Вышел в свет второй номер альманаха "БРАТСК ТВОРЧЕСКИЙ".В поэтической библиотеке имени В.С.Сербского уже начали собирать автографы авторов.Кому интересно - готов выслать электронный вариант.И я в нём представлен двумя рассказами "ПИСЬМА ЛЮБИМОМУ" и "ПОСТУПОК",которые можно прочитать на моих страницах в Сети.
________________________________________

ПИСЬМА ЛЮБИМОМУ - одностороннее движение

В этих письмах все неизвестно – кто и кому писал, откуда и в какой город. Даже человек, передавший их мне, как отклик на одну из публикаций, не стал представляться, а лишь предложил: «Прочтите! Это вас должно заинтересовать. Может, пригодится для печати. И не беспокойтесь – этих людей уже нет…»
Я читал с восхищением, а порой даже с завистью, читал с тайной мыслью: если бы это мне писали такие письма! Но не каждому может так повезти – подобное надо заслужить ответной любовью. Той самой, в которую одни верят, а другие – нет, потому что некоторых она накрыла своим ангельским крылом, а другие в это время предпочли стоять в стороне. И хотя в самом начале я сказал, что в письмах все неизвестно, на самом деле главное действующее лицо – Любовь навсегда поселилась в этих строках, не тускнея от времени. Прочитайте и убедитесь в этом сами.
 *
«…Три дня под впечатлением твоего голоса, любимый! Но звонить больше не буду. Ты такой чужой, официальный, торопящийся. Лучше будешь звонить ты… Звонить и молчать, как часто ты делал. Это и то ближе!»
*
«Город тепла. Доброму человеку. Здравствуй! Все сделано для того, чтобы можно было биться о стену, а ты не услышишь. Чудо века! Цивилизация! Расчет! Машины! Разум! Пустота! Жуткая пустота! Не ощущаю ни своего тела, ни души, ни даже оболочки. Жизнь оборвалась без всяких надежд. Время, которое будет нас разделять, настолько велико, что исчезает всякая иллюзия о будущей встрече. Все думаю: где же я? Неужели вся дотла растворилась в тебе? Ничего мне не осталось. Меня нет. И конвертов твоих нет. Пасмурно и худо. Никогда мне не было так неуютно, как сейчас без тебя и твоих писем. Ничего не хочется, только взглянуть на тебя, отразиться в твоих глазах, ощутить твои губы, прикоснуться…»
*
«Любимый! Родной! Самый нежный! Самый добрый! Какое горе постигло меня! Расстояние разорвало наши губы, и я истекаю в жутких страданиях тоски и боли по тебе! Большего горя я еще не знала… целую каждую клеточку твоего сердца!»
*
«Мне очень нужны твои письма. Позови меня, увлеки, забери меня в свои мечты, вызволи из реальности. Я здесь погибаю, я уже погибла и теряю веру в будущее, где есть и будешь ты!»
*
«Здравствуй, мой милый, добрый, нежный и сильный человек! Мне нелегко одной, без тебя. Я всю жизнь занималась не тем. Вдруг пришло раскаяние и сожаление, страх, что за спиной больше прожитых без тебя лет, чем впереди с тобой. Всю жизнь я занималась устройством чужих жизней, была жертвой, искала себе силы в слабости других. Кроме этих грустных размышлений, существует еще реальная сегодняшняя жизнь, совершенно мне непонятная. А главное – опять без тебя… Ты говоришь: «Мы зависимы, прикованы объективной принудительностью», ты повторяешь: «Надо ждать и с ближними надо считаться». Иногда я тоже так думаю и ради «ближних» поступаю разумно. Но