Движущие силы истории     

Вечером  за чашкой «адрак-чая» Зеныч крепко призадумался о жизни. Вспомнил,  что армейскую службу он начинал в Школе младших авиационных специалистов в небольшом средне-русском городке.

Так получилось, что загудел он под фанфары с пятого курса авиационного института, и поэтому из среды восемнадцатилетних новобранцев он выделялся и возрастом, и образованностью, и врождённой рассудительностью. Сама судьба распорядилась так, что в  неполные двадцать три года его стали звать по отчеству – Зиновьевич, которое с чьей-то лёгкой руки превратилось в Зеныч, или соблюдая воинский устав – рядовой Зеныч.

 Их войсковая часть распологалась на територии бывшего женского монастыря.

Однажды за незначительную провинность рядовой Зеныч получил наряд вне очереди.  Случилось это ранним утром. Когда личный состав взвода готовился к утреннему осмотру и все подшивали свежие подворотнички, пастой «Осидол» полировали бляхи на ремнях, до блеска бархотками натирали кирзовые сапоги, да и всё остальное делали привычно и сноровисто-быстро, в спальное помещение взвода запыхавшись вбежал дневальный по роте и прокричал:

- Младший сержант Носуля!

Младший сержант Носуля лениво и протяжно откликнулся:

- Я-а-а-а.

-Головка от «луковья-а-а-а»!- передразнивая Носулю, лениво и протяжно,но несколько мрачновато, прозвучал чей-то голос, засмеялся и добавил:

- Чиполино!

Жизнерадостный хохот личного состава учебного взвода, слегка похожий на призывное игривое ржанье молодых необъезженных жеребцов, не только заглушил сообщение дневального по роте, но и напомнил замкомвзвода младшему сержанту Носуле, что  в гражданской  жизни, до призыва на военную службу, он успел поработать младшим помощником старшего конюха на колхозном скотном дворе, что уже само по себе было не особенно приятным воспоминанием.

Голос сказал – как сказал. Однако младший сержант Носуля понял – как понял.

 И когда понял, то медленно-медлено покраснел, затем густо побагровел до такой степени,  что стал похож на начищенный красным кирпичём медный тульский самовар, готовый вот-вот закипеть. Зенычу даже захотелось смачно плюнуть, чтобы увидеть и услышать, как зашипит и заскварчит плевок на этом раскалённом самоваре, вроде бы как свиинная шкварка на  сковородке.

- А вдруг не зашипит и не заскварчит? Да нет, ещё как зашипит и заскварчит!-уверенно разрешил свои сомнения Зеныч.

А младший сержант Носуля, не обращая внимания на посторонние мысли Зеныча,  с протяжным  всхлипыванием  глубоко втянул в себя воздух и разразился красивой замысловатой бранью, распаляясь всё сильнее и сильнее. Обильно вспотел, и его лицо огненно заблестело в лучах восходящего солнца. Младший сержант Носуля в поте лица подтверждал высказывание самого знаменитого военного министра России:

-Армией командую Я и сержанты: Я  -  с помощью командирского языка, сержанты -с помощью матерного!

Удивительно, но факт! На этот раз младший сержант Носуля был непревычно да и непрелично краток. «Головка» - это он понимал, но «Чиполиной» то за что?! Такого ругательного слова он не знал. Непонимание до обидного раздражало, мешало сосредоточиться на главном, сбивало с мысли, он переволновался и минут через десять по начинающим скучать лицам личного состава учебного взвода и по тому, что все вновь усердно принялись подшивать подворотнички на вороты гимнастёрок, чистить медные бляхи ремней и натирать бархотками до зеркального блеска носки кирзовых сапог, Носуля жутко почувствовал, что начал повторяться, дважды запнулся на слове «моржовый», выдохнул остатки воздуха и скучным, но строгим уставным голосом закончил:

- Рядовой Зеныч! Объявляю вам один наряд вне очереди!- и мстительно добавил,- сегодня же и в кочегарку!

