Судный день | Семен Вольперт
Судный день
Пролог
Жизнь — мудрая и увлекательная вещь! Ее хобби — сводить меня с другими участниками этого увлекательного процесса, с людьми разными, наделенными разными и зачастую противоречивыми характерами, что конечно же придает особый колорит и вызывает разнообразные переживания. И хотя сама жизнь, как женщинка, обладает сложным и капризным характером, но у меня ведь тоже характер не сахар, так что мы с ней все-таки ладим, и за те встречи и те сюрпризы которые она мне преподнесла, я выношу ей благодарность с занесением в, конечно же, ее личное дело.
И вот, однажды, она свела меня с человеком, который стал моим другом, и у которого я многому научился. Человек, о котором я хочу рассказать — кузнец по имени Ицик, или, если быть точным Ицхак.
Кузнец
Познакомился я с ним при обычных обстоятельствах. Как-то для проведения фестиваля на тему римских гладиаторов, в котором я был режиссером и постановщиков боев и трюковых и батальных сцен, мне понадобилось оружие. Оружие не просто деревянное или пластиковое, а настоящие мечи, щиты и пилумы, которыми можно было бы по-настоящему драться. Ведь люди, так же как и в древности, предпочитают настоящих зрелищ и генетически не измененного хлеба! И тогда мне посоветовали обратиться к одному кузнецу, Ицхаку, который был единственным в стране, который мог бы справиться с этой задачей. Почему именно к нему? Да потому, что Ицик был кузнецом необычным. Он занимался не просто ковкой ворот и решеток для окон обывателей, он был художником, и ковал произведения искусства, что не пользуется спросом в Израиле и не приносит никакого дохода. А особым его увлечением была ковка оружия разных эпох, и в частности мечей; он исследовал способы ковки дамасской стали и посвящал этому занятию почти все свое время. Нужно ли говорить, что с поставленной перед ним задачей, такой как оружие для гладиаторов, Ицик справился блестяще, ведь он был специалистом как раз в этой области?
После окончания фестиваля я продолжал поддерживать с ним отношения. Мне было интересно общаться с ним и мы часами просиживали, просматривая и обсуждая разные книги по истории с описанием всевозможных мечей и других видов холодного оружия.
Эта тема была мне близка и интересна, и не только в силу моей профессии. Я всегда грезил о своем мече, который бы принадлежал только мне и слушался бы только меня, этакий «Эксклибур» короля Артура. А такой меч мог создать для себя только я сам. И так, постепенно получив некоторые навыки и знания о ковке мечей у Ицика, я приступил к работе.
Мое глубокое убеждение — что каждый воин должен выковать свой меч сам. Возьмем для аналогии алхимиков, которые проникали в тайны материи в поисках философского камня. Во время этого мистического и длительного процесса, подвергая постоянной трансмутации вещество, они так же подвергали трансмутации и самих себя. Воин, выковывая свой меч, выковывает не столько оружие, сколько, прежде всего, самого себя и, постепенно сливаясь во время ковки, шлифовки и закалки с ним воедино, приобретает те же качества, которыми наделяет свой меч. Он становится таким же крепким, гибким и быстрым как закаленная, отточенная сталь. И когда это, наконец, происходит, то воин со своим мечом становятся настолько похожи, что образуют неразрывный и крепкий монолит, который выстоит и одержит победу не только в битве, но и в любых жизненных обстоятельствах.
Постепенно мы с Ициком сблизились настолько, что когда он уезжал за границу на международные фестивали кузнецов, я оставался в его доме присматривая за тем, чтобы его не разграбили, ведь в нем было очень много ценного. Хотя бы коллекция оружия, и не только холодного. И когда я, в очередной раз, уводя за собой от семьи и дома нанятых моими кредиторами частных детективов, оказался у Ицика, то с радостью принял его предложение остаться и пожить у него.
Ицик жил один в большом доме на окраине фермерского поселка и был брошенным вдовцом. Почему так? Да очень просто. Его жена, не выдержав тягот совместной жизни с творческим человеком, сбежала на свою родину в Америку и, по прошествии времени, там же и умерла. Когда же я начал жить у него, то все знакомые, которые хорошо знали Ицика удивлялись и, при встрече со мной, задавали один и тот же вопрос:
- Как ты с ним живешь? У него же такой тяжелый, просто невыносимый характер!