когда ближние стонут от моей душевной окаменелости, когда плачут от моей ненависти и раздражительности, когда я вою в подушку и мечтаю об автомобильной катастрофе, о несчастном случае (у меня часто болит сердце), тогда как? Глупо задавать вопросы, я сама вершу свою судьбу, и никто мне не мешает открыть дверь и уйти, даже не к тебе, а в пустоту… Но сил нет, веры нет, впереди ничего не вижу, даже тебя… Хотя ты – это самое великое счастье! Ты единственный, ради кого я по утрам открываю глаза… Но я хорошо понимаю, что со своими страданиями тебе не нужна. Что делать, куда идти? Обо мне ты ведь ничего не знаешь. Ведь у меня никогда такого чувства не было и больше не будет… Я не нуждаюсь в своем «богатом домашнем мире», где нет тебя. Я хочу в твой мир «простых заработков». Как безумно хочется тебя видеть, посмотреть в твои глаза – может, это снова придаст мне силы, чтобы хотя бы думать разумно. Как безумно хочется прикоснуться к тебе! Целую тебя! Как я тебя целую, Господи! Неужели ты не чувствуешь, как я тоскую вдалеке, как радуюсь твоим письмам, как я вся переполнена тобой и как я вся каждой клеточкой твоя».
*
«Я без тебя совсем одна. Ищу в тебе силы стать свободной. Звонит последний колокол, а я боюсь не услышать… Зови меня, целуй меня, люби меня, заставь меня жить только тобой!»
*
«Получила два твоих письма, самых лучших письма в мире. Есть ли такие слова, которыми можно передать мою благодарность. Эти долгие ночи и дни без тебя с новой силой захлестнули большим светлым чувством, которое струиться из твоих писем. Все, что было раньше, кажется такой неправдой, такой ложью, такой нежизнью. Как хочется все изменить, начать с нового отчета. Хороший мой, самый нежный, самый добрый! Люблю тебя! Кроме этого чувства к тебе и твоей правды у меня больше нет ничего не этой земле».
*
«Ночь. И пришел ты. И сердце, и душу полоснуло лезвие действительности… Вот она где боль, вот они, слезы, мольбы в подушку… Вот она, настоящая беда – ты есть в мире и тебя нет рядом со мной. Я тебя обнимаю, а ты меня не слышишь, не держишь за руку. Мы на разных берегах, а между нами огромное бушующее море… Медленно гуляла по улице. Шел снег. Мокрый и грязный. Некуда деться. Заглянула на почту. О, если бы мне выдали сейчас твое письмо! И мое желание сбылось!»
*
«Мой миленький, мой маленький Бог, мой большой человек! Ничего не изменилось, кроме одного: тоска по тебе еще горше, любовь к тебе еще ярче и тверже… Я призываю тебя стать сильным, как я! Прекратить неверия и сомнения! Ты хороший! Ты самый лучший! Перестань бояться жизни! Получила твои письма и о, ужас! Обвинения – я молчу! Это я молчу?! Я пишу тебе по нескольку раз в день, я разговариваю с тобой ежеминутно. Я ищу себя только для тебя!»
*
«Сегодня очереди на почте не было. Я получила кучу писем и телеграмму. Тут же села, прочитала… Мне очень трудно говорить с тобой сегодня – надо сосчитать до миллиона, а на это понадобится вся жизнь».
*