- Есть один наряд вне очереди, - согласно Уставу ответил рядовой Зеныч.

Так, за эту свою невинную шалость Зеныч и был направлен на хозработы  в кочегарку, обустроенную в одном из уцелевших монастырских  зданий.

Заступающие в наряд в кочегарку в разводе суточного наряда участия не принимали, за 15 минут до начала развода они проходили краткий инструктаж у нового дежурного по части, который в основном касался запрета на распитие спиртных напитков в кочегарке посторонними лицами,  и переодевшись в подменное обмундирование, прямиком шли в кочегарку. По пути Зеныч зашёл в столовую, где на хлеборезке получил суточную норму хлеба, сахара и сливочного масла,  на складе -  суточное довольствие сухим пайком, а овощехранилище выпросил с десяток крупных картофелин и ровно в 6 часов вечера представлялся местному кочегару по прозвищу Дед.

Дед был не в духе, и оглядев новичка, буркнул безо всякой надежды:

- Котлы чистить умеешь?

- Приходилось, -  не соврал Зеныч.

- А звать то как? – подобрел Дед

- Зеныч.

- Держи, Зеныч, и протянул пару брезентовых рукавиц.

Глаза понемногу привыкли к полуподвальному полумраку кочегарки, Зеныч осмотрелся, увидел приколоченную над топчаном-лежаком вешалку с деревянными колышками вместо крючков, разделся по пояс и аккуратно развесил снятые пилотку, ремень, гимнастёрку и нательную рубаху по колышкам, и из кучи сложенного в светлом углу инструмента выбрал лом, жигало, скребки и по руке совковую лопату.

Мастера можно увидеть и по тому, как он выбирает рабочий инструмент. «Этот справится»,- оценил Зеныча Дед, и почувствовав свою никчемную ненужность, но не ради пьянства окоянного, а дабы не отвыкнуть, по устоявшейся привычке предложил:

-А может, по рублю сбросимся? В магазин, что при лесопилке, портвейн «Агдам» завезли, по рублю тридцать семь.

У Зеныча на этот случай под обложкой военного билета была заначена  зелёненькая, звенящая на ветру новёхонькая трёхрублёвка, с ещё не выветрившимся запахом дензнаковской краски.

- Чтобы лишний раз тебя не гонять, бери на все.

Оставшись один, Зеныч закрыл поддувало, открыл задвижку топки котла и длинным скребком в несколько приёмов задвинул горящие угли к задней стенке, коротким жигалом вздолбил и расколотил оголившийся шлак, сноровисто орудуя коротким скребком и совковой лопатой выгреб шлак на пол покрытый перед котлами стальным листом. Продолжая в том же духе, сгрёб горящие угли в переднюю часть топки, длинным жигалом вздолбил остатки шлака в задней части,  сгрёб и выбросил их  из топки, а оставшиеся горящие угли равномерно разравнял по колосникам топки. Легко, как бы играючи, рассыпая веером,  забросал свежий уголь в топку и открыл поддувало.

К возвращению Деда Зееныч торопился сделать всё: большой совковой лопатой выбросил шлак на улицу через откидное окно-амбразуру, завёз 5 тачек угля, прибрался и подмёл пол, раскочегарил топку котла, начистил котелок картошки. Картошку он  приноровился  ещё в студентческие времена жарить на двух лопатах. На первой лопате с горящими углями, вытащенными из топки, нагрел  сковородку (видать ещё монастырскую, с клеймом «Сутинъ и сыновья»), растопил жир из открытой банки свинной тушёнки, высыпал в кипящий жир нарезанную соломкой картошку  и успел один раз перемешать поджаристую картошку. Дожаривал на второй лопате, а в самом конце вытряхнул в картошку и всю оставшуюся тушёнку.

