о себе сама:

 - Что случилось?

 - У меня человек пропал.

 - Кто-то важный? Партнер? Помощник? Мужчина? Женщина?

 - Да так, один со стройки, - нетерпеливо ответил Миша. Ему нужно выезжать, а не с женщиной объясняться.

 - Так пусть на стройке и ищут! – голос девушки чуть зазвенел.

 Миша раздраженно обернулся, застегивая манжеты рубашки:

 - Девочка, только не надо мной манипулировать, я этого очень не люблю. Если я сказал, что мне надо ехать, значит, мне надо ехать.

 - Ты меня бросаешь из-за какого-то таджика? – снова в глазах слезы.

 - Он не таджик. И к тебе это никак не относится! – оборвал Миша и пошел к выходу.

 - Миша!! – его окликнули так требовательно, что он непроизвольно остановился, сказался рефлекс, выработанный в детстве на учительский голос мамы. – Миша! Если ты сейчас уйдешь, я тоже уйду. Прямо сейчас. Навсегда.

 - Не делай глупостей, Маша. Ночь ведь на улице, - тихо посоветовал Аркадин, выбрался-таки из спальни и буквально побежал в гараж.

 В машине, пока грелся мотор, еще раз зашел на новостные сайты – пусто. Миша нервничал. Он не закончил с этим парнем. Совсем не закончил: не разобрался, недопонял, не поставил точку. Тот не должен был просто так взять и разбиться, это было неправильно. Сказочник должен жить.

 Сказочник – так Миша назвал этого летающего парня для себя. Не потому, что для Аркадина было проблемой запомнить узбекское имя. Но так было удобнее и проще. Шахриддин – ассоциативно напоминало Шахерезада, Насреддин, Аладдин. Было чем-то родом из детских сказок с коврами-самолетами, восточными базарами и волшебными лампами. Запах пахлавы, мускатного ореха, барбариса и корицы. Поэтому – Сказочник. И как только Сказочник посмел исчезнуть в самом начале сказки, в которую Миша уже втянулся по уши, но все еще не дошел до кульминации и развязки! Вот так взялся из неоткуда, отложил лопату, взмыл в небо на нековре-самолете. Потом смотрел на Мишу шальными глазами, в которых отражалось небо – синее небо в черной радужке. Ни фига не делал, если ему не давали летать, и Миша велел пока закрывать на это глаза. Чем-то покорил Егора - явного нелюбителя среднеазиатских парней. И вот теперь – исчез! Исчез, как и появился, волшебным образом, в никуда. Черт! Миша обнаружил, что ему тревожно.

 Когда Аркадин подъехал к аэродрому, поиски то ли прекратились, то ли замедлились. Сонная бригада, поднятая обещанием выходного и премии, дремала на длинной скамейке перед ангаром. Только бригадир, пятидесятилетний усатый, моложавый дядька, шевелился довольно активно. Завидев машину Аркадина, он поспешил хозяину навстречу.

 - Михаил Петрович, доброй ночи! Извините, что разбудили Вас. Но мы его только что нашли! Заметили, что повреждено ограждение. Охрана не слышала, как он вернулся. Тихо было. Двигатели не работали.

 - Где он? – резко спросил Аркадин, присматриваясь к бригаде, среди тех людей Сказочника не было.

 - В овраге, за летным полем. Шахмир нашел его.

 - Пьяный что ли?

 - Кто пьяный? – опешил бригадир.

 - Да этот ваш, как его... Пилот – пьяный?

 - А! Вы про Шахриддина? Я про самолет. Мы самолет нашли.

 - Где пилот? – сердито дернулся Миша.

 - Шахриддина не нашли пока.

 - А в самолете?

 - Надо было смотреть? Мы решили на всякий случай ничего не трогать. До Вашего приезда. Может, Вы решите полицию позвать. Но там совсем тихо, подходили близко, никаких звуков. Как будто никого нет.

 - Никого нет или?.. – Миша не договорил, тишина могла означать совсем другое. - Короче, я пойду сам. Один. Посмотрю. Дайте мне фонарик!

 Миша пошел один не потому, что не доверял своему бригадиру или наемным рабочим. Аркадин не каждый день имел дело с трупами. Почти все девяностые он благополучно провел за школьной партой, и бандитские кровавые разборки были для него приданием старины глубокой. Поэтому он не мог положиться на свои нервы, не хотел, чтобы кто-то увидел что-нибудь не предназначенное для посторонних глаз в поведении Миши над телом Сказочника.

 Чем ближе Аркадин подходил к самолету, тем сильнее нервничал, у него так вспотели ладони и потяжелели ноги, что он даже остановился, не доходя трех шагов до кабины: «Что же ты натворил, Сказочник?» И все-таки собрался с духом и шагнул в неизбежное, заглянув в кабину. Внутри никого не было. И Миша сел на кочку – отдышаться. Значит, нету. Уже легче. Аркадин быстро взял себя в руки, и обследовал кабину. Фонарь кабины не был поврежден, значит, пилот его открыл сам. В полете или уже на земле? Ремни целые, значит, сам отстегнулся. Если парашют не тронутый, значит, вероятнее всего, уже на земле. Парашют был на месте, сложенный. Никто к нему не прикасался. Значит, Сказочник приземлился живой, вылез из кабины и ушел своими ногами. В этом случае он вернется. Не может не вернуться. Хотя бы за вещами и документами. Оставалась совсем маленькая вероятность, что при посадке пилота выкинуло из кабины, если он отстегнулся преждевременно, но тогда бы он был где-то совсем рядом, а его нигде не нашли. Человек же не иголка, чтобы потеряться в нескольких метрах от самолета. Миша начал успокаиваться. Не понятно, правда, почему Сказочник ушел, никому ничего не сказав. Хотя почему не понятно? Испугался, наверно. Самолет-то чужой. Аркадин посмотрел на часы. Ложиться спать уже не имело смысла. Половина четвертого утра. Но, наверно, имело смысл вернуться к той хрупкой девочке, которую Миша так круто сегодня обломал по вине Сказочника. Может, она тоже не спит?

 Аркадин подозвал бригадира, сказал, что все могут быть свободны, и пусть отсыпаются. Если два-три человека еще пошарят в радиусе сто-двести метров от самолета, то им за это заплатят. Когда найдется пилот, необходимо срочно сообщить Аркадину. Вот прямо сразу. На этом Миша попрощался и пошел к машине. А вдруг даже поспать успеет? Уже садившегося в машину Аркадина окликнул спохватившийся бригадир:

 - А что с самолетом делать?

 - Ничего. Я пришлю ремонтную бригаду. Будут чинить, - ответил Миша и повернул ключ зажигания.

7.

Когда Миша приехал домой, девушки уже не было. Он чувствовал замешательство. С одной стороны, если вернуть время назад, то он все равно бы уехал разобраться на месте, куда делся Сказочник. С другой стороны, девчонка, в самом деле, была расстроена и ушла куда-то в ночь, значит, с ней тоже не все в порядке. Почему эти двое, чьих имен Аркадин не считал нужным запоминать, пропали в одну ночь, он не понимал. Насколько узбекский парень и непослушная девчонка были ценны для Миши, он не мог определить с точностью. Но в груди тянуло холодком от пропажи обоих. Слишком занятой, всей своей сущностью он жил в добывании денег ради добывания новых денег. Бесконечная стратегическая игра, в которую Аркадин превратил свою жизнь, делала людей в его матрице электронными юнитами, на которых он отводил времени не больше, чем на строительство жилого комплекса или ремонт офисного помещения в Охта-центре. Все ранжировалось по степени важности, и люди встраивались в бизнес-проекты совершенно произвольно. Охта-центр – аэродром – Сказочник – угольный цех – Маша-Таня. Не закончив заниматься очередным этапом одного проекта, он не переключался на другой. Только так мог все успеть. И в эту ночь, оставшись один, Миша вдруг сообразил, что приравнял по степени ценности живое – неживому. Как если бы в детстве, играя в «съедобное – несъедобное», Аркадин ловил мячик, потребляя произвольно «арбуз» и «ботинки», так и сейчас он мешал в своей голове Сказочника и новый офис, Машу-Таню и аэродром. Единственным исключением был Горцев, возможно, потому, что вошел в жизнь Аркадина еще до того, как Миша встроил окружающих людей в бизнес-процессы.

 Спать Аркадин так и не лег, чувствуя тянущее беспокойство. С волнением посматривал на телефон, ожидая звонка либо по поводу Сказочника, либо от сбежавшей девчонки. Но никто так и не позвонил.

 Под утро Миша вызвал ремонтную бригаду для поврежденного самолета.

 В офис Аркадин собрался и выехал вовремя, влив в себя две больших кружки кофе, но так и не доехал, телефонный звонок вынудил его развернуться на кольцевой:

 - Михаил Петрович, у нас полиция. Хотят допросить всю бригаду.

 - Что случилось? – Миша чуть не впилился в подрезавшую его ауди.

 - Ночью недалеко от нашей стройки в лесу изнасиловали девушку. Ищут человека с азиатской внешностью.

 - Я еду! – Миша дернул воротник. Бессонная ночь перетекла в кошмарное утро.

 - А нам что делать?

 - Ждите, старайтесь никаких показаний не давать. Я сейчас буду.

 Съехав с кольцевой, Миша отменил по телефону все деловые встречи до самого вечера. У него было явное предчувствие, что быстро он с полицией не разберется. Да и Сказочник так и не вернулся. И девчонка... Черт побери! Ну, неужели она не могла уйти днем раньше или днем позже? Почему именно сейчас?!

 Следователь поприветствовал Аркадина рукопожатием и показал красные корочки. У дороги была припаркована газель со скучающими омоновцами.

 - Омон зачем? – сразу перешел к главному Миша.

 - Преступник был вооружен, он может представлять опасность для окружающих.

 - У вас есть основание проводить обыск и допрос на моем объекте?

 - Для обыска документы еще не готовы, а допрос – да. У нас есть словесный портрет от пострадавшей. Это был мужчина среднего роста, азиатской внешности, одетый в серую куртку.

 - Весьма подробное описание, - скептически ухмыльнулся Миша. – Вы рассчитываете по этому описанию кого-то найти? По мне так они все подходят, - Аркадин кивнул в сторону сонной, недовольной бригады: хотели выспаться в дополнительный выходной – и облом по-крупному.

 - Это не смешно! – не улыбнулся в ответ следователь. – Мы опросили свидетелей. У одного из Ваших рабочих нет алиби. Он ушел в лес и до сих пор не вернулся. Мы должны его задержать до выяснения обстоятельств.

 Сказочник? Миша нахмурился. Это даже не смешно. После жесткой посадки он побежал насиловать женщин? Ничего глупее и придумать невозможно.

 - Это не он, - жестко ответил Миша. – Даже думать забудьте. Это не он.

 - Однако все указывает именно на него. Ваш объект самый близкий к месту преступления, и все рабочие, кроме одного, имеют алиби.

 - И что? В трех километрах целая промзона, в четырех - строят новый микрорайон. У нас летом столько лиц азиатской наружности, что уже славян не видно.

 - Я не вполне понимаю, почему вы выгораживаете этого рабочего, но мы должны его задержать. Это закон.

 - Хорошо, - Миша изменил тон с удивленного на давящий. – Спрошу по-другому: сколько это будет стоить, чтобы это был не он?

 Миша не впервые покупал полицию и правосудие. В его биографии был один постыдный эпизод, который он скрыл даже от Егора. Этой зимой Аркадин задремал в очередной пробке и боднул в зад своим БМВ старенький Ситроен. В больнице, куда отвезли водителя Ситроена с ушибом грудной клетки, пострадавшему вкололи спиртное вместе с обезболивающим. Тест на содержание алкоголя в крови дал положительный результат. Миша в ДТП был признан невиновным. Откупить Сказочника? Почему нет? Аркадин не верил в неподкупную полицию.