«Забудь – писем не будет!» Как странно и неправдоподобно прозвучал этот текст телеграммы. Он навалился на меня как укор, как вина, как обида. За что? Я пыталась понять, до какого состояния тебя надо было довести, чтобы ты послал такие слова своему единственному другу… Я стала случайной девкой, которую можно походя выбросить. Зажать в угол обстоятельствами до предательства… Но нельзя же быть таким слабым, чтобы предавать не меня, а себя, вышвыривать из жизни друзей ради сиюминутного благополучия… Я никогда не принуждала тебя бросить семью, стать моим мужем… Я по другим канонам рассматривала наши отношения. Я их взрастила, я их лелеяла, я их берегла. И им никто не мог быть помехой: никакие мужья, родители, дети, общественность.»
*
«Пасмурно. Туман от мороза. Снег. Стужа. Одиноко. Ненужно. Устала. И письма я твои получаю – сигналы о твоем существовании, отчеты о прожитых днях без меня… Читаю, складываю в архив и думаю, как люди могут над собой издеваться, создавать своими руками себе ад. Извини, строитель ада!»
* 
«О тебе я все равно думаю как о драгоценной реликвии, которая под семью замками, потому что слишком ценна, чтобы ею пользоваться каждый день… Даже тебе самому это не дано. И чем больше дней нас разлучает, тем глубже мое чувство к тебе, тем больше ненависти к обществу, окружающему меня. Только ты, только ты, только ты. Только с тобой, только с тобой! Только для тебя, только для тебя, только для тебя! Как жаль, что ты не можешь мне помочь. Кроме как от тебя, я не хочу принимать ни от кого протянутую руку».
*
«Мне понравилось твое последнее письмо, перечитывала по три раза на дню. Ты бодр – лето делает свое дело. Особенно мне понравилось замечание, что ты совсем не изменился – значит по прежнему любишь меня!»
*
«А вы – другая!» Нет, мой милый, ничего не изменилось. Просто устала, очерствела, замерла во мне вся женская суть. Нам нельзя быть далеко друг от друга так долго. Когда я получаю твое очередное письмо, появляется шальная мысль все бросить и мчаться к тебе немедленно. Но для этого нужно твое желание, а ты молчишь!»
*
«Помни, есть я – твой друг и желанный человек пусть тебя не пугает и не тяготит мое присутствие в твоей жизни. Кроме добра и тепла, я тебе ничего не принесу. Я не связываю тебя никакими узами, ничего не требую… Я отдаю тебе свою душу, я люблю тебя. Кто-то сказал: «Наш дом – это чужая душа». Это обо мне для тебя!»
*
«Голос! Я услышала его на расстоянии. Там, за стенами… Сердце сжалось, дыхание стало нервным… Сколько раз я слышала его в своем воображении, сколько раз просыпалась ночью от ощущения твоего дыхания, прикосновения. И также гулко билось сердце. Но на этот раз это не галлюцинации. Глаза в глаза! Внутренний рывок! Взаимный! Настолько яркий, что если бы последовали на глазах у всех объятия и поцелуи, земное притяжение разрушилось бы. Мы бы ушли далеко-далеко, на другой уровень общения. Но нам достаточно было взглядов, чтобы снова начать жить друг другом… И совсем не нужны были слова. Я дожила до тебя. Мы есть!»
*
«С какой болью и тоскою я расстаюсь с тобой каждый раз! И с первых метров нашей разлуки начинается новая мучительная, но счастливая жизнь ожидания. Как я жду тебя! Жду уже сегодня, спустя 12 часов. Перечитываю твои слова на страницах записной книжки, тоскую, радуюсь, что ты есть, и бесконечно жду… Это к тебе так долго добираться, а от тебя самолеты уносят с бешенной скоростью. Лечу, и главный хирург жизни – разум взялся за ампутацию памяти».