И хотя до лесопилки путь не близкий, Дед обернулся быстро. Туда с попутными машинами не повезло, а вот назад на полпути его подобрал лесовоз. Три бутылки портвейна «Агдам», гранённые стаканы, добрая закуска и папиросы «Беломорканал» фабрики им. Урицкого располагали к близкому общению, а умение Зеныча уважительно слушать – и к задушевной беседе. Многое из сегодняшнего Зеныч слыхивал от других и раньше и справедливо считал досужим вымыслом, местными байками или вольным пересказом доклада заштатного лектора из отдела антирелигиозной пропаганды местного райкома партии. Но сегодня он услышал историю правдивую и грустную, в которую было трудно не поверить:

       - В стародавние дореволюционные времена в здешней округе, а это вам документально подтвердят в местном краеведческом музее, располагались по соседству женский и мужской монастыри, на   расстоянии  3 киллометра. Обитатели монастырей долго и нудно общались посредством голубиной почты, получая жалкое моральное удовлетворение от такого общения, а основные движущие силы истории находились в глубокой дремоте. Блестящая идея долго витала в воздухе, да так и зависла не находя применения, пока добрый змей-искуситель не подхватил её и не нашептал на ушко. И тогда с обоюдного согласия они решили выкопать между двумя монастырями подземный ход.

Младшие братья, не успевшие познать в мирской жизни радостей плотских утех и наслаждений, особого рвения и усердия при ведении земляных работ не проявляли. Старшие братья под предлогом изучения богословских наук и другими не менее благовидными предлогами также по мере сил и возможностей старались отлынивать от земляных работ как могли. Но так или иначе через год подземный ход был выкопан,    укреплён деревянными балками и крепёжными стойками, изготовленными тут же на монастырской лесопилке. Так получилось, что 2 км. 900 м. прорыли женщины и 100м. прорыли мужчины, и к Благовещенью монахи мужского монастыря успели сделать первую ходку.

Тайное всегда становится явным, а против природы не попрёшь, одна из младших сестёр понесла и в установленные сроки, после первой звезды, родила младенца. Настоятельница монастыря, женщина самых строгих правил в легенду о непорочном зачатии не поверила, провела своё расследование и поступила по совести:

- вход в подземный тонель приказала замуровать стеной двухметровой толщины,

- заблудшую сестру с младенцем от монастыря отлучила, но пристроила, выдав замуж за одинокого вдовца, по непроверенным слухам плотника по профессии,

- сор из избы решила не выносить и об охальниках из мужского монастыря Патриарху не сообщать.    

В послереволюционные годы оба монастыря были закрыты. Монахи-растриги разбрелись по миру, а наиболее стойкие приверженцы православной  веры достойно закончили свой праведный путь в Соловецких лагерях.   В опустевших зданиях мужского монастыря был размещён филиал столичного лесотехнического техникума, монастырскую лесопилку  запустили в работу для нужд окрестного населения. В женском монастыре учредили колонию для несовершеннолетних преступниц. В 1941 году с приближением немецко-фашистских войск к этим местам обитатели колонии были эвакуированы в Уральское Заполярье. Немцы были остановлены по линии фронта, проходящей через мужской монастырь, ставший для них непреступной крепостью, и смогли попасть в женский монастырь только в 1945 году в качестве военнопленных, работая на стротельстве военного аэродрома. Все здания и  строения женского монастыря, за исключением одного, в котором размещалась котельная, были акуратно разобраны по кирпичику, а добытый таким образом строительный материал использовался для аэродромного покрытия. Немецкие мастера отработали на совесть, да по другому они и не умели. Камень к камню, кирпичик к кирпичику, плотнеько, без зазоров и ровнёхонько по высоте,без выступов -  и покрытие взлётнопосадочной полосы, стоянок в капонирах и  рулёжных дорожек получилось на загляденье, не хуже, чем на площадях и улочках старинного Эрфурта.