Меня этот вопрос всегда сильно удивлял, ведь я лично не замечал в Ицике каких-то невыносимых патологий. Напротив! Меня восхищали в нем его творческие устремления и его отношение к жизни. Когда же мой работодатель повстречался с ним, то задал ему тот же вопрос, но только по поводу меня, на что Ицик с недоумением ответил:
- Так и живем! Мы просто не мешаем друг другу.
И это было правдой! Мы не только не мешали друг другу, но понимали и помогали один другому. Когда Ицик входил в состояние творческого транса, то я за ним ухаживал и помогал ему по хозяйству. Когда же я сам подсаживался на творческую волну, то замечал, что каким-то таинственным образом возле меня появлялась чашка горячего кофе или тарелка супа. По вечерам, когда у меня образовывался перерыв между моими работами, которые давали мне возможность хоть и сносно но все же обеспечивать себя всем необходимым, мы зажигали камин и слушая музыку смотрели на пылающие угли.
Ицик напоминал мне алхимика, коим он пожалуй и был. Он сутками напролет готов был проводить в кузнице, доводя себя до изнеможения, высвобождая из железа те необычные формы, которые, пожалуй, только он в нем и видел. Меня восхищало то, с каким увлечением и упорством он работает и я часами, как загипнотизированный, мог наблюдать за этим процессом, часто подключаясь к мастеру и оказывая какую-нибудь простую помощь. Но, чаще всего, я либо подносил ему воду или делал крепкий кофе. Обычно, кофе остывал так и не выпитым, но я все равно продолжал заменять его на горячий. Наверное, в эти минуты, я напоминал хорошую жену для творческого человека и, изображая ее ревность, подшучивал над Ициком, когда он заикался о своих знакомых женщинах. Я ставил руки в боки и со строгим взглядом спрашивал:
- Ицик, кто она? Она красивая?
И мы вместе раздражались смехом. Если бы кто-нибудь из его знакомых видел бы его в этот момент, то возможно он бы и не поверил, что это настоящий Ицик. Все его знакомые привыкли видеть его в облике угрюмого, ворчливого старика, однако под этой его личиной жил настоящий артист с великолепным и утонченным чувством юмора.
* * *
Однажды, сидя в субботу на веранде и попивая пиво Ицик сказал:
- Приближается судный день! Мы идем на охоту.
Поясню! Судный день в Израиле — это такой день в году, когда вся страна замирает, автомобили перестают ездить, а ее граждане, изображая постящихся, выходят на улицы и одевают на себя маски глубокой задумчивости, ожидая того, что Бог, открывая книгу судеб и, дойдя по списку до их фамилии, вынесет более мягкий приговор. Этих граждан совсем не смущает тот факт, что не далее как вчера, да пожалуй и с утра накануне судного дня, они совершали действия не согласующиеся не только с моралью, но и с божьими заповедями; а еще меньше их смущает тот факт, что завтра, с еще большим энтузиазмом, они продолжат, как ни в чем не бывало, вести свою привычно-разбойную жизнь. Однако, в этот день они изображают глубочайшее раскаяние и просят прощения друг у друга. И не дай Бог не простить! Можно и на скандал со всеми вытекающими из этого последствиями нарваться! Может, по этой-то самой причине и сам Бог, просматривая книгу судеб, из предосторожности, прощает всех израильтян без разбору. Ну, на всякий случай: «А как бы чего не вышло!»
Этот день, я окрестил днем велосипеда потому, что в этот день все дети садятся на велосипеды и гоняют как угорелые по опустевшим автомобильным трассам. А если, вдруг, попадается не успевшая доехать до дома машина, то они, упражняясь в произношении бранного лексикона почерпнутого у родителей, дружно забрасывают ее камнями, совсем не заботясь о том, что так можно и водителя, причем еврея, зашибить. А попытка разъяснить это граничит с… Ну, в общем, хочу напомнить, что самоубийц на общем кладбище не хоронят! Но если вы все-таки рискнете, то могу вас заверить, что их «Священный джихад» обратится на вас. Ведь они и без вас уже все знают, а в особенности то, что в этот день нужно всех прощать за допущенные, хм, промахи!