 - Вам даже не интересно, кто жертва? – голос следователя стал подозрительно осуждающим. – А девушка, между прочим, сказала, что шла из коттеджного поселка, после ссоры со своим гражданским мужем, Аркадиным Михаилом.

 Ах ты, черт! У Миши заболели одновременно все зубы. И от того, что его впервые назвали мужем, хоть и гражданским, и от того, что девчонка попала-таки в беду.

 - Где она?!

 - В больнице. Могу только сказать, что ее жизни ничего не угрожает. Но психическая травма очень серьезная.

 - Оставьте свои координаты, - Миша протянул следователю визитную карточку. - Я поеду к ней, а к обеду навещу Вас, и мы поговорим об освобождении, - Миша давит на последнее слово, - моего рабочего. Я уверен, что это не он.

 - Хорошо, - следователь протянул в ответ свою визитку. – К тому же я должен опросить и Вас как свидетеля.

 И в этот момент Аркадина привлек шум от бытовки. Рабочие активно показывали руками в сторону леса. Миша обернулся по указанному направлению. И увидел своего колючего, как дикобраз, Сказочника, замерзшего, осунувшегося, помятого, но (слава те Господи!) живого и невредимого. Мише резко полегчало: уже хорошо, что все живы, и Сказочник, и Маша-Таня. А все остальные проблемы Миша разгребет, ему не привыкать.

 Взгляд только у Сказочника был нехороший – неживой, как будто на кладбище ночь провел. Когда он увидел, что к нему приближается следователь, то перепугался не на шутку и рванул обратно к лесу. Чудак. Перенервничал. Мише было жаль бедолагу, но прямо сейчас он ничего не мог сделать. Самое разумное – забрать девочку из больницы и привезти в полицейский участок. Если Сказочник не виноват, то она его не опознает как насильника. Если виноват... (Черт бы его побрал, если он виноват!) Тогда план «Б»: Маше-Тане – врачей, Сказочнику – адвокатов. Может, у него, правда, крыша поехала от кислородного голодания? Признать его невменяемым, в конце концов. Если это он.

 Последний раз Миша встретился глазами с узбекским летчиком, когда тот уже сидел в полицейской газели. Взгляд арестованного просил о помощи. И Миша отвернулся, чтобы не чувствовать бессилие против системы. Сиюминутное бессилие, но от этого не менее острое.

8.

Миша не настолько плохо думал о людях, чтобы подозревать девушку в обмане. Могла ли девчонка солгать о нападении, чтобы наказать и Аркадина за мнимую черствость и равнодушие, и незнакомого узбека – за то, что посмел пропасть в самый неподходящий момент? Он гнал от себя неприятные мысли, но они все-таки одолевали. Ведь он ничего не знал о той девушке, с которой жил два или три последних месяца. Миша мог быть уверен только в том, что никогда не пойдет на поводу у явной аферистки, но во всем остальном девушка, с которой его познакомили на полуформальном фуршете в компании состоятельных мужчин, была для него совершенной незнакомкой. Если она всех обманула и будет давать ложные показания, то – что? Что будет делать Миша? Как вытаскивать своего Сказочника? Сколько потеряет на этом времени и денег?

 Но подозрения Аркадина были развеяны, как только он увидел пострадавшую. Хрупкая, худенькая, бледная девочка, кажущаяся совершенным ребенком, - на казенной железной койке в районной больнице. Голова перебинтована, ногти содраны до крови, лицо опухло от побоев, нос закрыт повязкой.

 - Мы ей сделали чистку, вкололи обезболивающие и успокоительное, - сказал врач. – У вашей девушки открылось кровотечение.

 - Спасибо, доктор. У Вас есть платные палаты? – спросил Миша, внезапно испытывая стыд от того, что не захватил с собой в больницу к женщине, с которой, как бы то ни было, состоял в интимных отношениях уже несколько недель, ничего, даже традиционных апельсинов. Вообще пришел с пустыми руками.

 - Да, платные палаты есть. Мы можем подготовить к обеду и перевести ее туда.

 - Буду признателен, - ответил Миша, не отрываясь взглядом от своей потерянной девочки.

 Врач ушел, а Миша присел рядом с кроватью на табуретку. Девушка открыла глаза и с трудом сфокусировала зрение на посетителе.

 - Я знаю, что ты меня не любишь, - прошептала она. – Я больше не буду тебе мешать. И я не Маша, я Таня. Но ты можешь этого уже не запоминать.

 - Таня, к обеду тебя переведут в отдельную палату, - неловко начал Миша, гнетуще ощущая тяжесть пустых рук. – Извини, так торопился, что даже апельсинов тебе не купил.

 - Хорошо, что не принес. У меня аллергия на цитрусовые, - девушка как будто попыталась улыбнуться. – Извини, что отрываю тебя от твоих важных дел.

 - Уже не отрываешь. Я уже отменил свои важные дела. Ты можешь со мной поговорить о том, что произошло?

 Таня медленно кивнула. И Миша задумался, с чего начать.

 - Ты помнишь того, кто это сделал? – наконец, выдавил он.

 - Да, очень хорошо. Я его ни с кем не спутаю. Его уже нашли?

 - Нашли парня, которого подозревают в этом преступлении. Ты сможешь сейчас посмотреть его фотографию?

 - Да, конечно. Если это поможет следствию. Я хочу, чтобы он был наказан.

 Аркадин достал планшет и загрузил фотографию Сказочника из личного дела, повернул экран к девушке?

 - Это он? – и внимательно, цепляясь глазами за каждый мускул на опухшем личике, попытался уследить за реакцией. Лицо Тани стало чуть удивленным:

 - Нет, конечно! Точно не он. Совсем не похож.

 - Ты уверена?

 - Ну, конечно! Этот совсем другой. Тот был полнее, - Таня начала нервничать и часто моргать, - волосы совсем короткие, ежиком. И лицо! Лицо было как у монгола или у китайца, совершенно азиатское. А этот лохматый, лицо вытянутое, нос прямой, глаза огромные. Это просто совершенно не он. А почему ты показал этого человека?

 - Его арестовали по подозрению в изнасиловании, - Миша испытывал что-то среднее между радостью, что Сказочник не виновен, и нежностью к этой девочке, которая развеяла его сомнения.

 - Какой ужас! Вези меня в полицию! Я сейчас же дам показания! Ведь тот подонок до сих пор разгуливает где-то на свободе. А сидит невиновный человек, - Таня попыталась подняться, но с тихим стоном осела обратно.

 - Лежи, - Миша убрал планшет и заботливо поправил девушке подушку, - не поднимайся. Тебе надо поправляться. Парня я вытащу, не волнуйся. И настоящего насильника обязательно найдут.

 Миша взял руку девушки, потом положил обратно. Встал, отошел к окну, смотрел на шумящие под окном больницы березы и на ленту шоссе, убегающую в сторону КАД, и на толстого серого голубя, пристроившего свою тушку на карнизе. Потом решительно вернулся обратно на табуретку перед Таниной кроватью.

 - Давай знакомиться. Меня зовут Миша Аркадин. Мне тридцать лет, родился в Санкт-Петербурге. Мама – учительница. Отец был инженером. Я президент корпорации «Аркадия», занимаюсь строительством, производством и реализацией древесного угля, пищевой промышленностью. Ценю верных друзей и настоящих профессионалов.

 - Меня зовут Таня Зименкова, - поддержала девушка, когда Миша остановился. – Мне девятнадцать лет будет в августе. Я из села Климово Брянской области. Там живет моя мама, отца я не помню. Мама работает на хлебозаводе. Она думает, что я уже целый год учусь на журфаке...

 - А ты не поступила?

 - А я не поступила, баллов по ЕГЭ не хватило. Я пыталась устроиться на работу продавщицей, но денег не хватало даже на съем жилья. Так я попала в модельную студию, а там мне предложили выезжать на вечеринки для состоятельных людей. Я не думала, что... состоятельные люди могут быть такими... такими, как ты, а не мажорами или стариками. Но я наверно слишком много себе позволила. Извини.

 - Нет, Тань, с прошлым с этой минуты мы завязываем. Мы с тобой только что познакомились. Теперь у нас есть только будущее. И каким оно будет, зависит от нас обоих. Договорились?

 Девушка кивнула и попыталась улыбнуться разбитыми губами. Миша погладил ее по щеке:

 - Какие фрукты ты любишь?

<center>***</center>

 - Отпустите моего рабочего, - Миша начал в кабинете следователя без приветствий, - это не он. Таня Зименкова готова подтвердить. Я ей показал фотографию. Она совершенно уверена, что ваш подозреваемый не является насильником.

 - Нам нужно провести следственные мероприятия, соблюсти формальности.

 - Значит, так! – Миша присаживается на краешек стола и нависает над следователем, который начинает торопливо вращать в руках шариковую ручку. – Вы срываете работу на моем объекте. Вы причиняете мне убытки. Вы держите невиновного в тюрьме в то время, как вооруженный преступник гуляет на свободе. Этого вполне достаточно, чтобы твоя голова, следователь, полетела с плеч. Я сейчас же звоню твоему начальству.

 - Мы должны хотя бы допросить потерпевшую! – следователь не хотел так просто сдаваться, хотя ручка в его пальцах щелкнула и сломалась пополам.

 - Обязательно! Но сперва отпустите моего парня.

 Взгляд следователя стал таким плывущим и неприятным, что Миша осекся. Как-то двусмысленно прозвучало.

 - Он мне денег должен! – попытался заполнить неловкую паузу Аркадин. – Много. Очень много. Он мне самолет разбил. Поэтому я настоятельно прошу Вас вернуть его документы и отдать мне моего рабочего.

 - Но без показаний потерпевшей я не могу! – начал сдаваться следователь.

 Миша вытащил планшет и помахал им перед носом представителя правоохранительных органов:

 - Могу устроить прямую связь с больницей. Таня хотела немедленно ехать давать показания, но вы же не жестокий человек, господин следователь, не заставите пострадавшую девушку подниматься с постели? Ей и врачи пока не разрешают вставать.

 - Хорошо, я сам к ней съезжу, раз такое дело, сразу после обеда.

 - Обязательно. Но моего парня вы вернете прямо сейчас. Я не намерен его оставлять в застенках ни одной лишней минуты. А потом проводите беседу с Таней, заполняйте ваши отчеты и собирайте документы. И самое главное, не забудьте все-таки поймать преступника, – Миша обратил внимание, что зеленый узбекский паспорт лежит прямо на столе следователя. И, улучив момент, забрал документ. Следователь только дернуться успел, заметив самоуправство посетителя.

 Последний раз Миша обратился к следователю, уже стоя в дверях:

 - Да! И вы что-то говорили про серую куртку, в которую был одет преступник. Салимжонов ходит в свитере. У него нет серой куртки. Странно, что вы это не заметили, когда вязали парня.

 Миша ждал Сказочника в волнительном предвкушении, с Таней получилось найти общий язык. И с узбекским пилотом нужно знакомиться заново. И начинать отношения сначала, без угроз и недомолвок. Узнать своего Сказочника поближе. Расспросить, что произошло в полете, а потом ночью. И наверно успокоить парня. Накормить его бараньим шашлыком или пловом, или ... что они там еще едят? Миша был в самом благостном расположении духа и в хорошем настроении. Несмотря на то, что сегодня он отменил все деловые встречи, и для бизнеса день был упущен безвозвратно, ощущения зря потраченного времени не было.