Аэродром ещё не был принят государственной комиссией в эксплуатацию, как на нём совершил посадку полк дальней бомбардировочной авиации, оснащённый самолётами ТБ-7. А через неделю полк был уже в Забайкальском городке Нижне-Утинске, и совершая налёты на позиции Квантунской армии в Северном Китае, громил японских самураев. Все поставленные боевые задачи полк успешно выполнил, однако после окончания войны назад не вернулся. Учитывая сложившуюся междунардную обстановку на Дальнем востоке он был оставлен в Нижне-Утинске, а вместо него в построенный гарнизонный городок по месту бывшего женского монастыря  прибыла Школа младших авиационных специалистов.  Военный аэродром был вскоре принят государственной комиссией  в качестве запасного, таким же и был внесён в лётные карты.

Мало кто знает, что при разрушении кельи настоятельницы монастыря был обнаружен тайник с документами, в том числе и акт расследования происшествия, связанного с рождением «непорочно зачатого» младенца одной из сестёр. Слух о непорочно зачатом младенце наполнился новым содержанием и стремительно прокатился по округе. Знатоки утверждали, что младенец вот-вот достигнет возраста 33-х лет и тогда он совершит вход в Москву и изгонит фарисеев из Кремля. Отголоски этого слуха докатились до Кремля и оттуда последовало строгое указание виновника этого слуха взять и наказать.                                                                                                                                                                                   

Поскольку тайну усыновления непорочнозачатого младенца знала только настоятельница монастыря, а она сгинула во времена лихолетья в Соловецких лагерях, то местные чекисты разбираться не стали, а арестовали всех мужчин в возрасте 33-х лет. Все они были осуждены по 58 статье Уголовного кодекса СССР, как враги народа получили по 10 лет и отправлены в Мордовские лагеря. А когда в марте 1949 года было принято правительственное постановление о строительстве железной дороги Салехард- Игарка, то нас погнали  по этапу на объект №503, так по документам проходила эта Сталинская стройка.

- Покачнулося небо над ушедшим этапом,

 С молодым арестантом ветер песни поют.

 Их встречают убого, провожают прикладом

 И в далёком пути пить воды не дают.

-Их на Север ведут за ошибки в работе,

Среди них доктора, инженеры, воры,

Чтоб трудились они до десятого пота,

Вдалеке от родных от зари до зари

- Разве ж это враги, что сражались в Карпатах,

Защищая детей и седых стариков?

Это дети России, это в прошлом солдаты,

Что геройски разбили под Рейхстагом врагов.

Осуждённых размещали в лагпунктах, которые располагались по всей трассе через 5-10 км. и получали название по номеру пикета оси трассы, проложенной изыскателями. Наш этап пригнали в 102-ой лагпункт,  по-первах меня определили в бригаду лесорубов, рубить просеку под железную дорогу. Приходилось делать всё, и подлесок рубить, и лес валить, и сучковать, и шкуровать, и штабелевать. Под бревном никогда не ходил на полусогнутых, а когда надо и плечо подставлял под комелёк. А потом начальству приглянулись мои топорища, выструганные одним топором из берёзовых поленьев, прочные, лёгкие, но и изящные как лебединые шеи. Меня заприметили и перевели в Салехард, а там определили в столярку, где зимой было тепло и сытно. Так навыки плотницкого ремесла, унаследованного от отца,   спасли мне жизнь. Первую зиму  с 50-ти градусными морозами в полуземлянках и палатках  пережили не все. Пережили конвоиры, они обитали в тёплых монгольских юртах с печками-буржуйками, спали на двухъярусных кроватях и дополнительно укрывались шинелями. А из моего эшелона уцелело чуть больше половины.

Умерших хоронили не сразу, а когда набиралось 200 душ или  два раза в месяц, без гробов в братских могилах, привязывая к ногам бирки с номерами личных дел,  по правую сторону от строющейся железной дороги. Землю отогревали кострами, долбили ломами и кирками, крестов не ставили. И удивительное дело, сейчас на местах  захоронений буйно разрослись кусты красной смородины и в конце лета долго алеют и полыхают спелыми гроздьями кроваво-красных ягод.