Когда Ицик выдвинул свое предложение, тоном не предполагающего возражений, я сначала удивился, и начал интересоваться «или в Израиле охота разрешена»? Но Ицик подтвердил мою догадку, заверив меня в том, что охота в Израиле очень даже запрещена, но это не имеет для него абсолютно никакого значения. Когда же я поинтересовался, зачем же мы тогда идем, он кровожадно заявил:
- Мясо! Мы идем за мясом. В судный день все егеря сидят на своих базах и так же как и все никуда не ездят. Хотя, это было раньше, а теперь они уже научены, что все браконьеры выходят на охоту в Судный день, и тоже начинают наведываться в свои заповедные угодья, и если кого поймают, то такой штраф выписывают, что даже и не снилось, а могут и в тюрьму посадить! Но меня трудно поймать! Я эти места как свои пять пальцев знаю и следов никаких не оставляю, даже окурки свои и те в сумке домой уношу. А то ведь бывают такие, что наследят и по этим следам егеря к самому дому приходят! И, кроме того, я когда козу подстреливаю, то сразу к ней не бегу, а жду, затаившись, где-нибудь с пол-часика, и смотрю. Если все спокойно, тогда уже я к дичи и выхожу. Ну и, конечно же, я эту дичь на месте разделываю, а копыта, рога и шкуру во все стороны подальше от себя разбрасываю. А затем, даже если меня по дороге домой остановят, то попробуй, определи, что у меня за мясо! А может быть баран? Поди, докажи!
Когда Ицик закончил свою воинственную и кровожадную тираду про разлетающиеся во все стороны рога и копыта я у него спросил:
- Ицик! Зачем тебе это надо, у нас вон в морозильнике курица есть.
- Это другое! Это свежина, это с кровью!
Я, конечно, не сторонник не только браконьерства, но и современной охоты как таковой, считая ее хладнокровным убийством животного. Одно дело — единоборство со зверем, некое состязание в силе ловкости и хитрости, а другое дело расстрел без суда, следствия и даже без оглашения приговора, с безопасного расстояния, из снайперской винтовки. Но, подумав немного, все же согласился сопровождать его в этом предприятии в силу того, что он, все-таки, человек в возрасте и всякое в походе может случиться, не только нападение арабских террористов, но и самый банальный сердечный приступ.
Браконьеры
К походу мы готовились основательно. Ицик достал из сейфа и проверил свою бельгийскую винтовку с оптическим прицелом, достал патроны и наполнил ими магазины. Я, тем временем, занимался подготовкой провизии и питья для этой экспедиции. Подготовка прошла слажено, и к нужному дню «Б» - «Большая охота», мы были готовы.
В назначенный день мы с Ициком поднялись до восхода солнца и, одевшись и погрузив на спину уже подготовленные рюкзаки, стояли на веранде.
Вместе с рюкзаками и пистолетом на поясе, я закрепил за спиной и свой меч — мало ли чего может случиться! И на террористов нарваться можем и, если что, то и от волков и гиен можно будет отбиться. Ицик, благоразумно, не возражал, понимая, что я с мечом стал просто неразлучен.
Хочу заметить, что из всех видов оружия, я все-таки предпочитаю старый добрый меч. Огнестрельное оружие, конечно, тоже ничего, но патроны имеют обыкновение заканчиваться. Правда и меч тоже тупится, но все-таки не так быстро. Не зря же китайцы до сих пор держат на вооружении своих пограничных войск мечи, которые, кстати, доказали, во время пограничного советско-китайского конфликта за остров Даманский, свою достаточно высокую эффективность в ближнем бою.
И так, стоя на веранде и глядя на восходящее солнце, Ицик агрессивно передернул затвор и, покосившись на меня, грозно спросил:
- Пиво! Взял?
- Есть, сэр! Что за вопрос, сэр!
- Ну, тогда, вперед!
Мы вышли со двора через задние ворота и, продираясь сквозь высокие, выгоревшие от беспощадного солнца заросли бурьяна, двинулись в обход селения к разъему в заграждении из колючей проволоки опоясывающему весь поселок. Затратив на это немалые усилия, пройдя сквозь туннель под скоростной трассой, мы наконец-то оказались на открытом пространстве.
