Все даты В 1894 году, 130 лет назад: В Нижнем Новгороде родился Анатолий Борисович Мариенгоф (ум. 1962), советский поэт-имажинист, писатель, драматург, теоретик искусства, друг Сергея Есенина
Давно Москва такого не видела: семь дней кряду на сцене Театра на Таганке шел настоящий «парад» спектаклей, посвященный очередному юбилею режиссера Юрия Любимова...
Давно Москва такого не видела: семь дней кряду на сцене Театра на Таганке шел настоящий «парад» спектаклей, посвященный очередному юбилею режиссера Юрия Любимова – этакий краткий курс истории знаменитого театра, а лучше сказать – зримые штрихи к биографии «отца» Таганки.
Началась эта своеобразная «неделя искусств» показом раритета «Добрый человек из Сезуана» – постановкой, которой когда-то Таганка открылась. Мелькали названия и других эпохальных спектаклей: «Мастер и Маргарита», «Владимир Высоцкий», «Марат и маркиз де Сад», «Живаго», а закончилось все свежайшей премьерой в самый день рождения – «Фаустом» в вольном переложении юбиляра. Мало того, сегодня на сцене Большого зала консерватории Юрий Петрович принимает музыкальные подношения от Юрия Башмета, «Солистов Москвы», многих других выдающихся исполнителей… А еще – целый фестиваль фильмов, в которых снялся Любимов, начиная с 40-годов. Тотчас вспоминается молодцеватый рубаха-парень из «Кубанских казаков», а ведь был еще и запрещенный фильм Александра Довженко «Прощай, Америка!» – его, кстати, тоже показали… Словом, чествование режиссера прошло с размахом, сопряженным масштабу его личности. Всякий, кто хоть на непродолжительное время оказывался втянутым в орбиту сферы деятельности этого мастера, не мог не ощутить магическую силу его полифонической натуры: человек-театр, да и только!
Попала и я однажды «на крючок». Мое знакомство с театром произошло давно: никогда не забуду весенних ночей 1964-го, в которые мы, вчерашние школьники, дежурили у стен только что открывшегося, но ярко заявившего о себе театра: очень хотелось попасть на спектакль «Антимиры» по Вознесенскому… Потом был штурм премьер и непремьер практически всех последующих постановок, страсти полуночных обсуждений на кухне, триумф и уход Владимира Высоцкого – неотделимого от Таганки и ее художественного руководителя…
Но с самим Любимовым встретиться не удавалось, а потом его и вовсе выдворили из страны. Вот за рубежом-то, да не где-нибудь, а в Афинах, на подступах к Акрополю, я с ним и встретилась – что называется, лицом к лицу. На узкой тропке и договорилась об интервью: Юрий Петрович ставил тогда в Афинах «Медею» Еврипида, перед спектаклем я и должна была его ловить. Но… Дни зарубежных поездок так коротки, а программы так насыщенны, что не удалось тогда ни «Медею» увидеть, ни с Любимовым поговорить. Но что-то подсказывало мне: не последняя это наша встреча. И точно! Некоторое время спустя Любимов вернулся в Россию, вернулся в театр – и уже на его сцене поставил знаменитую трагедию. Вот тут-то и пригодился мне наш неоконченный разговор: когда я оказалась в группе журналистов, собравшихся в зале по окончании репетиции, Любимов узнал меня и, отметая притязания всех остальных, пригласил в свой кабинет, чтобы дать обещанное интервью… Мы довольно долго говорили (Юрий Петрович все угощал меня орешками и изюмом из специальной жестяной банки, с которой не расставался: «Очень удобная еда: вкусная, калорийная и времени от работы не отнимает»), и сейчас, перебирая записи той встречи, я нахожу слова, столь созвучные нынешнему времени, будто бы и не прошло многих лет:
– Как вам показалась Москва по возвращении?
– Вся-то она перекопана, разрыта… Впрочем, если появятся настоящие хозяева, которые поверят, что снова ничего не отберут, то и ничего – поправят. Крыш стало новых больше: те, кто получил собственность, стараются привести ее в порядок – это радует… А ежели и законы появятся приличные, да еще выполнять их будут!… Это конечно, наша российская традиция – не уважать закон, но тоталитарный режим много к тому добавил. Он ведь выкорчевал совесть, растоптал людей. Люди поняли: чем незаметней быть – тем лучше. Но безликий человек… он скучный. И жить ему скучно. Инициативу убили у людей. Смотрите: невозможно найти приличного предпринимателя – честного, энергичного. Все норовят наврать, украсть… Так что, какой покинул Москву, такой и нашел…
– И в отношении людей?
– Приличные так и остались приличными. Но то, что многие стали от забот разобщены – это безусловно. Что все связи рушатся – безусловно. Что люди измотаны, что все время изворачиваются, как бы выжить, как бы прокормиться – это заметно. И положение не улучшается. Напротив: расслоение, диапазон между богатыми и бедными – убийственные…
Говорил и о театре, конечно:
– Если театр не имеет нравственной основы, не имеет этики, то пусть он лучше умрет. Наш театр никогда с властью ни в какие игры не играл. Мы делали театр, как нам нравилось. По-своему! И конечно, в том «стриженом газоне» одинаковых театров мы имели другую эстетику, другой репертуар. Мы чувствовали внутренне, какие вещи надо ставить, чтобы находить отклик в сердцах наших современников. И находили тридцать лет…
Эту цифру уже можно поправить: через два года Театр на Таганке тоже справит очередной юбилей, отметит сорокалетие своего существования – долгий срок для любого организма, а для театрального, тем более. Были потрясения и на этой сцене, и у этого режиссера: раздел театра, безденежье, непонимание и неприятие самых близких театральных людей, обвинения в непредсказуемости, диктаторстве…
– Но разве может быть режиссер – не диктатор?! – восклицает Любимов, и взмахивает руками в непритворном возмущении. – Да он тут же все и провалит! Будь я добренький, отстоял бы «Годунова», или «Высоцкого» того же, или «Театральный роман»? Спектакли закрывали, а я добивался, и они шли…
А таких актеров мог бы собрать? А столько лет в команде с гениальным композитором Эдисоном Денисовым проработать, с гениальным художником Давидом Боровским? Так почувствовать ток времени, чтобы на переломе веков поставить хрестоматийного «Евгения Онегина» и ошеломить трактовкой даже «хиппи», «рок», «поп» и прочую молодежь, которая на спектакль валом валит?
Это уже мои восклицания – за кадром, как говорится, но по-существу. А вдохновляет на них давнишняя надпись на фотографии, которую Юрий Петрович подарил мне по окончании той беседы: «Ирине Медведевой, в память о колыбели…» Любимов явно вспомнил о той нашей случайной встрече у Акрополя–«колыбели культуры» и хитро подмигнул:
– А вот не буду писать, какой такой «колыбели» – пусть думают, что хотят, – и шутливо погрозил всем, кто вздумал бы заподозрить что-нибудь не то…
ВАШИ КОММЕНТАРИИ
Колонка редактора