             И вот, когда с невероятными трудностями железная дорога была уже фактически построена, про эту трассу в народе говорили, что под каждой её шпалой лежит заключённый, где-то далеко на подмосковной даче умер Великий вождь, а пришедшее к власти новое руководство страны стало проводить политику реабилитации и освобождения незаконно осужденных политических заключённых, то оказалось, что дорогу строить некому, да в общем-то и незачем. Вскоре вернулись на Большую землю и охранники и конвоиры, потому что охранять и конвоировать было некого. Сторожевые овчарки, в одночасье ставшие бездомными, долго ещё несли службу по охране опустевших бараков и колючей проволоки, но вскоре одичали, слились с волчьими стаями и со временем вывелась новая порода волков, необычайно хитрых, злобных, коварных и подлых, наводивших ужас на местных оленеводов по обе стороны заброшенной, мёртвой железной дороги. Освобождённые заключённые, реабилитированные и постаревшие , с выпавшими от цинги зубами, с обмороженными руками и ногами, опустошённые  и с заиндевевшими от пятидесятиградусных морозов сердцами, вернувшись на Большую землю, не нашли ни своих семей ни своего места в новой жизни.

Выпили и надолго замолчали.

            - Дед,  а кочегарское ремесло ты где освоил? – прикончил тягостное молчание Зеныч.

            - Да всё там же. Когда в награду за примерное поведение и ударный труд мне скостили срок и мне оставалась 1/3 срока, я стал расконвоированным, написал заявление и  меня направили на ускоренные спецкурсы при паровозном депо по подготовке паровозных кочегаров.

            Дед свою норму знал, остаток портвейна из третьей бутылки плеснул в стакан Зенычу, себе же накапал чисто символически, чуть больше 20 капель.

Топчан- лежак был один, а их двое. Непорядок.

            - Отдыхай сначала ты, Дед, а я днём покемарю, -  щедро распорядился Зеныч и переместился к супер-мощному радиоприёмнику «Урал», настроился на спортивную волну и через минуту был уже весь там в далёком Монреале, и забыв про «Мёртвую железную дорогу» и  про все прочие неприятности, вместе с нашими прославленными хокеистами громил на жарком льду Монреальского «Форума» хвалёных канадских профессионалов.

Сдав наряд по смене, Зеныч помылся в душевой кабинке и с приятным чувством усталости от исполненной работы возвратился в родную казарму. Не торопясь, он переоделся в своё повседневное обмундирование и прикидывал, как лучше распорядиться свободным временем. Однако вместо заслуженного отдыха он попал на занятия по самоподготовке к политзанятиям. На такие занятия, как это и положено, личный состав взвода собирался в Ленинской комнате, где были развешены наглядные пособия и имелась небольшая библиотечка с работами классиков марксизма-ленинизма.

Тема сегодняшних занятий была ему знакома: «Теория классовой борьбы и основные движущие силы истории». Полгода тому назад на этот вопрос он уже ответил, тогда ещё студентом на экзамене по «Научному коммунизму». И даже больше, этот вопрос был краеугольным в его реферате «Развитие В. И. Лениным марксистской научной теории познания», который он с блеском  зачитал на областной научной студентческой конференции. А в награду он получил диплом  первой степени, восторги и обожание студенток-первокурсниц, и удостоился ироничного взгляда Эсфирь Эпштейн, преподавателя кафедры «Научный коммунизм», проводившей в его группе семинары по текущим темам.

И хотя взгляды на развитие классовой борьбы в России на рубеже 19-го и 20-го столетий и на основные движущие силы истории у Зеныча и у Эсфирь совпадали, желания углубить свои познания под руководством Эсфирь Эпштейн на дополнительных вечерних занятиях в методическом кабинете на кафедре «Научного коммунизма» у  Зеныча не возникало. Это казалось ему делом скучным и бесперспективным.

«Да я лучше лишнюю партейку в преферанс сгоняю», -  утешал себя Зеныч.

На семинарах по научному коммунизму Зенычу всегда люто хотелось спать, а сегодня в особенности, потому что накануне свою ночь он провёл в умывальнике на третьем этаже общежития  № 2.