Ицик, окинув взглядом профессионала местность до горизонта, как бы вскрывая конверт с секретными инструкциями для проведения военной операции, объявил:
- Значит так! Сейчас мы двинемся через военное стрельбище. Сегодня там стрельб не будет, и мы сможем так сократить путь.
И Ицик зашагал впереди указывая мне дорогу, а я, используя навыки полученые в пограничных войсках на бывшей родине, шел за ним след в след. Меня поразило то, с какой скоростью он начинает свое путешествие. Очевидно вспомнив свою молодость, он шел так, что я еле за ним поспевал и очень скоро, у меня по спине потекли ручейки пота. Ритм, который он избрал, на начинающемся солнцепеке, да еще в таком возрасте меня поражал. Но, вскоре я начал замечать, что Ицик все чаще и чаще начинает останавливаться под всевозможными предлогами. То найденная на стрельбище гильза, которую он внимательно начинал изучать была какой то особенной, то еще какая-нибудь внезапно заинтересовавшая его мелочь военного предназначения, коих валялось везде в изобилии... Я, конечно, понимал истинную причину такого внезапно проснувшегося у него интереса, и с удовольствием подыгрывал ему в этом спектакле, давая ему, да и себе тоже, возможность немного передохнуть. Я, изображая невежду в военном ремесле, засыпал его вопросами:
- А что это у тебя за гильза такая интересная? Для какого оружия предназначаются эти патроны?
И Ицик, с удовольствием переводя дух, пускался в долгие пояснения.
- Это от автомата «М-16», а это от карабина. Из такого вот карабина с оптическим прицелом убили много наших солдат...
Когда же он восстанавливал свое дыхание, то, резко отбрасывая гильзу в сторону, прерывал свои пояснения:
- А! Такое же дерьмо! Ничего интересного.
И мы двигались дальше.
Когда стрельбище осталось позади, мы взошли на гору и Ицик объявил первый привал.
Мы сели в тень кустарника и облокотились о высоко выступающие, уже горячие, валуны. Я окинул взглядом окружающий меня пейзаж. Вдалеке на западе совершенно четко были видны башни Тель-Авива, а ближе к нам — замерший в ожидании окончания Судного дня международный аэропорт им. Бен-Гуриона, в котором я когда-то впервые ступил на эту землю. Ицик, заметив мой интерес к пейзажу, как заправский гид пустился в разъяснения:
- Вон там, видишь, лабиринт из бетонных плит! Это центр по обучению наших солдат, которые входят в Газу. Там в этих лабиринтах множество дверных проемов, на которых солдаты учатся выбивать двери в домах. Там двери всех образцов, и железные, и деревянные, с замками всех систем. Так многие израильтяне, которые здесь поблизости живут, после учений приезжают сюда и собирают этот изломанный мусор. А подрядчики привозят и устанавливают новые двери. Представляешь, какие затраты! А вот там, вот та крыша! Это точная копия дома Ясера Арафата. Там тоже происходят учения, ну, на всякий случай! Может в него входить когда-нибудь придется. Ну, ладно! Так можно целый день просидеть, а нам нужно мясо добывать. Пошли!
И мы, поднявшись, продолжили свой путь.
Так, периодически устраивая привалы и находя хотя бы какое-то подобие тени, мы продвигались все глубже в горы, в сторону арабской территории. И когда мы оказались в окружении сплошных гор, Ицик тоном полевого командира сказал:
- Здесь! Здесь они бывают.
Я тут же поспешил уточнить, кого он имеет ввиду — арабов, что ли? Но Ицик внес ясность:
- Козы! Дикие! Вот за этой горой они бывают в это время. Но мы напрямую не пойдем! Мы обойдем гору. Потому что если мы их вспугнем, то они за черту к арабам убегут, и потом мы их уже не достанем!
Когда мы, обогнув гору, взошли на ее вершину, то под нами открылась небольшая долина, со всех сторон окруженная отвесными скалами.
- Здесь мы и будем ждать! Доставай это свое пиво!