 Сказочник вышел взъерошенный как бабайка. Под мелким дождиком его колючки на голове не приглаживались, а заострялись, и пока он, хмурый, шел к Мише, стоящему рядом со своим БМВ, с самых коротких колючек уже начали стекать холодные капельки. Парень подошел к Аркадину и пристально посмотрел ему в глаза. Голубые глаза, как у Егора, - это небо. А черные, как у узбекского летчика, - это звездное небо. «Как у кота в Шрэке», - ухмыльнулся про себя Миша, но внешне эмоции не проявил. Он наверно совсем разучился улыбаться, лицевые мышцы упорно не хотели растягивать губы, хотя, наверно, в этой ситуации разумнее всего было улыбнуться этому восточному чужеземцу. У высших приматов улыбка понятна лучше слов. Конечно, если она не похожа на оскал.

 Миша молча поднял двумя пальцами пакетик с узбекским паспортом. Ростом Сказочник был немного пониже Аркадина, и ему понадобилось поднять руку, чтобы перехватить свой документ. И тут... откуда только взялся этот рефлекс?  Наверно еще с подросткового возраста, когда было принято чморить слабых, зависимых лошариков. Когда человек стоит ниже тебя, зависим от тебя, ты имеешь над ним власть, кажущуюся тебе безграничной. Миша автоматически отдернул паспорт и поднял выше в дразнящем жесте. И издевательски ухмыльнулся. «Нормальные такие рефлексы», - отстраненно пронеслось в голове Аркадина. Вот только у тела, стоящего напротив, тоже оказались рефлексы хоть куда. Короткий удар кулаком слева в челюсть. Миша дернулся, выпустил пакетик с паспортом, достал отутюженный носовой платок и в следующую минуту уже удивленно рассматривал алое пятнышко на клетчатом ситце. Перевел взгляд на ощетинившегося Сказочника, казалось, его колючки сами по себе начинают крутится как веретена и звенеть.

 - Ты никогда не будешь летать, Салимжонов! Ни-ког-да. Не в этой жизни, – отчеканил Миша Аркадин. Он резко развернулся, рванул на себя водительскую дверь, сел за руль и врубил магнитолу. В салон из динамика хлынула песня: «Мой папа – шизофреник, но я его люблю!» Блять! Откуда здесь взялся диск Егора?!

9.

Шахриддину не нужна была тишина, чтобы высыпаться. И дома была большая семья, отдельную комнату ему не выделяли, и в мусульманской школе он спал в одном помещении с другими мальчиками, и здесь – в России – он ночевал вместе с остальными рабочими в тесной бытовке. Он вообще ни на что особо не реагировал, ни на запахи, ни на звуки. Ни даже на ворчание, которое на него полилось из всех щелей после возвращения из отделения полиции.

 На следующий день после многочисленных злоключений невосприимчивый Шахриддин проснулся самым последним, и то, только потому, что его растолкал один из младших рабочих, сказав, что уже все поднялись, а Салимжонов снова опоздает на работу. Шахриддин разлепил глаза и вспомнил события прошедших полутора суток. Он бы и рад ничего не вспоминать, совсем забыть, как страшный сон, но склероз, в силу возраста, ему еще не грозил. Он вспомнил жесткую посадку и повреждения самолета, за которые ему расплачиваться хорошо если один сезон. Вспомнил, как его повязали и повезли в полицию. Вспомнил, что ничего не понимал из разговоров полицейских в дороге. А поскольку ничего не понимал, то и прислушиваться бросил.

 Его посадили в КПЗ, в небольшое помещение с решетками на окнах, с двухэтажными нарами, с выкрашенными в монотонный зеленый цвет стенами, без стола и стульев. В камере уже было три уголовника: один кавказской, двое славянской внешности. На одном из славян были замысловатые наколки, смысл которых Шахриддин не мог разгадать, но по обращению к нему остальных, сделал вывод, что это какой-то важный человек в тюремной иерархии. Старший поинтересовался, за что задержали новичка. Тот безжизненным голосом объяснил, что разбил самолет начальника.

 - Угнал самолет? – удивленно уточнил старший.

 - Почему угнал? Мне разрешили. Но я его разбил, и начальник теперь мне за это будет мстить.

 - Очень важный человек – твой начальник?

 Шахриддин неопределенно пожал плечами. Ничего он не знал о важности медведя Аркадина, но, судя по тому, что несчастный авиатор пребывал в тюрьме за свою трагическую ошибку (или трагическое стечение обстоятельств), власть миллионер имел немалую. Больше Шахриддина ни о чем не спрашивали. Он сидел, прикорнув в уголке на нижнем ярусе нар у дверей, дремал и простужено шмыгал носом. А потом на него свалилась новая неприятность. Пришедший следующим задержанный во всеуслышание высмеял версию задержания Шахриддина, и объявил, что он точно слышал, что задержали того за изнасилование.

 - Ах ты, шалава, думала никто не узнает? - тип в наколках сплюнул под ноги Шахриддину и подал знак остальным.

 Шахриддин подскочил и начал отступать к дверям, пока его окружали со всех сторон, зажимая в угол. Зэк, рассказавший эту нелепую версию про изнасилование, подсек Шахриддина сбоку, обхватив ноги сложенным вдвое ремнем и дернув на себя. И в тот момент, когда узбекский гастарбайтер, рухнул во весь рост на дощатый пол, заскрежетала и открылась дверь:

 - Салимжонов, на выход!

 - Держись, сучка, все равно тебе не жить, - главный харкнул обильной слюной на пол, пока Шахриддин медленно поднимался, как под воздействием парализующего наркотика, – так его колотило. В голове шипело, как в сломанном телевизоре. Он понимал только то, что произошла какая-то ошибка.

 - Повезло тебе, Салимжонов, - сказал полицейский, когда они вышли в коридор. – Хотя как сказать - повезло. Может, тебе в колонии спокойнее бы было. Твой босс сказал, что ты ему много денег должен. И, судя по тому, как он настойчиво тебя отсюда вытаскивал, отработаешь ты ему все до копейки. Так что не радуйся.

 А потом... Шахриддин вспомнил, как вышел под дождь, как увидел торжествующую ухмылку на монументальной физиономии Аркадина. Вспомнил, что пока подходил к нему, хотел объясниться, хотел попросить о снисхождении, о возмещении ущерба в рассрочку. Хотел пообещать, что выплатит все до копейки, но оставить свою семью без средств к существованию он тоже не может. Почему-то у Шахриддина была надежда, что Аркадин сможет его услышать. Он ведь мало знал этого человека и, хотя не было ничего унизительнее и обиднее, чем просить о милости человека с таким торжеством на лице, другого выхода не было. То, что начальник еще и поиздевается над ним, Шахриддин все-таки не ожидал. И отреагировал раньше, чем успел подумать. Как в мусульманском центре, среди чужих мальчиков, – сразу кулаком в челюсть, чтобы впредь неповадно было. После отъезда серебристого БМВ Шахриддин еще несколько долгих минут стоял ошалевший от своего собственного поступка, растерянно тер ноющие костяшки пальцев и думал, что делать дальше. Может, он бы даже в этой ситуации пошел бы говорить с Аркадиным и извинился бы за рукоприкладство, но слова начальника вынесли мозг на асфальт: «Ты никогда не будешь летать, Салимжонов. Никогда. Не в этой жизни». «Убью козла! - гудело у Шахриддина в висках. – Если я не буду летать, то ты, сволочь, не будешь жить. Ненавижу».

 Вернувшись в свою бригаду, Шахриддин узнал, что задержали его по ошибке, а вовсе не за самолет, и Аркадин, напротив, не добивался ареста виновника поломки «сушки», а старался его вытащить на свободу. Правда, в лучшую сторону положение Шахриддина это вряд ли меняло. Может, и прав был полицейский, что Салимжонову было бы лучше в колонии (при условии, конечно, что сидеть не за изнасилование), а не отрабатывать долг на, так называемой, свободе.

 Когда на следующее утро Шахриддин вышел из бытовки, чтобы отправиться на работу, к нему подошел бригадир, отвел в сторонку и сообщил, что с сегодняшнего дня Салимжонова, согласно приказу начальника, переводят на другой объект.

 - Пройдешь до шоссе, сядешь на пятьсот шестьдесят третий автобус, выйдешь в новом микрорайоне «Южный город», там пройдешь до офиса в зеленом вагончике напротив строящейся девятиэтажки. Бригадира зовут Бровко Петр Григорьевич. Собери свои вещи, жить тоже будешь там. И не опаздывай, там с этим жестко. Это у нас можно было пофилонить, а там даже в туалет по расписанию ходят.

 Значит, даже так?! Даже на другой объект? Шахриддина бил сильный озноб, и он никак не мог понять, от ненависти и обиды его трясет или от высокой температуры. Ночь под открытым небом вылилась в изнуряющую простуду.

 - Салимжонов? – флегматично заглянул в зеленый паспорт бригадир Бровко и сверил с данными в лежащем у него на столе личном деле нового члена бригады. – А почему опаздываешь? У нас каждая минута опоздания – минус сто рублей из зарплаты. Ты опоздал на пятнадцать минут. Считать умеешь? Всё. Пошли покажу фронт работ.

 Шахриддину нужно было класть кирпичи на верхнем этаже новостройки. Ему объяснили, что присутствовать на рабочем месте мало. Нужно выполнять план. Иначе из зарплаты опять будут вычитать. И это стало единственной причиной, по которой Шахриддин горько порадовался за свою исключительную «везучесть». Зарплата в ближайшие полгода ему вряд ли грозила. Пусть вычитают сколько угодно.

 Шахриддин стоял на девятом этаже новостройки, в проеме между двумя сплошными стенами кирпичей, на том месте, где когда-нибудь будет выход на балкон – как на краю пропасти. И смотрел вниз. Здесь сошлись в клубок нити последних событий. Все как будто вело его к обрыву, с которого не будет выхода, кроме одного. Если раньше был выбор: летать или содержать семью, то теперь ему не оставили ни той, ни другой возможности. Его сделали никчемным сыном, отцом и мужем. Его сделали бескрылым летчиком. Отныне он был никем. И Шахриддин вспомнил Муххамеда – кого вспомнить на краю жизни, как ни человека, бывшего ему духовным наставником? Что бы сказал Муххамед? Учитель сказал бы, что Шахриддину нужно положиться на волю Всевышнего. Аллах знает, куда ведет своего верного слугу. И пути Всевышнего неисповедимы. Шахриддин не должен противиться своей судьбе и воле Аллаха. Пусть даже эта судьба кажется ему странной. Значит, выбор очевиден. Так должно быть. Шахриддин сделает это. То, что хотел от него Питерский призрак. И даже не будет катапультироваться из самолета. Зачем, если Муххамед выполнял свой долг перед Всевышним до конца и отдал свою жизнь? И Шахриддин отдаст свою. Как сказал Аркадин? Не в этой жизни? Хорошо. Пусть будет в другой – там, в раю, рядом с Муххамедом, в окружении сорока девственниц. Шахриддин вспомнил, где у него завалялся телефон Призрака.

 Отчаявшийся авиатор не знал, что в эту минуту Аркадин звонил бригадиру Бровко и холодно интересовался, зачем тот отправил на работу больного рабочего. Прежний бригадир поставил в известность начальника, что Салимжонов уехал на новый объект сильно простуженный, с высокой температурой.

 - Вызовите парню врача. У него же есть медицинская страховка! – потребовал Аркадин.

 И в обед Шахриддина спустили вниз и отправили в новую бытовку – на осмотр к доктору. Больничный был получен сразу на три дня.

10.

