Женщина у метро танцевала. Одета она была в помятую, длинную юбку, немыслимую блузку, с большим декольте, заманчиво приоткрывающим красивую грудь. На шее в несколько рядов болтались разноцветные бусы.  Еще совсем молодое лицо, покрытое толстым слоем пудры и румян, сияло радостью. Она танцевала, самозабвенно вскидывая руки и изгибаясь в такт, звучащей в ее голове музыки. Женщина была счастлива.

     Прохожие останавливались и смотрели на нее. У некоторых в глазах была жалость, другие же откровенно смеялись и кричали ей что-то обидное.

     - Тоже мне, Эсмеральда выискалась, твою мать! Напьются стервы, и потом херней занимаются!

     Глядя в ее сторону, сказал дородный мужик и сплюнул. 

     Женщина не обращала никакого внимания на обидные слова. Это ведь были ее зрители, она танцевала для них, и под ее ногами был не асфальт, а сцена, настоящая сцена, как в театре!

     - Мама, пойдем скорей домой, я тебе вкусную еду приготовил!

     Голос принадлежал мальчику, лет семи. Он с жалостью смотрел на мать и пытался до нее «достучаться».  При слове еда, женщина вдруг остановилась.

     - Хочу есть! Есть хочу! –  стала она напевать, но уже не танцевала, а смотрела на сына глазами, в которых сквозила растерянность. Женщина явно не понимала, кто перед ней.  Мальчик подошел к матери и взял ее за руку. Она лучезарно улыбнулась, отвесила низкий поклон зрителям и пошла с ним.       

     - Каждый день она здесь,- сказал мне пожилой мужчина.

     Я в это время покупал  в палатке сигареты и оказался невольным свидетелем концерта.

     - Соседка моя, Ленкой звать,- неожиданно продолжил тот. А какая девка-то была, всем на зависть! Замуж вышла,  двух сыновей родила.  Мужик у нее такой  представительный, очень ее любил. Хорошо жили, ничего не скажу. А тут такая беда!  Младшенький-то помер год назад от какой-то хвори, вот она и завернулась. Пацана, Алешку жалко, смышленый парень, любит мать,  еду сам готовит. Над ним в школе смеются, а он внимания не обращает. Вишь как - пришел и забрал ее.

     Ленка иногда приходит в себя, только и не знаешь, что лучше... Она тогда в депрессуху впадает, уже не раз из петли вынимали... В психушке лежала, в диспансер ходит, да один хрен, таблеток наверное не пьет, иначе б... Но бывает, что и нормальной становится,  только что толку-то, все ведь рухнуло! Муж ушел от нее, иногда, правда, появляется, денег пацану дает. Ей нельзя..., как-то раз дал, так она все их здесь, у метро и раздала. Во, народу-то было! И не стыдно ведь никому, видят же, что больная, но кто ж от денег откажется? –

     Почувствовав жалость к незнакомой женщине и ее сыну, я сказал мужику, что спешу, и поехал по своим делам. В этом районе жила моя мать, и мне не раз приходилось здесь  бывать, но такое я видел впервые. Весь день перед глазами видел ее лицо. Женщина была настолько красива, что даже безумная косметика  не могла скрыть этого.

      - В самом деле, как  Эсмеральда, - думал я, отчего чувство жалости только усиливалось.

     Прошло время, и я забыл об этой истории.  В метро ездил только от случая к случаю, когда автомобильные пробки в Москве принимали уже характер коллапса. Именно так и было в тот день. Я ехал к матери, которая немного приболела, и вез ей лекарства.  Вышел из метро и неожиданно встретил того мужика, что мне про соседку свою тогда рассказывал. Любопытство взяло верх, и я остановил его.

     - Как там  ваша Эсмеральда? – вырвалось у меня.

     - Кто такая Эсмеральда? – не понял тот.

     - Ну, прости мужик, это я так соседку твою, Лену называю, уж больно красивая!

     Тот меня, видимо, узнал и начал говорить, будто мы с ним только вчера расстались.

     Ой, даже вспоминать неохота, но тебе расскажу. Короче, что уж ей там взбрендило в голову, хрен поймешь, но пришла она раз ко мне  и говорит:

     - Дядя Мить, ты вот здесь всех знаешь, скажи, кто у меня сейчас дома сидит, второй день подряд приходит, и я его никак выставить не могу.

     Я сразу к ней, смотрю – никого… Лешка ведь в школе еще. Говорю ей:

     - Лен, тебе все кажется, смотри – в квартире ведь, окромя нас, никого нет.

     - А это кто? – говорит она мне и показывает на пустое кресло. Я ей свое, а она даже обиделась. Ну, что сделаешь, но испугался я, ведь до этого - то депрессуха, то танцует, но глюков же не было.

     Ну, значить, ушел я, а вечерком решил позвать Лешку и подсказать, чтобы мать в больницу определил, она ведь на учете – только звонок от родни и сразу забирают.

     Вот тут и промахнулся, надо б самому сразу и вызвать. Что тебе сказать, пришел вечером Лешка, а она сидит на диване вся в слезах и говорит, чтобы тот милицию вызывал. Лешка, мол, зачем? А она на кресло показывает - ты что слепой, говорит, не видишь, что я  мужика ножом зарезала, вот же он, в кресле лежит.

     Лешка ко мне,  мол, помоги дядь Мить, маме совсем плохо. Зашли мы, значить, к нему в квартиру, а там она у кресла копошится. Вот, говорит, нож, которым зарезала,  преступница я, и заплакала. Я ей, мол, Лен, да успокойся, ничего нет, тебе все кажется, а Лешка меня в бок, мол, не говори, что кажется, все равно она пока ничего не понимает. Да, забыл сказать, что в психушку мы ведь  уже дозвонились,  ждали, когда приедут.

     Тут как раз и звонок в дверь, приехали, значить. Ленка аж вздрогнула, сказала, что это за ней пришли. Ну, думаю, так оно и есть, но она-то про милицию… Тем дверь открыли, а она так громко, мол, смотри, дядь Мить, в кресле покойник, а тут еще два совсем на него похожих пришли, братья что ли?

     Я ей, Лен, ну, может и братья, мол, хрен с ними, че, ты так? А она вдруг как закричит, и на этих прям кинулась, даже опомниться не успели, как проскочила в дверь.

     Мы все за ней, но не тут-то было, ломанулась так, что не догнали…, мы не догнали, а вот машина догнала,…сбило ее насмерть. Лежит на асфальте, у головы кровь, а так целехонька, на лице ни испуга, ничего, даже как и улыбается вроде…

     - Так говоришь, Эсмеральда? Где-то я слышал это имя…