Я снял рюкзак и, присев на корточки, принялся его расстегивать, и вдруг прямо за спиной у Ицика появилась коза. Она замерла как вкопанная и с любопытством уставилась на нас. Я, продолжая копаться в рюкзаке, тихо, чтобы ее не вспугнуть спросил у Ицика:
- Ицик! Раскрой мне свою сакраментальную тайну! Почему тебя женщины так любят?
Ицик удивился и возразил:
- С чего ты это взял?
- Да вот смотрю я на тебя и удивляюсь, почему женщины так вокруг тебя роем кружатся. Вот, даже сейчас, стоит у тебя за спиной дама и смотрит на тебя влюбленными глазами...
Ицик резко обернулся и тоже замер, а я продолжил:
- Ну так как Ицик, брать будешь?
Ицик окинул скептическим взглядом козу и, высоко вскинув подбородок, с достоинством русского офицера заявил:
- Это самка, а я в женщин не стреляю. А ну кыш отсюда, дура безмозглая!
Коза не заставила себя долго уговаривать и, очевидно возмутившись таким хамским поведением кавалера, высоко подпрыгнула, вильнула хвостом и скрылась в расщелине между скал.
Я достал пиво и бутерброды, и мы приступили к охотничьей трапезе. Когда с ней было покончено, солнце уже было в зените. Наступила жара и совсем не хотелось двигаться. Поэтому мы, попивая воду, молча сидели и ждали.
Время шло. В долине появилось множество коз, которые лениво и безмятежно паслись, предаваясь полуденной дреме, а Ицик все не подавал сигнала о начале самой охоты. И, как выяснилось, он не стрелял не только в женщин, но также и в их мужей, а что самое парадоксальное, даже в их любовников и, всякий раз, когда какая-нибудь коза приближалась на расстояние выстрела, Ицик находил какую-нибудь уважительную причину для того, чтобы не стрелять; то рано еще, то егеря могут услышать, то еще подождать надо... В конечном итоге я начал подозревать, что дело здесь явно не в охоте.
Ицик сидел задумавшись, устремив взгляд куда-то в одному ему ведомую даль. Я его не тревожил а просто сидел и ждал, когда он сам заговорит. И наконец он заговорил:
Рассказ Ицика
- Когда-то, когда я был еще молодым, я бродил по этим горам сутками напролет. Меня здесь все знали. Вон, видишь ту гору! За ней есть арабское селение. Когда я туда заходил, то мои знакомые арабы расспрашивали меня: «Ну как охота?» И, видя у меня пустые мешки, посмеиваясь, говорили:
- Ну, Ицик! Сегодня тебя с такими трофеями жена из дома точно выгонит. Может возьмешь барана? Мы шкуру с него снимем, копыта и голову отрежем, и она ни в жизнь не догадается, какого зверя ты для нее подстрелил. Ну так как, Ицик? Готовить барана?
И, ты знаешь! Я иногда так и поступал, и поэтому с охоты никогда без мяса не возвращался. Да! В те времена бараны стоили очень дешево, ведь пасти овец можно было где угодно, не опасаясь быть подстреленным патрулем.
А вот там, на той стороне вот той горы, есть утес. Там есть одно место с идеально ровными камнями. Так я любил сидеть там по ночам, облокотившись на скалу, и смотреть на звезды. Сутками сидеть так мог! Там у меня был один забавный случай!
Сижу я как-то там ночью, на звезды смотрю. А ночь была такая темная, что в метре от себя уже ничего не видно. И тут, слышу, крадется кто-то. Я вскидываю винтовку и спрашиваю, мол, кто идет! А он продолжает идти. Тогда я и говорю, стой, а то стрелять буду! А в ответ слышу:
- Ицик? Ты там, что ли?
А это Ахмед был, что овец пас в тех местах. Я и говорю, ну конечно я, а то кто же? А Ахмед мне и отвечает:
- А я-то думаю, кто это там притаился? Думал, овца от стада отбилась, а это ты! Ну так чего ты там сидишь? Пойдем к нам кофе пить!
Да! Хорошо мне там было! Если бы предстояло умереть, я бы хотел умереть там, но только летом! А то зимой в грязь закопают. Неприятно!
Я поспешил отвлечь Ицика от этой начинающейся хандры и предложил:
- А давай сейчас туда сходим!