 Спать рядом с Эсфирь Эпштейн для Зеныча было зазорно, поэтому, чтобы не уснуть, он загрузил себя исследовательским и математическим анализом состоявшейся накануне игры в преферанс.

 В эту ночь определялся лучший преферансист второго факультета авиационного института. Встречались  лидеры трёх различных школ и направлений этой увлекательной игры: Зеныч, Киса и Лым. Эта игра была неофициальной, договорились расписать «Ленинградку» по случаю, когда после занятий стояли в длинной очереди за пивом в буфете столовой «Три пескаря», расположенной возле трамвайного кольца в лесопарковой зоне.

Ближе к полуночи в умывальник из бытовки они принесли стол и три табуретки, на дверь умывальника повесили табличку «Закрыто на ремонт» и заперлись на швабру. По общему согласию окончательно решили расписать всё-таки «Ленинградку». Закрепили кнопками на столе лист бумаги, зараннее расчерченный и припасённый для подобных случаев запасливым Кисой, оговорили правила и условия игры, кое-что (наиболее важное), чтобы избежать споров в процессе игры и при расчёте в конце, записали на том же листе, в самом центре.

Так тяжело Зенычу играть ещё не приходилось. С большим трудом ему удалось уползти на ноль, и то только благодаря Кисе, который в самом конце игры залетел на мизере на две взятки.

Эсфирь сидела за своим преподавательским столом и с интересом читала свежий номер журнала «Наука и религия». А Зеныч расположился у приоткрытого окна за столом напротив и смотрел прямо перед собой так пристально, будто бы видел её впервые в жизни – обидную несыгранную семерную игру без двух своих, и силился понять, как это при игре в тёмную, вистующий Киса и пасующий Лым умудрились слямздить трефовый марьяж с прикрытием и украсть туза и короля по бубне. Зеныч в живую увидел в своих руках 10 карт, расположенных веером и считал: «Пять пик – четыре взятки (здесь он заложился на третью даму пик), туз и король по бубне – две взятки, марьяж трефовый (король и дама) с восьмёркой для прикрытия – ещё одна взятка»,- и сделал заказ:

-Семь первых.

Игра началась заходом Кисы с семёрки треф, Зеныч положил даму треф, а Лым ударил даму тузом,  забрал свою первую взятку, и недолго думая зашёл в бубну. К огорчению Зеныча Киса оказался без бубны и ударил козырной восьмёркой пик, Зеныч безропотно отдал бубнового короля. Киса улыбаясь забрал эту взятку и радостно повторил заход в трефу, Зеныч положил короля и растерянно смотрел, как на него легла голая козырная дама пик Лыма. Как теперь понял Зеныч, в первом заходе на его даму треф ложился голый туз! Лыма не надо было учить, он продолжил раскрутку очередным заходом в бубну. Киса ударил козырной девяткой пик и забрал свою вторую взятку вместе с бубновым тузом Зеныча, затем трефовым валетом,  завершая разгром семерной Зеныча, забрал его восьмёрку и свою третью взятку. У Зеныча на руках осталось пять пик – пять взяток! «Красиво раскрутили мельницу, негодяи!»,- объективно оценил он игру Кисы и Лыма в этом эпизоде и огорчился: «Как нехорошо, с горы,  начинать игру!».

Зеныч продолжал скурпулёзно анализировать свои и сыгранные, и несыгранные игры, а все его переживания и разочарования, огорчения и негодования, взлёты и падения перемешивались и чудесным образом излучались его глазами.

Семинарские занятия подходили к концу. Эсфирь с сожалением оторвалась от увлекательного чтения апрельского номера журнала «Наука и религия» и объявила студентам:

- Конспекты работ классиков марксизма-ленинизма сдать на проверку. А поможет мне их отнести ....,- и она запнулась, встретившись с глазами сидевшего напротив Зеныча: « Чего это он на меня так уставился?»