____________________________________________

ПОСТУПОК


– Так зачем же она приехала? – перебил я Татьяну Алексеевну.

– Поди разберись. Может, думала, живём богаче – да раздобреть, – и тут женщина вдруг затихла и круто зарделась. Каждая морщинка на лице заполнилась краской стыда от грубых, унижающих её достоинство слов. Она взмахнула рукой, словно отгоняя от себя проникшую в речь слабость, и стала торопливо оправдываться: – Да и то, что судить. Время горюшкино, послевоенное. На руках ребятишки. Вот и думалось ей, что, может, живём, куском хлеба не считаясь, того и гляди, детям отпадёт. Отец всё-таки, своя кровинка. Понять тоже надо заботу женскую, а не торопиться с осуждением, как с ружьём наперевес.

– Напрасно вы её защищаете, – сказал я категорично.

– Напрасно или не напрасно, а только зла в душе не держу, – так она рассудила давнее происшествие с высоты сегодняшнего дня.

Мы сидим в крохотной комнатёнке коммунальной квартиры, прозванной в народе «курятник». Стены подпирает резной, старинной работы шкаф; железная, с шишками, по нашим временам очень редкая кровать занимает половину площади; в довершение всего дубовый массивный стол, покрытый скатертью да ещё сверху для сохранности полиэтиленовой клеёнкой, занял большую часть угла. Да ещё много-много фотографий, тронутых желтизной времени. Теперь ясно вижу то, что поначалу укрывалось от меня: в них неуловимый и зловещий смысл женского одиночества. Везде Татьяна Алексеевна в окружении подруг. Вот спортивная команда, женские курсы, делегатки конференции, институт, госпиталь. То же самое и в альбоме. И нигде нет её вдвоём с мужчиной. А жизнь этой хрупкой старушки с коротко остриженными седыми волосами, с чудом сохранившимся васильковым цветом глаз внушала уважение. Слушал её не перебивая. Татьяне Алексеевне не нужно задавать вопросов. Она рада-радёшенька возможности поговорить с человеком и охотно рассказывает о своей жизни, поднимая из кладовой памяти воспоминание за воспоминанием. Чувствовалось, что её не баловали особым вниманием. А послушать было что.

Дни минувшие – это работа в комсомоле, жуткие годы коллективизации, учительство, служба в военном госпитале, строительство линии Тайшет–Лена, города Братска. И только раз я нарушил стройность рассказа вопросом: а где дети, муж? Интимность вопроса не смутила Татьяну Алексеевну. Как говорила на одном дыхании, так и продолжила.

– А детишек мне иметь не довелось. Ведь и замужем по-законному не была. То училась, потом на преподавательскую работу послали в село. Я хоть сама девка сельская, а уже гордыня появилась. Учёной себя считала – не на каждого мужика и глядела. Хотя перебирать мне особо нечего было. Телом я справная вышла, а вот лицом не удалась. Не хватило красоты на всю. Это сейчас, старых, не различить: морщины всех уравняли. Ждала чего-то необычного. Только и скучать не приходилось. Работала много. Общественные дела занимали время. За тридцать перевалило, а всё незамужняя. Не скажу, чтобы мужчины меня совсем сторонились. Находились, кто вниманием обласкивал. Но вот под венец не вели, как в старину говаривали. Дело прошлое, ворошить нечего. А тут война к нашим границам подкатила, закружило народ – не до личных дел стало. Всю войну в госпитале санитаркой пробыла. Потом дорогу железную строить направили. Определили меня заведующей в садик, поскольку образование педагогическое. Тогда я и познакомилась с Семёном Аристарховичем.

Он в заключении был. По навету пострадал. После войны честное его имя восстановили. Не скажу, чтобы он какими-то чувствами особыми ко мне воспылал. Откуда им взяться, коль человек так жизнью измотан, что живому ростку из души и за сто лет не пробиться, сколько его елеем ласки ни поливай. Но у меня от встречи с ним словно всё в груди воспламенело. Не в мои годы об этом говорить, а вот вспыхнуло что-то в сердце и греет душу необъяснимым теплом. Видать, в том тепле, что из меня лучилось, и Семён Аристархович начал от душевной зябкости отогреваться. Я уже возрасту поч­тенного была, к сорока годочки торопились. И ему за столько. Встречались мы множество раз, а однажды он ко мне зашёл и сказал как бы между прочим, что хотел бы остаться со мной. Я так словам этим обрадовалась, что словно без чувств на грудь ему упала и одним духом обо всех своих переживаниях ему доложилась. Раскрылась, словно бы камень с сердца сняли.

– Вот и замечательно, – сдержанно говорит он мне, а сам по волосам гладит. Голубит. И так хорошо мне в эти минуты стало, что до сих пор помню ту ласку его скупую.