- Нет! Сейчас туда уже нельзя. Либо свои патрули, приняв нас за террористов, подстрелят, либо там, уже арабы, головы поотрезают. Все изменилось! А жаль!
Сюрприз
Так, постепенно, за разговорами и рассказами о прошлой жизни, мы не заметили, как опустились сумерки, а вскоре появилась луна. И, хотя по всем законам астрономии наступала ночь, тем ни менее было светло, и видно все было просто великолепно. Луна была, как и полагается, полная, а если еще точнее, то «еще полнее не бывает!».
Хочу пояснить. Евреи, невзирая на многие изменения произошедшие в летоисчислении, так же как и тысячи лет назад, продолжают придерживаться лунного календаря. Именно поэтому все религиозные еврейские праздники неизменно совпадают с полнолунием. А сейчас как раз и был своеобразный праздник, «Судный день», и, понятное дело, что даже луна вынуждена была придерживаться установленных традиций.
Ночь была поистине особенная. Скалы и даже мельчайшие камни светились белым светом в свете полной луны. При таком освещении, при желании, можно было бы без напряжения читать книгу. Может быть именно поэтому Бог, с целью экономии электроэнергии, выбрал для чтения книги судеб именно эту ночь?
Ицик сидел в раздумьях, и вдруг, будто бы очнувшись ото сна, начал быстро собирать снаряжение. Затем, выпрямившись, разминая затекшие от долгого сидения ноги, поторапливая меня, сказал:
- Пора! Сейчас самое время для охоты!
И мы быстро собрав рюкзаки двинулись в путь. Змеи, почувствовав наше приближение, извиваясь, спешили поскорее убраться с нашего пути. Ицик вновь наполнился показательной кровожадностью. Он двигался быстро и агрессивно, часто останавливаясь и изучая следы.
Вообще-то я понимал, что охота закончилась, и мы просто движемся в сторону дома, но все же подыгрывал Ицику в этом спектакле. Я задавал ему вопросы о повадках диких коз, и привлекал его внимание к козьим следам и помету различной степени свежести. Это придавало интригу и осмысленность нашему продвижению. Так мы не просто шли, а шли по следу воображаемой добычи, виляя между скал, и вот, когда мы, увлеченные преследованием, огибали очередную скалу, то за ней нас ожидал сюрприз. За эту скалу мы зашли быстрым шагом и, неожиданно, можно сказать что нос к носу, столкнулись с поджидавшей нас гиеной.
Сначала я не понял, что за зверь такой вырос перед моим носом, ведь свободных гиен в природе я никогда не видел. В зоопарках, конечно, я видел гиен, но они были какие-то маленькие и несчастные, а эта! Своими размерами она не уступала довольно зрелому бычку, а ее взъерошенный загривок и очень своеобразные зубы, которые напоминали какую-то неестественную, садистскую улыбку до самых ушей, поражали воображение.
Она медленно подняла голову и уставилась на нас. Мы тоже стояли и не двигались, ожидая ее реакции на наше незваное появление в ее владениях.
Моя рука медленно потянулась к рукоятке меча, а другая уже незаметно отстегивала крепление, высвобождая меч из-за спины. Я уже был готов, сильно оттолкнув плечом Ицика в сторону, одновременно уходя с линии предполагаемой атаки, встретить бросок гиены на острее меча, направленного в сердце. Но, в этот момент, гиена пристально посмотрела на меня и мы встретились взглядами. И тут у меня в голове словно раздался чей то голос, который говорил:
- Что, ребята, тоже пустые? Неважнецкий у вас сегодня денек выдался? Ну да ладно, не буду вам мешать, бывайте, пойду еще порыскаю!
Затем гиена медленно развернулась к нам спиной и неторопливо потрусила в сторону от скалы уступая нам дорогу.
- Да! Гиганская гиена. Никогда такой в жизни не видел! - только и сказал Ицик.
Я, конечно же, не мог не согласиться с таким точным и мудрым утверждением:
- Да уж! На котенка совсем не похожа, а просто какой-то танк «Меркава». А зубки ее у меня, например, вызывают, ну очень огромное уважение!