Глаза Зеныча манили и будоражили молодую и красивую женщину, ещё не успевшую разочароваться в жизни. Чтобы успокоить своё женское сердце, растревоженное этими напряжённо-грустными, страждущими, скорбными и в то же время просветлёнными глазами, ей настоятельно требовалось вспомнить, где же она могла видеть такие красивые глаза.

Эсфирь Эпштейн всегда добивалась желаемого. Прикрыв свои глаза пушистыми, в меру удлинёнными французской тушью ресницами, она передвигала красивые глаза Зеныча по волнам своей памяти, машинально перелистывая свежий апрельский номер журнала «Наука и религия». К её неудовольствию глаза Зеныча не подходили ни одному мужчине, когда- либо виденному ею и отложившимуся в её памяти. С досадой она подняла с глаз ресницы, убрала изящные, ухоженные пальчики с двадцать первой страницы журнала и поразилась увиденному: святой, изображённый на репродукции известной иконы Андрея Рублёва, большими выразительными глазами, наполненными страданиямии и невысказанной болью, строго смотрел на Эсфирь Эпштейн, смотрел глазами Зеныча.

Всё шло своим чередом. Зеныч удачно завершил сложнейший математический анализ ночной преферансной игры и доказательно пришёл к логическому выводу: Киса и Лым играли на одну руку, да и раздеть его они сговорились не вчера и не позавчера, а  готовились основательно и зараннее обговорили стратегию и тактику предстоящей игры, разработали систему передачи информации жестами, мимикой, обусловленными фразами и т. д.  

Зеныч победно улыбнулся и подмигнул залетевшему через открытое окно воробью, пристроившемуся на подоконнике поклевать хлебных крошек: «Вот такие, брат, дела!»

Эсфирь Эпштейн необоснованно занесла эту лукавую улыбку в свой актив и возмутилась: «Такой молодой, а уже и нахал! Ну, погоди!», обдала Зеныча уничтожающим взглядом и мстительно с расстановкой сказала:

- Именно вы, молодой человек, и поможете мне отнести конспекты ваших друзей в методический кабинет.

Понуро и тоскливо, сгибаясь под тяжестью конспектов с цитатами из работ классиков марксизма-ленинизма, абсолютно не обращая внимания на её самую малость кривые, а от этого ещё более привлекательные ножки, Зеныч, опустив голову вниз, внимательно отслеживал свой путь, чтобы невзначай не споткнуться, не упасть и не зашибить конспектами с цитатами из работ классиков впереди идущего преподавателя по научному коммунизму.

В методический кабинет Зеныч входил впервые. Осмотрелся, и поражённый обилием томов полных собраний сочинений классиков, заполнявших книжные полки от пола до потолка, растерянно развёл руками. Конспекты начали выпадать у него из рук и с грохотом посыпались на пол.

Эсфирь, хотя и была старше и опытнее Зеныча, растерянно испугалась и с закрытыми от страха глазами, ищя защиты, инстинктивно уткнулась лицом прямо ему в плечо. А у Зеныча, также инстинктивно, руки лягли там, где надо, и он крепко и надолго прижал её к себе, и у него от её испуга и от запаха её волос закружилась голова. У каждой женщины волосы пахнут по своему, у Эсфирь они пахли лютиками.

Первой опомнилась Эсфирь, она упёрлась острыми кулачками в его грудь, легко выскользнула, и чтобы никто не помешал им проверять конспекты с цитатами классиков, заперла дверь на ключ. А Зеныч, с закрытыми глазами, продолжал обнимать пустоту и не успел среагировать на прозвучавшие один за другим два выстрела из карабина СКС из-под стола, застеленного красным кумачом, на котором стоял бронзовый бюст известного классика, обильно бородатого, но странным образом похожего на младшего сержанта Носулю.