Так и зажили вместе. Я про него всё знала, ничего не утаил мой суженый о себе. И что жена у него где-то на Украине, и что двое детей с ней. Разыскивал, но все труды оказались напрасными. Да и то правда, такая война прошла. Утешала родимого как могла.


И радовалась счастью своему случайному, долгожданному. Если и бывает седьмое небо, то только тогда я о нём и узнала. Месяц прошёл в каком-то сладком угаре, второй, полгода. А когда спал первый хмель счастья, стала замечать, что какой-то кручиной-заботой он обеспокоен. Подсяду, обниму за плечи, начну расспрашивать. А он отмахнётся, так, мол, былое вспомнил, и сразу же на сегодняшний день разговор переведёт. А что былое-то? Дом ли? Жену? Детишек? Не уточнял. А может, тех, кто злое слово на него напустил. Но однажды после долгих дум таких открылся.

– Хочется мне, Танюрочка, детишек своих разыскать. Не верится, что нет их на белом свете.

– Так давай поищем вместе. Что же ты сердце себе рвёшь кручиной, думами бесплодными?

– Как искать? На месте нашего села пепелище. Люд – кто погиб, кто помер, а кто и по свету растерялся. У кого спросишь?

– Так ведь язык до Киева доведёт, старики бают. А в молчанку играть – сердце надрывать, – сжала я ему руку. Он даже от боли поморщился. Но из печали не вывела его.

Поднялся Семён Аристархович. Полез в свой чемоданчик. Достаёт конверты, верёвочкой перевязанные.

– Вот сколько их. И в каждом: не известно, не проживают, не значатся.

Бросил в сердцах. Верёвочка лопнула, и письма те казённые по комнате разлетелись. Метнулась я, как белка, их с полу собирать. А он быстрым шагом прочь пошёл. А когда вернулся, глянула я ему в глаза и напугалась – в них каждая прожилочка видна, краснотой налиты белки.

«Плакал!» – пронзила меня мысль. Никогда он при мне слабости не допускал. И тут старался скрыть, да глаза выдали.

С того дня стала я тайно от него письма во все стороны писать, семью разыскивать. Не может быть, думала, что след их совсем потерялся. Уж лучше знать наверняка, что погибли, чем душу неизвестностью кроить.

Ответы на работу приходили. Во всех одно и то же, как и в тех, что он мне показывал. Радоваться бы этому, а я всё больше кручинюсь, что не могу помочь. Подруги на работе знали, чем голова моя обеспокоена. Нет-нет, да и заведут как бы невзначай разговор, что сама себе верёвку для удавки намыливаю. Прямо так в откровенной заботливости обо мне и говорили. Не стеснялись. Что их судить, война многим души очерствила. Ведь, не дай бог, найдутся, уйдёт к ним, предупреждали меня, а ты опять одна-одинёшенька останешься. В молодые годы никто не позарился, а когда песком дорожки стало посыпать, и подавно никому не приглянешься. Сказать, что эти предупреждения не печалили меня, не могу. Сильно терзалась я в думах о своём будущем. Мучилась мыслью: вдруг найдутся, что тогда? Но успокаивала себя надеждой, что, может, жены и нет в живых, а детишек найти не грех. Это наш союз ещё больше скрепит, потому как к тому времени стало ясно, что своих детей я уже иметь не смогу. Перебродили соки.

И вот через полтора года безуспешных поисков получаю письмо. Раскрыла, а в нём сообщалось: семья Семёна Аристарховича жива, здорова, и адрес. Я с пылу с жару письмо им отписала. Не много времени прошло – ответ получаю. Про свою жизнь сообщили и высказали желание к нам приехать, поскольку слыхали, что в Сибири жизнь полегче. Это насчёт харчей, конечно. Но вот с деньгами на дорогу туго у них.