Ради такого дела – выпросить у Миши индульгенцию и разрешение летать для узбека – Егор переступил через собственные и убеждения, и предубеждения и явился в «Охта-центр». Аркадин переехал три дня назад. Горцев был тут впервые. И ему нравилось. Нравилась удобная парковка - первые два часа бесплатно, обширный вестибюль за стеклянными вращающимися дверями, рамки металлоискателей, вневедомственная охрана в черной форме и с сигнализацией, остановившая Егора у входа и спросившая паспорт и направление движения. Разжившись временным пропуском, Горцев шагнул в стеклянный лифт и, пока земля улетала из-под ног, ощущал одновременно страх высоты (а вдруг трос оборвется), и невнятное волнение от приобщения к сильным мира сего. К тем, кто возвышается над плебеями, мельтешащими где-то внизу серой массой. И по мере того, как лифт отсчитывал этажи, в голове у Егора складывалась эффектная картинка из трех минусов. Минус один самолет, минус один небоскреб и, если повезет, то еще и минус один узбек. Соединить и уничтожить три неприятности в одной точке, как в стратегической игре. Правда, Горцев знал неплохо физику и основы архитектуры, и понимал, что небоскреб маленьким самолетом обрушить не получится, поджечь только, может, даже выжечь несколько этажей, но свалить – это уже к асам, спланировавшим атаку на Нью-Йоркских близнецов. Впрочем, обрушивать и не надо, достаточно показать картинку миру – «Удар в сердце Газпрома». И пусть это будет черной меткой тем, кто выгребает ресурсы из недр страны и не считает нужным делиться с народом.

 Корпорация «Аркадия» занимала весь шестьдесят первый этаж. Оформление было выдержано в тонах темного дерева: каштановый ламинат, такие же двери с золочеными табличками, мебель, окрашенная под венге. Слева от входа на этаж – приемная, предваряющая путь в кабинет генерального директора.

 Секретарша у Миши была достойна отдельного описания. Горцев вряд ли стал тратить на нее краски или графит, ему нравилась более обыденная внешность, но он невольно задумался, почему секретарши Аркадина выглядят эффектнее, чем девушки для сожительства. Можно было пофилософствовать на тему: что ценит Аркадин больше - свой бизнес или свой собственный дом? А вообще, все женщины Аркадина на одно лицо. Разница только в цветовой гамме. Горцев не отказался бы подождать Мишу хотя бы минут пятнадцать, осмотреться и даже погулять по этажу. Он также не отказался бы посмотреть договор аренды с чертежами: куда и как выходят окна, как расположены несущие стены и вентиляционные шахты. Чтобы нанести зданию желаемый ущерб, нужно знать, куда бить. К счастью, в архитектуре Егор разбирался неплохо, хоть она и не была основным предметом в Академии Художеств, где учился студент Горцев. Но секретарша даже не соизволила приподнять свою пятую точку, она вежливо улыбнулась и связалась с директором по телефону.

 Не сказать, чтобы Миша был счастлив видеть Егора. На этот раз друг явился без приглашения, под конец трудного рабочего дня, и тема для беседы была не заявлена.

 - Что случилось, Егор? – Миша неплохо замаскировал нетерпение в голосе.

 - Не поверишь, Миш. Я опять пришел просить за узбекского пилота.

 - Я не вижу повода за него просить. С парнем все в порядке, работает. Летать пока не будет.

 - Пока – что? Пока ты не разберешься, виновен ли он был в аварии?

 - Нет. С аварией уже разобрались. Провели компьютерную диагностику. Там был скрытый дефект крыльевого бака. Бензин подтекал. Пока парень упражнялся только в пилотировании, он заправлял один пилотажный бак, и дефект был незаметен. А когда впервые заправил крыльевые баки, чтобы полетать вокруг города, то ему банально не хватило топлива долететь до аэродрома. Мне сказали, что только ас мог посадить самолет в такой ситуации практически без повреждений. Он спас самолет. То, что оказалось повреждено, мелочи. Уже починили.

 - То есть парень не виноват? – удивился Егор. Он готов был отстаивать узбека в ситуации, что тот действительно накосячил, но, оказывается, гастарбайтер впал в опалу по неизвестным причинам. Егор растерялся.

 - Парень не виноват, - кивнул Миша и поднялся, - но летать он пока не будет.

 - Ты ему мстишь за что-то? Не стесняйся, тут все свои! – бросил вызов Егор.

 - Горцев! – на этот раз Миша не смог скрыть раздражение. – В чем дело, Егор? Ты клялся, что не переступишь порог моего офиса в Охта-центре, обвиняя меня в дурном вкусе. У тебя аэрофобия, и ты ненавидишь самолеты. Ты терпеть не можешь парней из Средней Азии. Тем не менее, ты пришел в Охта-центр. Чтобы просить за узбека. Чтобы тот мог летать на самолете. Может, объяснишься? Я перестал тебя понимать!

 Егор тушуется, но только на мгновение и парирует ответной атакой:

 - Да и я тебя не понимаю, Аркадин. На кой ты носишься с этим узбеком как саблезубая белка с орехом?! Вытаскиваешь его из неприятностей, отрывая время от своего бесценного бизнеса. Приезжал (я же знаю) тайком на аэродром, чтобы посмотреть, как он летает. Ты мстишь ему по мелкому, переводя на другие объекты, где бригадир вытряхивает из него душу. Ты-то можешь объяснить, что ты так в него вцепился? – Егор делает драматическую паузу, а затем «контрольный выстрел»: - Скажи честно, Миша. Если что, я не гомофоб.

 Удар оказался сильнее, чем Егор рассчитывал. Аркадин вздрогнул и застыл в замешательстве, потеряв нить разговора, и пока он восстанавливал свою способность дышать и мыслить, Горцев вернулся в колею главной темы:

 - Разреши парню летать, Миша. Бензин я, как и прежде, буду оплачивать. И на счет моих мотивов. Все просто. Я рисую. Я не люблю летать, но это не мешает мне рисовать самолеты. Я сделал несколько набросков. И мне нужно закончить работу. Это мой хлеб, Миша. Я продаю свои картины. А теперь не могу доделать свою работу.

 - Мне жаль, Егор, но тебе придется искать другой аэродром, - покачал головой Аркадин, - а теперь извини, мне нужно уйти.

 - Деловая встреча? – чуть презрительно поджал губы Горцев.

 - Нет, - тихо ответил Миша, - Таню из больницы забрать.

 В этот момент Аркадин неожиданно показался Горцеву таким домашним и плюшевым, что он впервые допустил мысль, что медведь-бизнесмен может жениться. Но, блять, на ком?! На одной из своих шлюх? Что еще осталось в Мише от друга детства Егора Горцева? Что осталось в этом образце дурновкусия, пошлости и ново-русского плебейства от лучшего друга – умного, интеллигентного, великодушного парня? «Капитализм убивает, убей капитализм!» - всплыл в голове Егора лозунг. И стало горько: неужели он потерял своего друга безвозвратно? Неужели того сожрал бизнес?

 - Ты на колесах? Подвозить не надо? – тем временем прохладно поинтересовался Аркадин, поигрывая ключами от БМВ.

 - Нет, не надо, - несчастным голосом ответил Егор и попросил: - Ты еще не показывал мне свой новый офис. Раньше всегда звал показать что-то новое, а теперь не зовешь…

 - Хочешь посмотреть? – смягчился Миша. – В самом деле? Приходи завтра в… - Аркадин пробежал пальцами по планшету, - как сегодня, в шесть вечера. Устрою тебе экскурсию.

 Они молча спустились вниз. Аркадин попрощался с охраной и направился через холл на улицу, на стоянку к своей машине. При выходе из здания у Миши зазвонил телефон. Это была женщина. Аркадин спрашивал про какие-то мелочи вроде спичек для камина, а Горцев стоял рядом, раздумывая, не стоит ли попрощаться прямо сейчас, не дожидаясь окончания разговора, от которого откровенно тошнило.

 - До завтра, Миша! – не выдержал, наконец, Егор и, увидев прощальный кивок Аркадина, не отрывающегося от трубки, пошел к своей машине.

 - Постой, Егор! – окликнул Миша.

 Горцев обернулся. Миша стоял, зажимая трубку ладонью. На лице отражалась трудная работа двух противоречащих друг другу мыслей, Миша выбрал одну из них и озвучил:

 - Черт с вами! Пусть летает.

 Опа! Егор уже даже не надеялся, что его предпринятые усилия по возвращению узбека в самолет увенчаются успехом.

 - Спасибо, Миша!

 - И еще, Егор, я хотел спросить... – начал Аркадин и запнулся.

 - Что, Миш? Что ты хотел спросить?

 - Ничего, проехали! – махнул рукой Миша, прикусив губу. – До завтра. И бензин за мой счет. Только Сказочнику не говори. То есть авиатору нашему. Договорились?

 Егор кивнул, и Миша вернулся к прерванному телефонному разговору. Что Аркадин хотел спросить, Горцева сильно заинтриговало. Решил уточнить при следующей встрече.

 А Миша Аркадин был рад, что удержался от вопроса. Он всего лишь хотел спросить, как себя чувствует Сказочник: успел ли вылечить простуду. Но Миша теперь никогда не будет спрашивать друга о Сказочнике. После того, как тот ввернул в разговор про гомофобию. Миша был совершенно уверен в своем асексуальном интересе к узбекскому пилоту, но с намеками Егора и стрелка компаса засомневается в своей верной ориентации.

11.

Шахриддин снова летал. Но теперь не развлекался, не восстанавливал утраченные навыки, и уж, тем более, не путешествовал. Бензина было жаль. Он отрабатывал то, что требовалось для нападения «на медведя». Он уже знал, что «медведь» находится на шестьдесят первом этаже, и это на высоте трехсот пяти метров. От «медведя» ничего не должно остаться. Стереть надменный оскал навсегда. Все равно терять Шахриддину в жизни больше было нечего кроме самоуважения. Муххамед бы одобрил – Шахриддин мысленно видел благосклонную улыбку учителя, когда «метил» во время тренировок в окровавленную морду «медведя». Скоро они снова будут вместе, в мусульманском раю. Интересно, там есть самолеты?

 На работу Шахриддин опаздывал стабильно на пятнадцать минут каждый день, равнодушно выслушивая наезды бригадира Бровко. Что они с ним сделают? Ну, что? Все, что можно было сделать, уже сделали. В конце концов, Бровко сорвал голос, но до «прогульщика и тунеядца» так и не достучался. Зарплату в начале июля узбекский гастарбайтер не ждал. Чего ждать-то? Всё заберут за ремонт самолета. А то, что не заберут за самолет, снимут в виде штрафов за опоздания и невыполнение планов. Остатки денег перед зарплатой Шахриддин отправил домой. Оставил себе только на самое скромное пропитание. Ну, чтобы до самолета добираться и в голодный обморок не падать, особенно в воздухе не отключаться. Похудел, осунулся, обзавелся маниакальным блеском в глазах. Но, к его изумлению, зарплату ему не только выплатили всю до копейки, но и накинули сверху пять тысяч. Шахриддин решил, что это какая-то ошибка, но вопросы задавать не стал. Задашь – еще пересчитают и лишнее отнимут. В день зарплаты он, наконец, наелся досыта, сходив вечером в кафе. А на утро опоздал не на пятнадцать минут, а на целый час.

 Это было слишком даже для такого недисциплинированного рабочего как Салимжонов. Шахриддин пробирался на стройку, зажав оранжевую каску под мышкой окольными тропами, надеясь никому не попасться на глаза. Но именно в этот день с проверкой на стройку явился сам Аркадин. И Шахриддин оказался перед офисным вагончиком как раз в тот момент, когда оттуда выходили Бровко с Аркадиным.

 - А вот он! – раздраженно показал на Шахриддина Бровко. – Полюбуйтесь, Михаил Петрович. И так каждый день. Он вообще никогда на работу вовремя не приходит. Салимжонов, ты бы хоть раз, ради приличия, не опоздал!

 Аркадин досадливо нахмурился, на Шахриддина старался не смотреть, машинально потер нижнюю челюсть и подвигал ею из стороны в сторону.

 - Что делать с ним, Михаил Петрович? – Бровко почти стонал. – Он даже объясняться не считает нужным!

 - Когда у них следующая зарплата? – резко спросил Аркадин.