И тут я увидел, что Ицик достает из кармана обойму с патронами и начинает присоединять ее к винтовке. Я только сейчас обратил внимание на то, что за все время нашей «охоты» он так и не присоединил к ней магазин. И я подумал, что если все браконьеры в Израиле такие как он, то звери могут спать спокойно, им опасаться нечего.
Когда Ицик покончил с этим занятием и загнал патрон в патронник, он сказал:
- Наверное, нам лучше покинуть это место. Гиена может вернуться или пойти по следу за нашими спинами.
Я ему возразил, выдвинув версию, что навряд ли сейчас это входит в ее планы, поскольку мы оба пустые и нам делить нечего, хотя, как знать, может она пересмотрит свою жизненное кредо на сегодняшнюю ночь — порыскать в другом месте — и на безрыбье все же предпримет рискованную попытку закусить нами.
Теперь мы с большей осторожностью продолжали идти в ночи, не торопясь огибая и взбираясь на холмы. Когда же мы спускались с одной горы, то я обратил внимание на то, что мы ступаем по какой-то лестнице, выстроенной очевидно в расчете на великанов. Каждая ступенька являла собой террасу, и явно не природного происхождения. Эти террасы были тщательно выровнены и расчищены от камней, которые были аккуратно сложены тут же по краям ровными рядами, и образовывали нечто похожее на стенки для удержания земли от осыпания. Я поинтересовался у Ицика кто и с какой целью выстроил эти террасы, ведь здесь военная зона и никого нет, и всякое благоустройство этой местности просто теряет свой смысл? Ицик остановился, обвел взглядом такие необычные для этого места сооружения, а потом разъяснил:
- Когда-то на этих участках земли арабы выращивали фасоль и хумус. Сколько труда затрачено на то, что бы отвоевать у этих совершенно не пригодных для земледелия гор, и расчистить от камней эти крохотные кусочки! Просто удивительно! Сколько лет прошло, а они все стоят и не осыпаются. - И Ицик, как тот еврей, из одесского анекдота, вспоминая исчезнувший магазин, в котором когда-то стояла бочка с икрой, с тоской в голосе заявил:
- И кому это только мешало? А теперь посмотри, что сейчас происходит!
Ицик указал рукой в сторону, где в такие же горы и холмы был свален бытовой и строительный мусор.
- Разве так лучше? Теперь хозяина нет, и никому уже нет до этого дела! Теперь эта земля никого уже не накормит.
Дальше мы шли молча. Мы миновали те самые бетонные лабиринты в которых солдаты тренируются выбивать двери, тот самый макет копирующий в деталях дом Ясера Арафата и на горизонте появились огни нашего поселка. Мы остановились и, разделив со мной оставшеюся воду, Ицик, с некоторой тоской в голосе, сказал:
- Ну вот мы и пришли. Через четыре километра будем дома.
И тут я, вспомнив ту кровожадность, с которой он рассказывал об охоте, захотел его подколоть и напоследок нашего путешествия внести хоть немного расслабления и веселья. Я выхватил меч и, изображая дикого варвара, грозно и кровожадно закричал:
- Ицик! Так как там насчет мяса! С кровью!
Ицик рассмеялся и хлопнул меня по плечу. Затем, очевидно вспомнив мои же слова, подражая моей манере, процитировал:
- Зачем тебе это мясо? У нас вон в морозильнике курица есть!
Мы вместе залились смехом. А затем, рассказывая смешные анекдоты из фольклора охотников, нарочито бодрым шагом зашагали по дороге в сторону таких манящих после трудного путешествия огней.
Эпилог
По прошествии времени, я задавал себе вопрос, пытаясь найти ответ: что же все-таки заставило этого пожилого человека, в «Судный день», не сидеть спокойно дома, а отправиться в этот, довольно утомительный для его возраста и очень опасный поход. Может быть, ностальгия по молодости и по тем временам когда евреи свободно и без опаски бродили по тем горам не рискуя что им во имя Аллаха отрежут голову? По тем временам, когда арабы еще приглашали евреев на чашку кофе? И кто остался у него там за горами? Может быть, его память и его молодость? И у кого, сидя там, на утесе в «Судный день», он испрашивал прощения, устремив взгляд туда за эту черту? | |
ВАШИ КОММЕНТАРИИ
Колонка редактора