В тот день и отдала Семёну Аристарховичу весточку от родных. Прочитал он её, красными пятнами покрылся. И уже без утайки разрыдался. Тягостное это зрелище, когда мужик слёзы льёт. Отвернулась, потому как саму слёзы душили, хотела из комнаты уйти, да он обхватил сзади, прижался.

– Что же ты наделала, Танюрочка? – говорит. И не поймёшь – радуется или осуждает.

Было собрался ехать к ним. Отговорила. Скажу честно, боялась, что уедет, и больше никогда его не увижу. Тогда отписал он письмо. Всё без утайки. Денег на дорогу послал. Вскоре и они пожаловали. Слёз было море разливанное. Со мной супруга его законная, правда, скупо поздоровалась. Оно и понятно, я ведь не родня, а соперница, хотя и помогла встретиться. В дом привели с вокзала, стол накрыли. Детишек потчуем. По всему видать, не сладко им жилось. Худые-прехудые.

По дому кручусь, а к разговору прислушиваюсь. Да только мало он мне понятен. По-украински говорят. Но постоянно чувствую на себе пристальный взгляд жены Семёна Аристарховича, догадываюсь, что о главном не говорят, всё вокруг да около, деликатничают. А главное – это о нас. Как дальше быть? Негоже русскому мужику при двух бабах состоять. Да и от детей своих не отрекался. Право дальнейшую судьбу решать – за Семёном Аристарховичем. Вот и ждём, когда он разговор в волнующем нас русле зачнёт. А он всё оттягивает и оттягивает.

Лишь детишкам наша тайна скрыта. Радуются отцу, хоть и не знают его как следует. Малы были, когда его забрали по навету. Но в первый день конфуз вышел, который и решил наши судьбы.

Мальчонка возьми да и скажи по простоте душевной:

– Тату, тату, а у нас братик е! – не успел он и договорить, как мать с размаху так хряснула его по затылку, что он, бедный, со скамьи слетел.

– Нэ бреши, чого не слид! – пригрозила.

– Что за братик? – посуровел Семён Аристархович.

– Та сим рокив ему, – боязко огляделся на мать сын, но не смог не ответить на вопрос отца.

– Та хлопця чужого пригрила. Ще в вийну, – стала поспешно объяснять жена, а глаза в сторону повела. – Жалко дуже стало. Згинув бы без мене.

Снова разгладилось в доброй улыбке лицо Семёна Аристарховича. Да мальчонка не удержался и тут же разоблачил мать.

– Де ж ты его пидибрала, коли з таким пузом ходыла, – и он заблаговременно отскочил в сторону и показал руками, каким было это пузо.

А с кем его оставили, почему сюда не привезли? – повернулся Семён Аристархович к жене.

Та отвела в сторону взгляд, поднялась из-за стола. И тут снова вмешался сын. Видать, у них с матерью на этой почве большой разлад был.

– Так вин з батьком зостався. У нас батько е.

Резко поднялся Семён Аристархович из-за стола, даже миска на пол слетела. Страшными глазами на жену посмотрел. Та не выдержала этого уничтожающего взгляда и выскочила из комнаты прочь. Семён Аристархович следом пошёл. О чём они там говорили – не докладывал. Но детишки мне всю правду выложили. Что живут они с отчимом. И это он надоумил их сюда приехать. Говорил, что в Сибири живут богато. Отец для детей ничего не пожалеет – обует, оденет, денег ссудит. То-то, гляжу, они, как оборвыши, приехали. Так что это всё с умыслом делалось, оказывается.

– Так зачем же вы её защищаете? – вот тогда не выдержал я и спросил с вызовом Татьяну Алексеевну.

– Да не защищаю я её, – рассердилась на меня Татьяна Алексеевна. – Думать не хочу о ней. Недостойна она такого человека, как Семён Аристархович. Знал бы, что потом было. Домой ехать собралась, потребовала огромную сумму на детей, мы и в руках отродясь такой не держали. Но собрали сколько можно, по соседям прошлась я. Одежду справили, продуктов дали. А она всё требовала и требовала. Всё мало казалось. Всё отдали. Проводил Семён Аристархович детей на вокзал, домой вернулся. Долго молчал. А потом как-то и сказал:

– Не могу я без детишек, Танюрочка. Поехали к ним поближе.