 - Теперь только в начале августа...

 - Так высчитайте с него. И пусть объяснительную пишет каждый раз.

 - Михаил Петрович! Они пока эти объяснительные на своем корявом русском пишут – как казаки письмо турецкому султану, то работа вообще на всей стройке останавливается! И Вы как хотите, а я это читать на трезвую голову не могу. Если хотите потерять бригадира, то пусть пишет.

 - Не надо читать. Мне сразу передавайте, - Аркадин чуть улыбнулся. – Ладно идите, я сам с ним поговорю.

 Бровко махнул рукой и вернулся обратно в вагончик. Аркадин подошел ближе к Шахриддину и остановился напротив него. Взгляд трудночитаемый, направлен чуть в сторону.

 - Ты что, ничего не ешь, Салимжонов? В чем дело?

 Шахриддин вздрогнул. Неожиданный вопрос. Сейчас еще спросит про вчерашнюю зарплату! Шахриддин отрицательно покачал головой.

 - И что это значит? – Аркадин устало вздохнул. – Что ж ты сложный-то такой? Ладно, иди работай.

 Начальник пожал плечами, аккуратно обошел опоздавшего рабочего и пошел со стройки. Шахриддин облегченно вздохнул и поковылял на свой недостроенный этаж.

 А вечером он опять сидел на аэродроме у ангаров в компании Призрака, с чертежами небоскреба, которые Горцев добыл, сфотографировав договор аренды с приложениями в офисе Аркадина. Теплый июльский вечер кутал во влажный вечерний воздух. Шахриддин, к своему удивлению, привязался за последние несколько недель к Призраку. Звал его по имени – Егор, и находил нечто приятное в общении с ним. Призрак оказался не лишен своеобразного чувства юмора и любопытного мировоззрения. Они самозабвенно ползали по схемам здания, по чертежам небоскреба, рисовали палочками на песке и химическими карандашами на бумаге – траекторию движения самолета при полете с различной скоростью и под разными углами. Художник легко вникал в физические характеристики полета, которыми оперировал авиатор. Авиатор, в свою очередь, живо схватывал архитектурные термины, благо имел свой неприятный опыт работы в строительстве. Они уже договорились, что войти самолет должен на уровне шестидесятого этажа, с той стороны, где расположены вентиляционные шахты, чтобы огонь распространился на максимально возможную площадь здания. Скорость самолета должна быть максимальной.

 - Чтобы все сложилось идеально, мне нельзя покидать самолет, - признался Шахриддин, малиновый закат располагал к откровенности.

 Художник остановившимся взглядом посмотрел на авиатора:

 - Еще месяц назад не думал, что это скажу, но я бы хотел, чтобы ты остался жив. Ты оказался интереснее, чем я ожидал. Тебе не обязательно лететь до конца. Того ущерба, который будет причинен, если ты выпрыгнешь на безопасном расстоянии, вполне достаточно.

 - Мне недостаточно! – упрямо покачал головой Шахриддин. – Медведь должен быть повержен.

Призрак не ответил, опустил голову, задумчиво царапая палочкой песчаную поверхность, разгребая сосновые иголки.

 - Скажи, а зачем тебе это нужно? – начал снова Шахриддин. – Мне - понятно. Я должен кучу денег за ремонт самолета. Я не смогу летать, когда ты перестанешь платить за бензин. И семье я не смогу высылать деньги. В этом месяце мне заплатили, но это какая-то ошибка. И, может, для меня это единственная возможность получить ту смерть, которая кажется мне самой желанной, смерть – в полете. Как у моего учителя. А тебе-то зачем?

 - Во-первых, эстетика смерти, - охотно начал делиться Призрак. – Ты читал «Золотой храм» Мисимы?

 - Нет.

 - А что ты вообще читал? – хмыкнул художник.

 - «Муму» Толстого читал в школе, - ухмыльнулся авиатор.

 - Толстого? – улыбнулся Призрак.

 - Я пошутил!

 - Я понял, ты умнее, чем притворяешься. Я тебе могу принести Мисиму. У него много именно об эстетике смерти. О том, что смерть – самое прекрасное, что существует в этой жизни. И самое главное, что мы должны сделать, - это красиво умереть. У вас ведь в исламе есть что-то подобное?

 - Шахиды попадают сразу в рай без судного дня. Муххамед уже в раю.

 - Тот, кто учил тебя летать?

 - Да, он тренировал меня как раз для того, чтобы я принес себя в жертву во имя веры. Но потом мне пришлось вернуться в семью, отец потерял работу, мать заболела. Я старший сын, мне надо было помогать родителям.

 - Понятно. В общем, это первая причина. А вторая – в том, что у человека должны быть какие-то высшие ценности в жизни. Неважно какие. Они просто должны быть. Без них человек превращается в биомашину. У тебя – это самолеты и семья. У меня – социальная справедливость и искусство. Я это делаю ради своих ценностей. Если нет ценностей, то на их место приходят секс или деньги, или то и другое вместе. Как у Мишки. А он ведь не всегда был таким!

 - Аркадин?

 - Да, мы с ним с детства дружим. И когда-то у него тоже была мечта. Он хорошо учился и мечтал стать авиаконструктором. Ходил в кружок моделирования, собирал модели самолетов. Они у него летали! Он ездил по всей стране и даже за границу на олимпиады и выставки. Все прочили ему карьеру, как минимум, Туполева или Антонова. Но, когда он учился в старших классах, все полетело к черту. Сперва у него умер отец. Потом заболела мать. А потом на героин подсел Саша - старший брат. Саша вынес из квартиры всё. Всё, что имело хоть какую-то ценность. Технику, мамины украшения. И Мишкины модели самолетов. Все продал, чтобы получить свою дозу. Мишка пошел работать, школу оканчивал уже потом экстерном. Чтобы не видеть Сашины ломки, он старался не приходить домой ночевать, выходил в семь утра, возвращался так, чтобы уже все спали. Работал как машина. Так и работает с тех пор. Втянулся.

 - А что потом случилось с братом?

 - Повесился. Когда Мишке было девятнадцать. Брата похоронили, а Мишка остался у матери один. Может, еще не поздно было вернуться к мечте, поступить в институт. Но у него внутри как будто что-то лопнуло безвозвратно. Он втянулся в этот свой чертов бизнес, который сожрал его изнутри. Да! Это еще одна причина, почему мне хочется взорвать к чертям собачьим этот небоскреб. Он воплощение всего того, что забрало у меня друга и превратило его в машину по добыванию денег.

 Шахриддин вслушивался в слова призрака, боясь хоть что-то пропустить. Он был изумлен. Никак не ожидал, что когда-то бездушный медведь был таким же мальчишкой, как юный Шахриддин. С такой же светлой мечтой, которую он также отдал за выполнение долга перед семьей. Может, стоит хотя бы напоследок извиниться за свое рукоприкладство? И пусть Аркадин тоже был жесток и несправедлив, но это останется на его совести. А Шахриддин, может, уйдет в последний полет со спокойной совестью – у него не останется долгов ни перед Медведем, ни перед тем парнем, которым Медведь когда-то был.

 - Егор! – Шахриддин редко обращался к Призраку по имени, но ситуация требовала. – Ты обещал все организовать так, чтобы жертв не было. Чтобы выходной день – воскресенье утром. Чтобы охрана с нижних этажей успела уйти. Помнишь?

 - Да, я все просчитал. К тому моменту, как ты будешь подлетать к Охта-центру, здание должно быть обесточено и оцеплено. У меня есть хорошие знакомые, которые сообщат, что под фундамент заложена бомба.

 - Ты понимаешь, что даже при самом мягком сценарии от офиса Аркадина не останется ничего?

 - Да, конечно. На что ты намекаешь?

 - Я сделаю все, как ты скажешь, в тот день и час. Но пообещай мне, что не будет никакой, даже самой маленькой вероятности, что Аркадин окажется там. Он ведь твой друг. Пообещай мне.

 - Э, да у вас это взаимно... – поперхнулся Горцев.

 - Что? – не понял Шахриддин.

 - Я просто удивлен, что Мишкина жизнь для тебя что-то значит.

 - Я не хочу его убивать. Не хочу убивать человека. Тем более,  у его матери нет никого кроме него.

 - Я обещаю! – серьезно ответил Призрак. – Можешь не сомневаться. Он ведь мой друг.

 Шахриддин кивнул, поднялся и пошел к самолету, (он еще не успел полетать в этот день), на ходу застегивая шлем. Провел все предварительные процедуры и залез в кабину, пристегнулся ремнями. Выдохнул. И пошел не разгон, по уже удлиненной взлетной полосе. Десять – пятнадцать – двадцать. Хорошо взлетел, совсем на автомате, и потянул ручку управления резко на себя – взмывая почти вертикально, испытывая перегрузки, следя одновременно за всеми показателями работы двигателя и высотомером. А потом в воздухе – развернулся и начал пикировать на высоту триста метров, целясь медведю в окровавленную морду. Не человеку Медведю, а образу – Медведю. Человек пусть живет. А образ нужно разрушить. Медведь ревел, оскалив зубы, с его нижней челюсти капала кровь. И откуда-то сверху улыбался Муххмамед. Шахриддин подумал, что нужно связаться с той группировкой, которой принадлежал Муххамед. Или с тем учебным центром, где учился летать Салимжонов. С тем, чтобы они взяли на себя ответственность за теракт. Так получится, что Шахриддин тоже отдал свою жизнь за веру. Но потом он решил, что, как только станет известно, кто сидел в самолете, его, вероятно, и так вспомнят наставники и ученики центра ислама, тем более, многие из них достигли заметных высот. Их имена иногда встречались в перечне тех, кто готовил боевиков уже на территории Сирии и Ирака. Это из Шахриддина ничего не вышло, но ведь были и другие!

 Единственное, что неприятно удивляло Шахриддина во время полета, что бурак пропал. Исчез совсем. Муххамед и колкие звезды есть. И Альтаир обливает металлическим холодом. И раненый медведь с окровавленной мордой. А бурака нет и близко. Ни пауков, ни звездного полотна. Ни даже ощущения единения со Вселенной. И Шахриддину было не по себе. Как будто бросили его. Тревожное чувство, как будто что-то идет не так. Избавиться. Избавиться от тревожных чувств и идти к своей цели. За мечту, за ислам, за свободу, за Муххамеда, за чувство полета. И пусть не будет сомнений.

12.

Ситуация со Сказочником со скоростью локомотива неслась в тупик. До очередной зарплаты ему оставалась неделя, а Миша все никак не мог принять решение, что с ним делать дальше. Если по справедливости, то снимать надо было не меньше трети зарплаты. А Сказочник и так в последнее время выглядел ужасно, похудела даже голова, и если раньше волосы напоминали ежовые колючки, то теперь это были сплошные заросли чертополоха, водруженные на похудевшую голову засмоктанной шапкой. Что происходило с парнем, Миша не мог ни понять, ни спросить. Думал, что могут быть проблемы в семье. И деньги уходят туда же, на еду почти ничего не остается. В таком случае, если оштрафовать за опоздания, то Сказочник чего доброго начнет падать в голодные обмороки, а ведь он работал на высоте! Но не штрафовать тоже было нельзя. Это уже было совсем неправильно по отношению к тем, кто честно трудился от звонка до звонка, пока Салимжонов упорно отлынивал при каждой удобной возможности. В прошлую зарплату Аркадин компенсировал штрафы так называемой «материальной помощью», чем уже вызвал недовольство и бригадира, и других рабочих на объекте. В этот раз так уже не получится. Решение по Сказочнику надо было принимать срочно, а его не было. И Аркадин волновался. Он никак не ожидал, что проблема настолько затянется.