- Доцент Сивальнев!- по ядовито-жёлтым штиблетам, не прикрытым красным кумачом, определил стрелявшего Зеныч. Это было последнее, что он успел подумать в этой жизни, от очередного выстрела вздрогнул и ....проснулся, открыл глаза и увидел родное и такое знакомое лицо младшего сержанта Носули. Продолжая идиотски улыбаться Носуля поднял правую руку вверх и резко опустил её вниз, со всего размаху ударяя  указкой, сделанной из длинного эбонитового стержня, по пластиковому покрытию стола.Щелчок от удара с абсолютной точностью воспроизвёл звук выстрела из карабина СКС. Такой нехитрый манёвр Носуля применял вовсе не для забавы, а чтобы спать на занятиях по самоподготовке личному составу взвода не повадно было.

- Рядовой Зеныч! - насупился младший сержант Носуля и сурово сдвинул брови.

Зеныч нехотя встал и оказался  на целую голову выше младшего сержанта Носули.

- Да сядьте же! – в голосе младшего сержанта Носули зазвучали явные нотки раздражения:

- О чём вы думаете, рядовой Зеныч?

- О женщине, товарищ младший сержант, - честно признался Зеныч, уютно устраиваясь на нагретой тёплым задом табуретке.

- Как?!- возмущённо изумился младщий сержант Носуля,- когда в стране из-за небывалой засухи неурожай зерновых и зернобобовых и трудовое крестьянство при поддержке рабочего класса и советской интелегенции ведёт на бескрайних полях нашей необъятной Родины героическую битву за урожай, когда братский Вьетнамский народ успешно отражает наглую агрессию американских империалистов, когда не менее братский Кубинский народ на острове Свободы не менее успешно строит реальный социализм, когда весь личный состав взвода изучает теорию классовой борьбы и основные движущие силы истории, - младший сержант Носуля повертел головой по сторонам  и взял с соседнего стола у рядового Раджабова засаленную книгу в тёмно-бордовом переплёте с тиснёнными золотистыми буквами на обложке.

Без очков он читал очень плохо, а носить очки, при его командирской должности,  считал неприличным,  как всегда близоруко прищурился  и золотистые буквы, хотя и засаленные, и затёртые, с большим трудом поддались прочтению: «Матерный кретинизм». Такое название книги повергло Носулю в состояние глубокой задумчивости, а думать он не любил, поэтому он уважительно посмотрел на рядового Раджабова, учителя начальных классов из Самарканда, но обратился к его соседу в очках, с толстенными стёклами, как у перископа подводной лодки:

- Ефрейтор Жиц, будьте любезны, прочтите название и автора, пожалуйста.

Григорий Иосифович Жиц, выпускник Саратовского инженерно-экономического института, без пяти минут кандидат технических наук, призванный в армию на один год, времени даром не терял и здесь: это была его собственная книга, которую он прихватил на службу, что-бы подготовиться к экзамену на кандидатский минимум по философии, ответил не глядя:

- В. И. Ленин, «Материализм и эмпериокритицизм». 

 Младший сержант Носуля, не смущаясь, продолжил нравоучительный монолог:

- Так вот, когда даже рядовой Раджабов конспектирует «Материализм и эмпериокритицизм», вы, рядовой Зеныч, думаете о женщинах! И не стыдно вам, рядовой Зеныч?

Нельзя сказать, что такое словосочетание в названии книги шокировало младшего сержанта Носулю, он просто не понял его, но был шибко доволен собой. Он сделал это: произнёс трудно-читаемое и трудно-произносимое «Материализм и эмпериокритицизм»!

- Я к вам обращаюсь, рядовой Зеныч,- младшего сержанта Носулю явно раздражала скучная физиономия невыспавшегося рядового Зеныча.

- А я об них завсегда думаю, товарищ младший сержант! О женщинах думать не стыдно,- лихо отрапортавал Зеныч и вспомнил Эсфирь Эпштейн, её изящные ножки, самую малость, ну чуточку кривые, и от этого ещё более привлекательные и притягательные, застенчиво улыбнулся и убедительно подвёл итог:

- Женщины – основная движущая сила истории. Великая сила!