– Да что ты, – испугалась я. Ведь дальше Иркутска сроду не была. А тут такая даль. Люди чужие. – А если тебе сердце подсказывает, ты едь. Может, в родных местах боль легче переноситься будет.

– А ты как же?

– А что за меня беспокоиться. Среди людей не пропаду.

Говорила это жалобно, стараясь сердце его растревожить. Но не смогла. Уехал. Потом писал, что сошёлся с женой. Второй муж у неё по торговой части, на руку оказался нечист. Вот и отправили к нам на перевоспитание. Да только и сквозь строчки пробивалось, что радости промежду ними нет. Посылки присылал, яблоки и груши в них. У нас в Сибири такого добра не водилось. А потом стал только к празднику открыточки присылать. Последний раз с Новым годом поздравил и затих. А беспокоить вопросами я не стала. Да только сердцем почувствовала, что помер он. Меня никто не уведомил, а надоедать родным его я не стала.

Потешались надо мной знакомые, факт. Правда, за глаза.

Открыто лишь сочувствовали, жалели. А я храбрилась, духом не падала. Поначалу скучала сильно. Тоска сердце ела, что так трудно сложившееся бабье счастье в один миг разлетелось, словно зеркало, да ещё сама подтолкнула к этому. Но дороже мне всё же была мысль, что нашла моему ненаглядному детишек, что не остался он в этом мире безродным. Ведь только детишки и могли дать ему в этой жизни, так неудачно скроенной, просвет.

В думах и делах старость накатила. Одно осталось впереди – воспоминания. И я часто вспоминаю Семёна Аристарховича. И лишь об одном жалею, что не спромоглись мы с ним с детишками. А ведь, казалось, друг для дружки были вытесаны. Ну, да что ворошить, и так много наговорено. Ой! – только сейчас она заметила, что весь её рассказ я записал себе в блокнот. Она сердито ударила по ручке, отбросив блокнот. – Пишешь-то зачем? Доверилась тебе в душевной слабости, а ты и воспользовался. Теперь перед народом выставишь. Оно ведь и нонешние скажут, что старая глупость учинила.

– Не скажут! – попытался я защитить своих сверстников.

– Не защищай, не защищай. Я хоть и стара, но из ума ещё не выжила, – с горькой иронией произнесла Татьяна Алексеевна.

...И я промолчал. Глупо говорить за тех, кто ещё ничего в жизни не сделал.

__________________________________
О КНИГАХ
коммерческое предложение:

Если Вас заинтересуют мои тексты, то вы можете заказать сборники, воспользовавшись услугой сайта "письмо автору", в котором сообщите куда и кому выслать, а также подтвердите готовность оплатить бандероль. Я высылаю несколько небольших книжек верлибров, стихов и прозы с автографом автора. Эти книги изданы на средства читателей. Пересылка стоит 150 рублей, а цену книжек каждый читатель волен определить сам. Полученные деньги пойдут на издание новых книжек. Если читатель сочтет, что сборники ничего не стоят, то на том и порешим, автор не будет в обиде, получив затраченные на пересылку 150 рублей.
НОВЫЕ КНИГИ:

"Мёртвая книга мёртвых" (иллюстрированная поэма)
http://proza.ru/2005/03/17-56

"Пятьдесят пять" (пятистишия)
http://proza.ru/2006/06/26-226

"На обочине дороги" (хокку)
http://www.stihi.ru/2007/06/15-429

"Время повзрослело" (стихи и тексты.Вступительная статья К.Ковальджи)
http://stihi.ru/2010/04/25/3613

ПИШИТЕ сюда - vvm1955(собака)yandex.ru