 К счастью, остальные дела шли у Миши великолепно. Дома были покой и образцовый порядок. Таня пережила одну ужасную неделю в начале июля, когда Мише пришлось выделять время на то, чтобы держать девушку за руку, пока она опознает насильника. Но после того, как преступник был опознан и посажен, Таня засела за справочники ВУЗов, чтобы выбрать специальность, на которой хотела бы учиться, (так настоял Аркадин), и совсем успокоилась, превратившись в правильную спутницу жизни. Она была рядом, когда требовалось, и исчезала, когда Мише надо было побыть одному. В делах тоже все спорилось. Выгодные контракты после обоснования в Охта-центре, казалось, начали сыпаться сами. Уже не Миша находил себе партнеров, а они осаждали его со всех сторон. Прибыль грозила выйти на рекордный уровень за все годы работы. И только Сказочник портил картину полного благополучия. Этот сложный, непонятный, необычный узбекский летчик, которого Миша не мог ни выгнать в шею, ни использовать с большей пользой, чем на стройке в качестве второсортного каменщика.

 Но вечер субботы двадцать седьмого июля, когда Миша работал почти в пустом офисе, при тишине и приятном полумраке в коридорах, наконец, принес долгожданное решение. В субботу он часто выходил на работу, в воскресенье реже. А в это воскресенье точно выходить не собирался, нужно было дать себе хоть какое-то подобие отдыха, да и Егор позвал в лес на шашлыки к одиннадцати часам. И в этот раз Миша не собирался отказывать. Поэтому в субботу он задержался допоздна, и был в своем кабинете, когда ему позвонил старый знакомый, майор ФСБ Коломенцев, и попросил о встрече. Аркадин ждал этого звонка уже несколько месяцев с того самого дня, как после объявления в лице узбекского гастарбайтера весьма неплохого пилота попросил Коломенцева за хорошее вознаграждение нарыть компромат на Салимжонова Шахриддина Шакировича. Через пятнадцать минут Коломенцев был у Аркадина в кабинете.

 - Добрый вечер, Михаил Петрович! – майор протянул сухую ладонь для рукопожатия. – Хорошо, что застал тебя здесь. Извини, что в выходной день. В понедельник срочно уезжаю. Возможно, надолго. Не хотелось затягивать передачу дела на неопределенный срок. Хотя скажу честно, задал ты нам задачу! Очень любопытный тип оказался твой Салимжонов. Пришлось поднимать все его контакты аж за пятнадцать лет.

 Миша почувствовал тянущее беспокойство. Холодок побежал поземкой по позвоночнику. Он смотрел на толстую папку в руках у посетителя и чувствовал нежелание заглядывать внутрь. Если Сказочник окажется с темной биографией, то это будет сильный удар по Аркадину, так надеявшемуся все эти месяцы на благополучный исход. Внешне Миша постарался держаться спокойно:

 - Владимир Павлович, рад, что уделили мне время. Что-нибудь серьезное нарыли?

 - Да как тебе сказать... Ладно. Самое главное, у парня абсолютно чистые руки. Он не замешан ни в чем. Кристально чистая биография с точки зрения связей с преступным миром. Его пальчиков нет ни в одной базе мира, где мы наводили справки. Ни наркотиков, ни оружия, ни участия в боевых действиях ни на одной из сторон. Даже штрафов за превышение скорости! Ничего. Парень абсолютно чистый. Есть один интересный факт в его биографии. В самом конце девяностых, видимо от непонимания сути, отец направил нашего героя в лагерь подготовки исламских боевиков на территории Афганистана. Они ведь и жили в Узбекистане в тридцати километрах от границы. И поехать в Афганистан в учебный центр было для них чем-то вроде дополнительного образования. Отец хотел конечно получить имама, а не шахида, но люди его поколения плохо понимали, что из себя представляют такие центры. Короче, парень провел там два года, с пятнадцати до семнадцати лет. А потом вернулся домой, и с тех пор отношения ни с кем из того центра не поддерживал. И вот на проверку этих возможных контактов ушло у нас почти четыре месяца. Там очень любопытные были личности. Летать его учил лично Муххамед Ибн Сауд, известный как один из пилотов, участвовавших в атаке на башни-близнецы торгового центра. Как ты понимаешь, Михаил Петрович, когда мы узнали это, то готовы были натолкнуться на какие угодно ужасающие подробности из жизни Салимжонова. Поэтому потребовалось много времени, чтобы нигде не ошибиться.

 - И? – Миша начал нервно подергивать цепь.

 - Ничего. Парень чист как родниковая вода. Думаю, мы не можем ставить ему в вину недальновидность его отца. Всю свою самостоятельную жизнь Салимжонов работает сезонным рабочим в России. У тебя вот уже три года, насколько я знаю. Это всё. Ни с кем из того центра он никогда отношения не поддерживал. Ни в каком виде.

 - Ты хочешь сказать, что парню можно полностью доверять? – Аркадин начал оживать.

 - Ну, это уже не в моей компетенции подсказывать, можно ли ему доверять. Тебе виднее. Но с точки зрения закона он чист. Я тебе оставлю папку, можешь смотреть.

 Когда Коломенцев вышел, Миша еще какое-то время рассеянно листал оставленные материалы: фотографии, отчеты, списки, выписки из досье. Останавливался на занимательных моментах. И перелистывал дальше. Решение, наконец, созрело. И это было хорошее решение. Аркадину становилось все приятнее на душе.

<center>***</center>

 Субботу перед последним полетом Шахриддин был один. Ему нужно было собраться с мыслями и настроиться. Он помылся и сходил в парикмахерскую, где ему состригли отросшие неаккуратно волосы под короткий ежик. В зеркале у парикмахера Шахриддин увидел, как открылось лицо – лоб и скулы. С одной стороны, он перестал выглядеть диким, с другой стороны, еще больше стали выделяться серьезные черные глаза с шальным отблеском. Так он стал больше похож на солдата, готового выполнить свой долг.

 После стрижки Шахриддин зашел в банк и отправил родным почти все оставшиеся деньги. А потом позвонил жене и дочке. Сабина за год сильно выросла. В прошлом году она еще не разговаривала по телефону, а осенью совсем не узнала «незнакомого» мужчину, которого ей было велено называть папой, девочка боялась и пряталась несколько дней, пока не привыкла к отцу. А в этом году уже поняла, что говорит с папой, и радостно защебетала в трубку. Попросила привезти лошадку и бусики в подарок. Шахриддин тогда сильно пожалел, что деньги уже все отправил, потому что прощальный подарок дочке конечно же хотелось сделать. Помаявшись в нерешительности, он позвонил Егору-Призраку и попросил его отправить посылку в Узбекистан, когда «все закончится». Егор был сильно занят организационными вопросами. Ему нужно было распределить обязанности между своими друзьями: кто, когда и с какого телефона будет звонить в полицию о заложенной бомбе, кто будет снимать момент атаки на камеру и выложит в интернет, кто и на чем будет ждать Шахриддина, если тот решит катапультироваться. Но несмотря на занятость, Егор охотно согласился выполнить просьбу узбекского летчика, быстро записал адрес под диктовку и пообещал купить малышке и бусики, и лошадку.

 Вечером Шахриддин пришел на аэродром, последний раз слетал в тренировочный полет – недолгий, всего пятнадцать минут. А после не забыл о вечерней молитве. Нашел направление на Каабу и молился искренне, стараясь услышать в себе чувство смирения и покорности воле Всевышнего. Он надеялся, что Аллах примет его в свои чертоги.

 Когда стемнело, Шахриддин привалился в полном одиночестве спиной к ангару и обратил мысли к звездной россыпи на бездонном летнем небе. В этот вечер небо было такое глубокое и темное, что авиатору вдруг показалось, что он перенесся обратно на родину или в Афганский центр.

 Когда он услышал рядом шаги, ему на мгновение почудилось, что это пришел Муххамед – благословить в последний путь. Шахриддин повернулся на шаги и увидел силуэт мужчины. Привидение? Дух Муххамеда? Тень приблизилась, это был тот, кто не должен был нарушать час уединения и загораживать звезды, – Аркадин.

 - Начальник, позволь мне тут посидеть и посмотреть на звезды. Я никому не мешаю и прошу не мешать мне, - Шахриддин постарался, чтобы его голос прозвучал ровно.

 - У тебя есть своя звезда? – необычно вежливо спросил Аркадин.

 - Альтаир – альфа орла, - ответил Шахриддин, показав в восточном направлении, - в переводе с арабского «Летящий орел».

 Аркадин повернулся к югу-западу и указал на яркую звездочку, едва видную в просвете между соснами:

 - Арктур – альфа Волопаса, в переводе с греческого «Хранитель медведя». Так называлась моя первая фирма.

 Аркадин никуда не собирался уходить. Он был в деловом костюме и галстуке. Но, стянув пиджак и бросив его на землю, ослабив галстук, сел рядом с летчиком привалившись спиной к ангару и также начал смотреть вверх. Потом заговорил, пока Шахриддин все еще глотал досаду от нарушенного уединения и сбитой концентрации чувств.

 - Я пришел сделать тебе предложение, Салимжонов. Мне нужен пилот-инструктор, поначалу для меня. Потом видно будет. Сколько ты хочешь за свою работу? Готов предложить сразу триста пятьдесят тысяч в месяц, но готов торговаться.

 - Но – почему? – получилось искреннее изумление.

 - Всегда собирался это сделать. С того момента, как ты первый раз полетел. Так необычно. Отложил лопату, взлетел и сделал петлю Нестерова – легко! А потом приземлился, взял лопату и пошел дальше класть асфальт. Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Прямо святочная история.

 - А почему только сейчас? – у Шахриддина начали ныть подбородок и виски. То ли от радости – его оценили, то ли от печали – почему не сказали сразу?

 - Я ничего о тебе не знал тогда. А ведь я собираюсь доверить тебе жизнь. Там в небе я должен буду подчиняться каждому твоему слову. Мне нужно было узнать тебя получше.

 - Но у меня нет пилотского удостоверения, нет рекомендаций, нет официальных часов налета! – Шахриддин в смятении ерзал.

 - Это не проблема, - твердо ответил Аркадин, - сделаем тебе и удостоверение, и рекомендации. Главное то, что ты хорошо летаешь.

 - Это не потому, что гастарбайтеру нужно меньше платить? – попытался найти объяснение шокированный летчик.

 - Не поверишь, первый раз предлагаю гастарбайтеру больше, чем предложил бы местному, и готов прибавить. Так ты согласен?

 - Ремонт самолета и бензин за мой счет? – продолжал допытываться Шахриддин, рассматривая Аркадина в упор. Начальник сидел на земле, откинувшись назад к стене ангара, положив крупные кисти-лапы на торчащие вверх колени. Он был расслаблен и даже чуть улыбался. Как будто происходящее доставляло ему удовольствие. При последних словах Шахриддина он посмотрел на своего рабочего почти ласково, чуть сощурившись:

 - Ты, кажется, обижен на меня? Готов обсудить с тобой все начистоту. Бензин будет за мой счет. Ремонт самолета - за счет страховой компании. Самолет был застрахован до последней гайки с самого первого дня. Я бы не пустил тебя в кабину, будь это не так. Последний ремонт мне тоже возместили страховщики.

 - Я тебе ничего не должен?

 - Нет, ты мне ничего не должен.

 - А зачем же ты тогда говорил, что ремонт будет за мой счет?

 - У меня застрахован самолет, Салимжонов. У меня не застрахован ты. Мне совсем не улыбалось получить труп на одном из своих объектов со всеми вытекающими неприятностями. Я хотел, чтобы ты осторожнее летал. Я ответил на твой вопрос?

 - А зачем ты меня перевел на стройку?

 - Подвернулась возможность. Здесь, - Аркадин кивнул в сторону взлетной полосы, - работы были практически закончены. Все равно надо было распределять вас всех на новые объекты. И когда понадобился человек недалеко от аэродрома, я воспользовался возможностью тебя пристроить. Чтобы не пришлось отправлять тебя в другой конец города, или чтобы ты вовсе не ушел к конкурентам.

 - Так ты мне не мстил? – Шахриддин уже забыл об уединении, он втянулся в разговор с человеком, открывшимся ему так неожиданно.

 - Конечно, не мстил! - удивился Аркадин, а затем посчитал нужным добавить: – Я понимаю, что тебе плохо на той стройке. Здесь было легче. Аэродром был нужен для меня. Я терпел месячную просрочку в строительстве за удовольствие смотреть, как ты летаешь. А там сдать объект нужно в срок. Даже небольшая просрочка грозит судами и штрафными санкциями. Разрешили бы опаздывать тебе, начали бы опаздывать все остальные. И я бы огреб серьезные неприятности с договорными сроками. Не вижу причин обижаться на объективные требования. Я надеялся, что тебе недолго придется там работать. Если ты согласишься на мое сегодняшнее предложение, то с понедельника мы оформим новый контракт, и тебе уже не придется класть кирпичи. Соглашайся.

 Шахриддин растерялся. Сосредоточение, решимость и готовность пожертвовать собой боролись с желанием прямо сейчас, немедленно дать согласие Аркадину на его потрясающее предложение. Шахриддин понимал, что такое бывает только раз в жизни, и человеку, сделавшему такое для незнакомого узбекского рабочего, нужно быть благодарным всю оставшуюся жизнь. Конечно же, он все понимал. Конечно же, был растроган и признателен. И да, невольно отвлекшись от завтрашних планов, он уже мысленно видел свою новую съемную квартиру в Питере, куда сможет перевезти жену и дочку, чтобы не жить с ними в разлуке по полгода. Новая зарплата позволит ему быть состоятельным человеком даже по меркам Питера. И получать ее он будет за то, чем готов заниматься совершенно бесплатно, даже доплачивать. Но выбор Шахриддина был бы однозначен, поступи такое предложение еще полтора месяца назад, до аварии с самолетом, до тюрьмы, до нового объекта, до решения повторить поступок Муххамеда. А теперь, когда завтра уже все будет окончено, какое он имел право менять свой выбор? Изменять обещанию, данному Егору? Аркадин ждал, Шахриддин не знал, что ему ответить. Наконец, придумал. Главное – не обидеть.

 - Я тебе очень благодарен за твое предложение. Оно бесценно для меня. Но позволь мне посоветоваться с семьей. Я обещаю, что скоро дам тебе ответ.

 Аркадин был разочарован. У него даже обиженно поджалась нижняя губа.

 - Да, я понимаю, - протянул он, ничего на самом деле не понимая, - но ты бы мог перевезти сюда свою семью. Сколько твоей дочке лет? Годика три-четыре? Мы могли бы найти для нее хорошую школу.

 - Тем более. Если я буду их сюда перевозить, мне, тем более, нужно будет с ними посоветоваться. Извини. Я обещаю, что не заставлю тебя долго ждать. Я обещаю, что дам ответ завтра до часу дня. Пожалуйста, дай мне такую возможность!

 Интонации в голосе Шахриддина были такие искренние, что Аркадина чуть отпустило:

 - Конечно. И не торопись. Не обязательно завтра давать ответ. Я подожду.

 - Я обещаю. Завтра до часу, - отрицательно покачал головой Шахриддин.

 Завтра до часу в любом случае все уже будет закончено. Для Шахриддина не существует в этом мире времени после часа, значит, можно обещать. Ответ Аркадин поймет сам. И еще одно незаконченное дело:

 - Начальник, прости меня за то, что я тебя ударил.

 - Забудь, - отмахнулся Аркадин, - мы с тобой оба были хороши в тот момент.

 Шахриддину неожиданно стало трудно понимать свои собственные чувства, уложенные и причесанные полтора месяца назад на девятом этаже новостройки, они снова смешались и закружились в круговороте. А потом он увидел бурака – того, кто не приходил уже несколько недель даже на небе. Бурак был доволен и медлителен. Он подошел к Аркадину и встал рядом, чего-то выжидая. От Аркадина отделился медведь-тень и повис тучкой над сидящими на земле мужчинами. Бурак встал у медведя за спиной и расправил крылья. Получился медведь с крыльями.

 - У тебя ведь тоже была мечта? – завороженный этой сценой спросил Шахриддин.

 - Горцев рассказал? – приподнял бровь Аркадин. – Не слушай его. Он вечно в своих облаках носится. Я доволен своей жизнью. Мне нравится то, чем я занимаюсь. У меня получается. А моя мечта, - Аркадин прикоснулся пальцами к поверхности ангара, - вот она! Пока так. Но будет еще. Я же не последний день живу. У меня получилось. Хочу, чтобы и у тебя тоже получилось. Ладно, не буду тебе мешать. Не забывай, что я жду от тебя ответ.

 Аркадин нехотя поднялся, подобрал пиджак, кивнул на прощание Шахриддину и тихо пошел через летное поле к припаркованному автомобилю. Шахриддину пришлось сместиться к углу ангара, чтобы проводить начальника взглядом. Смутное беспокойство ковырялось в солнечном сплетении. И смысл завтрашнего действа размывался. Собственно, Шахриддин уже начал терять мысль, зачем ему необходимо угробить себя, небоскреб и самолет. Оставалось только – «Муххамед бы одобрил» и «Егору-Призраку дано обещание». Не густо.

13.

Распределив все обязанности между своими товарищами, сам Егор предпочел устраниться от непосредственного участия в нападении на «Охта-центр». Себе он поручил увести в безопасное место Михаила Аркадина и быть рядом с ним, когда все станет известно. Чтобы поддержать, чтобы помочь пережить потрясение, если оно будет. Для этого Егор позвал Аркадина на шашлыки, место назначил рядом с Мишиным аэродромом. Там поблизости была живописная полянка и карьер, на котором редко появлялись посторонние. День для теракта Егор выбрал летний, воскресный. Ориентировался, как ни забавно, на прогноз погоды. Это был чуть ли ни единственный выходной за все лето, когда синоптики клятвенно пообещали хорошую погоду. В Питере таким обещаниям верили с изрядной долей ехидства, но планы строили капитальные. В пятницу вечером весь город вставал в пробках в попытке вырваться из пыльного города в лесисто-озерный и дачный пригород. На выходных в городе оставались редкие неудачники, которым некуда было ехать, или пришлось работать. Миша тоже, сверившись с прогнозом погоды, объявил первый выходной за лето и клятвенно пообещал Егору к одиннадцати быть в назначенном месте. Хотел привезти уголь или мангал, но Горцев настоял, что все готовить будет сам, от Аркадина требуется только присутствие и хорошее, нерабочее настроение. Однако даже получив обещание от Миши приехать строго к назначенному часу, Егор решил подстраховаться и подъехал к дому друга без пятнадцати одиннадцать.

 По дороге к коттеджному поселку, в котором жил Аркадин, Горцеву пришла смс-ка, которую он решил прочитать попозже, решив, что это очередной спам. Дверь открыла Мишина девушка. Она была удивлена появлению Егора и сообщила, что Миша уехал минут десять назад.

 - Уже? Так быстро? Мы с ним к одиннадцати договаривались, - Егор был сбит с толку.

 - У него внезапно сигнализация в хранилище сработала, и он поехал переустановить ее. Сказал, что успеет вернуться быстро. Сейчас на дорогах свободно, пробок нет. Да Вы позвоните ему, - пояснила девушка.

 - Куда поехал? – сглотнул Егор.

 - В офис, в Охта-центр. А он Вам не позвонил?

 Егор вспомнил о полученном по дороге сообщении. Вытащил смартфон и нашел последнее послание. Точно, от Миши: «Извини, задержусь ненадолго. Только переставлю сигнализацию в хранилище в Охта-центре и сразу обратно». Егору сильно захотелось сесть. И он сел, прямо на ступеньки крыльца. Точнее, обнаружил он себя уже сидящим, в какой момент подкосились ноги, он не уловил.

 - Вам плохо? – проявила беспокойство девушка.

 Горцев быстро помотал головой и набрал номер Аркадина. Миша взял трубку сразу:

 - Извини, Егор, я на кольцевой. Не могу говорить. Как доеду – сразу перезвоню.

 И отключился. Горцев, едва попадая пальцами в кнопки, попробовал набрать Аркадина еще раз, но друг не только сбросил следующий звонок, но и отключил телефон, отправив автоматическую смс-ку напоследок: «Перезвоню, за рулем». Егор посмотрел на часы. Без пяти одиннадцать. На одиннадцать тридцать был назначен час «Х», как его назвал художник. «Этот чертов узбек все время опаздывает, - подумал Егор. – Надо его задержать».

 - Извините, мне надо уйти, - сказал Горцев сбитой с толку девушке и поторопился к своему старому Ниссану.

 - Что-нибудь передать Мише? – крикнули ему вдогонку.

 - Если приедет, пусть сразу мне позвонит! – крикнул Егор, даже не обернувшись удостовериться, что женщина его услышала. И вжал педаль газа в днище машины, с визгом выруливая к шоссейной дороге. Он нервничал. Кончики пальцев и ногти стали фиолетовыми. И, как назло, он не смог сразу выехать на дорогу к аэродрому, потому что на расстоянии трех километров по шоссе открыли переезд, и шел бесконечный поток машин. А потом Егор, попытавшись сократить путь и проехать через лес, заблудился и пришлось возвращаться в исходную точку. Дорога пылила и пахла воском. Отчетливый запах воска, вероятно, был галлюцинацией, потому что пахнуть им в лесу не могло. Но пахло, сводя потихоньку с ума.

 К аэродрому Горцев подрулил двадцать минут двенадцатого. Выскочил из машины, в отчаянной надежде, что ленивый гастарбайтер и в этот раз опоздал. Бросился к ангарам, заглядывая в щели и надеясь, что самолет на месте. Но самолета не было. Самолета не было нигде. Зато рядом с ангаром стояла пустая канистра из-под бензина и блестело на бетонной поверхности несколько свежих капель горючего. Егор снова обнаружил себя сидящим рядом с ангаром и набирающим телефонный номер Миши. При наборе несколько раз появлялось сообщение «Параллельный вызов», что могло означать, что Аркадин сейчас сам пытается связаться с другом, и Горцев прекратил насиловать телефон, предоставив возможность дозвониться тому, кто тоже хотел его услышать. Миша дозвонился почти сразу:

 - Егор, ты не переживай пожалуйста. У меня все в порядке, но выбраться пока не могу. Я у себя в офисе в Охта-центре. Меня только что обесточили. Нет электричества. Я не могу поставить хранилище на сигнализацию и спуститься вниз. Фазу наверно выбило. Скоро все восстановят, и я приеду. Извини, что задерживаюсь.

 - Миша, - услышал свой сдавленный голос Горцев, - бросай все и спускайся, пожалуйста, вниз. Я тебя прошу.

 - Егор, ты чего? – осекся Миша. – Я же сказал, что все в порядке...

 И все бы еще ничего, если бы следующим, что сообщил Миша не было:

 - Извини, у меня что-то со связью.

 И отключился. А дальше «абонент был недоступен».

 А потом сознание Егора включалось вспышками. В одной из вспышек он увидел себя сидящим взлетной полосе, сдирающим ногти о бетонное покрытие в кровь. А в следующей – обнимающим и нюхающим пустую канистру с утробным завыванием. Потом он увидел рядом с собой охранника, который его хорошо знал и потому пропускал на объект.

 - Что-то случилось? – поинтересовался охранник.

 - Когда этот чертов узбек улетел? – простонал Горцев.

 - Минут за пять до Вашего приезда. Михаил Петрович велел его пропускать. Я не думал, что надо было его останавливать.

 - Меня надо было останавливать! – вспылил Горцев и, согнувшись в три погибели, потащился в тень за ангар. – Оставьте меня, - сказал он охраннику.

 А потом он уже плохо понимал, что с ним происходит.

<center>***</center>

 Напряженный голос Егора заставил Мишу волноваться без видимых причин. Миша оказался в обесточенном офисе один. И только в этом зловещем полумраке и тишине начал понимать Егора, считавшего Охта-центр уродливым и страшным шилом в теле Петербурга. Мише его собственный офис внезапно напомнил гигантский склеп. И почувствовав Мишин страх, в темном углу возникло единственное, чего Аркадин боялся в жизни, – тень старшего брата. Он уже много лет ничего не страшился. Чего он мог бояться после того, как вытаскивал из петли окоченевший, синий труп Саши, пока мать выла и билась в истерике? После пережитого кошмара, после синего языка, когда-то лизавшего в детстве мороженое наперегонки с мелким, а после смерти покрытого липкой пеной, Аркадину ничего было не страшно. Ему так казалось. И вдруг в пустом темном офисе стало жутко, на ровном месте.

 И, почувствовав его испуг, тень Саши в углу начала приплясывать и глумиться. Синий мертвый брат улыбался беззубым ртом и смотрел белыми глазами без зрачков. Беззубый рот у него появился еще при жизни, когда на него перестали действовать все анестезирующие средства, кроме сильных опиатов, и он наотрез отказался вставлять выбитые кем-то зубы. А глаза закатились уже после смерти. Тень Саши взбудоражено шипела:

 - Ты думал, что убежал от меня, мелкий? Ты думал, что избавился от меня? Ты никогда от меня не убежишь! Ты никогда от меня не избавишься. И все твои самолеты всегда будут моими.

 У Миши пересохло во рту, он сидел, сжавшись, в своем кресле, думая, что когда-нибудь бесконечный кошмар должен кончиться. Сейчас включат свет, и все пойдет по-прежнему. Но свет не включали, и тени в пустом гигантском небоскребе устроили свой шабаш.

 И вдруг Миша услышал рев мотора. Самолет! Звук, нарастая, постепенно заполнял углы, проемы и щели. Как восходящее солнце утром заполняет человеческие жилища. И тени начали лопаться и таять. Саша, шевельнувшись в последний раз, исчез, и Миша, облегченно вздохнув, подошел к окну. За окном был почти полдень. Ясный, летний, золотистый полдень, который на шестьдесят первом этаже был представлен небесной синью и плавающим в небе глазом солнца. Су-29 летел прямо на Мишу, поблескивая серебристым телом. «Сказочник? – удивился Миша. – Зачем ты тут?» Зачем тут Сказочник? Чтобы выгнать тень Саши из темного угла? Чтобы избавить Мишу Аркадина от кошмарного видения? Спасибо Сказочнику. Самолет подлетал опасно близко. И напряжение внутри Миши возрастало. Но он чувствовал не страх, а спеленавшее его оцепенение. Страшно не было. Только двигаться и дышать совсем не хотелось. Застыть и ждать Сказочника.

 На пике оцепенения у Миши вдруг возникло ощущение полета. Как будто он оказался снаружи на высоте своего этажа и повис в воздухе, встречая самолет грудью. И только в самый последний момент он закрыл глаза.

14.

Шахриддин не понимал, почему это делает. Почему земля дрожит далеко внизу как большое напуганное животное, вздыбив шерсть строений и деревьев. Почему подрагивают пальцы, сжимающие ручку управления. Почему потеют ноги в ботинках, упирающиеся в педали руления. Он удивлялся самому себе. Какая-то отдаленная мысль подсказывала, что Муххамед шел в такой ситуации до конца и отдал свою жизнь, и сейчас одобрил бы поступок своего ученика. Но Муххамед наверно сам понимал смысл своего действия, а у Шахриддина все смешалось в голове, и зачем ему сейчас лететь к Охта-центру (кроме как, «надо, я обещал» и «надо, меня к этому готовили») он не понимал.

 Минут за пять до подлета к небоскребу Шахриддин попытался вызвать тот образ, который стимулировал его во время тренировок – образ медведя, который должен быть уничтожен. И медведь действительно возник на фоне шиловидной высотки. У медведя была окровавленная морда. Шахриддин сосредоточился на животном. Хотел увидеть ярость в звериной морде. Но большой черный медведь, висевший в небе, прижал уши и смотрел доверчиво. А за спиной у медведя поднялись крылья бурака. Шахриддин был уже совсем рядом. Оставались считанные секунды до того момента, как ситуация станет необратимой. Может, и совсем уже не оставалось секунд. Шахриддин не планировал катапультироваться, поэтому не просчитал момент необратимости. И тогда бурак вылетел из-за медведя и заслонил его собой, расправив крылья.

 Шахриддин потной рукой до упора дернул на себя ручку управления, вызвав резкое задирание носа самолета и кабрирование почти вертикально вверх с одновременным сбросом скорости. Маневр был чрезвычайно опасен, потому что самолет мог выйти на запредельный угол атаки и просто сорваться в штопор. Но в этот момент Шахриддин думал только «хоть бы не поздно». Одновременно на автомате он увеличил обороты двигателя, запустив их в унисон своему сердцу – до предела, до стука во всем теле, идущего из моторного отсека. На несколько мгновений авиатор слился почти воедино с машиной, став его частью. Человеческое сознание померкло от перегрузки и резкого набора высоты.

 Когда Шахриддин очнулся, он оказался над небоскребом, избежав опасного столкновения. Мотор работал как часы. Баки были исправны и заправлены полностью. Егор настоял на том, чтобы все баки, и крыльевые, и пилотажный, были заправлены целиком, так можно было вызвать максимально возможный взрыв и пожар в Охта-центре. Но этого же горючего хватало с запасом, чтобы вернуться на аэродром.

 И Шахриддин, уже осторожно потянув ручку управления, снова начал взлетать вверх, чувствуя поднимающуюся изнутри эйфорию. Ощущать себя живым, одновременно распадаясь на молекулы и сливаясь со Вселенной. Смысл которой лишь в том, чтобы следовать зову человеческого сердца. И мысль была такая смешная в голове: надо отрегулировать кресло в передней кабине под рост Аркадина.

 Осуждающий образ Муххамеда померк. Муххамед ведь ушел, он бросил своего ученика. А Аркадин никуда не уходит, он рядом, и он предлагает жить. А зачем умирать, если можно жить и летать? Если можно перевезти семью и никогда с ней не расставаться? Если человек, казавшийся врагом, может оказаться настоящим другом?

 Шахриддин развернулся обратно к аэродрому, чувствуя себя свободным. Он катился вниз по длинной радуге и торопился посадить самолет только для того, чтобы дать своему начальнику положительный ответ. Пока не поздно. Если Аркадин еще не передумал. А если передумал... Что ж, значит, снова будут будни гастарбайтера на стройке. Придется не опаздывать, чтобы расплатиться с Егором-Призраком за потраченный авиационный бензин. Но возвращаться к небоскребу даже в этом случае Шахриддин не хотел. Пусть медведь живет. Пусть все живут. Так подсказали Вселенная, бурак и сердце. Шахриддин прочитал их тайные письмена: Аллах хочет, чтобы люди жили.

 Шахриддин посадил самолет идеально, коснувшись шасси бетонного покрытия в самом начале взлетной полосы, затормозил осторожно и, подрулив к ангару, откинул фонарь кабины и легко выбрался наружу.

 Первое, что увидел приземлившийся пилот, был растянутый в пространстве человеческий силуэт зеленого цвета с некрасивой рваной дыркой на лице вместо рта. Силуэт шатало из стороны в сторону. Вся поза выражала недоверие. Шахриддин вздохнул, почесал затылок и пошел объясняться.

 - Извини, что подвел тебя. Я верну деньги за бензин. Заработаю и верну. Не получился из ленивого гастарбайтера камикадзе, – и Шахриддин улыбнулся.

 Егор первый раз видел, как узбекский авиатор улыбается. Парень просто вспыхнул в знойной улыбке как факел. Казалось, в улыбке участвуют все мимические мышцы, даже те, которые предназначены для печали. Егор сглотнул и не улыбнулся в ответ:

 - Мишка... был там.

 Шахриддин затушил улыбку и дрогнул:

 - Ты обещал!

 - Я пригласил его на шашлыки. Я даже заехал за ним. Но у него сработала сигнализация в офисном хранилище. Он уехал в Охта-центр, и я не успел его остановить, - Егора сильно трясло.

 - С ним все в порядке, - пробормотал Шахриддин. – Слышишь? С ним все в порядке. Я не смог этого сделать. Успокойся.

 Шахриддин сам едва сдержал судорогу в пальцах, вонзившись ногтями в ладони: он мог бы не успеть. Он успел чудом. Но теперь-то все позади. Хвала Аллаху, все позади.

 - Шашлыки, говоришь? Мангал, уголь, мясо – все приготовил? Давай, иди разводи огонь. Аркадин должен скоро приехать. А у тебя ничего не готово, - Шахриддин попытался привести Егора-Призрака в чувства.

 Призрак медленно кивнул, потом в панике оглянулся назад, на свою машину, оставленную у въезда на территорию аэродрома.

 - Мясо! Я забыл мясо! Я в Руоку съезжу, туда и обратно. Мы собирались с Мишей развести костерок за забором, рядом с аэродромом. Я тебя туда приведу. Встреть его, пожалуйста, передай, что я скоро вернусь. Хорошо?

 - Поехал на шашлыки и забыл мясо? – удивился Шахриддин.

 - Забавно, правда? – выдавил бледную улыбку Егор. – Да, кстати. Ты мне ничего не должен за бензин. Ты летал за Мишин счет.

 Егор отвел авиатора на полянку рядом с песчаным карьером, где была назначена встреча, оставил парню мангал, уголь, шампуры и поторопился в магазин. Конечно же, он не забыл купить мяса. И даже замариновал его накануне. Но это была свинина, а Горцев считал, что после всего произошедшего просто обязан пригласить летчика в их с Мишей компанию. Поэтому, чтобы не попасть в неловкое положение, Егор помчался на всех парах за бараниной. А Шахриддин остался ждать Мишу.

<center>***</center>

 В честь выходного дня Миша, наконец, заменил деловой костюм на джинсы и футболку, а также оставил дома все побрякушки, в том числе золотую цепь. Дергать было не за что, когда он увидел в назначенном месте вместо Горцева Салимжонова.

 - Привет! Ты что, с нами? – удивился он.

 - Нет, - смутился Шахриддин. Первый раз смутился. Никогда не робел перед начальником, плевать хотел на субординацию и прочие условности, а тут стушевался и отвел взгляд: - Я пришел дать тебе ответ, как обещал, если ты еще не передумал.

 - Подожди! – улыбнулся Миша, достал смартфон, посмотрел на экран и потряс перед Шахриддином: - Без пяти час. Ты, оказывается, умеешь быть пунктуальным, когда хочешь.

 Шахриддин стушевался еще больше. Еще вчера бы обиделся на этот жест, а сегодня стерпел. Что делать – заслужил ведь.

 - Я согласен быть твоим инструктором, - быстро произнес Шахриддин, - если ты еще не передумал. Я буду хорошо работать. И я обещаю, что не буду больше опаздывать, начальник.

 Сказал и взглянул в ожидании ответа на Аркадина. Тот смотрел ему в глаза пристально, серьезно и тепло.

 - Нет, - Аркадин покачал головой, - Миша. Меня зовут Миша, - и протянул руку ладонью вверх. - А тебя Шахриддин. Я запомнил.

 Шахриддин загорелся своей знойной улыбкой, отвечая на рукопожатие:

 - Просто Шахри. Так будет удобней и тебе, и мне.

 - Оставайся, Шахри. Поможешь мне победить этот мангал до приезда Горцева. Я один никогда не справлюсь.