Александр Соколов

Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

окончание

 

        5.

 

 

        Автобус остановился на развилке трех дорог. Не хватало только камня, что был в сказке – налево пойдешь, направо пойдешь, прямо пойдешь…

        «…И нигде ничего не найдешь», - завершил про себя Толик, оглядывая окрестности.

        Вместе с ребятами из автобуса вышли две бабы, нагруженные тяжелыми сумками, и не спеша направились по левой дороге, где за горизонтом, очевидно, находилось что-то необходимое для их дальнейшей жизни, автобус покатил прямо, а они двинулись направо. У Толика за спиной был рюкзак, Гена тащил сумку, набитую заготовками и консервными банками с рыбой.

        Скоро они свернули на грунтовку, и пошли рядом, поскольку идти по дороге было невозможно из-за скользкой грязи. Шли довольно долго – сначала заросшим полем, потом вошли в лес. Несмотря на осень, еще жужжали вокруг неимоверного размера мухи и слепни.

        -Как же здесь люди живут, в такой глуши? – спросил Толик.

        -Сам увидишь, - чуть улыбнулся Гена, - если остался еще кто-то.

        -И ты здесь жил? – не мог до конца поверить Толик.

        -Жил и никуда не выезжал до того самого дня.

        -А как он тебя нашел-то здесь, твой «бойлавер»? Что его сюда занесло?

        -Так это не здесь было, а на трассе. Он из монастыря какого-то ехал. Грехи, наверное, там замаливал. Он у магазина остановился, а я сам подошел, закурить попросил. Захотелось в тачку крутую заглянуть. Вот и заглянул на пять лет…

        Гена повертел головой по сторонам:

        -Да… Тогда тут так еще не было. В этот лес за грибами ходили, за черникой. Много тут всего было, а теперь, глянь, как заросло. Человек уходит, и природа тут же все затягивает.

        Пройдя еще с километр, ребята вышли из леса, поднялись на пригорок и застыли в оцепенении над пятком покосившихся лачуг, да десятком необитаемых полуразвалившихся срубов. А сколько их тут было еще, о которых напоминали лишь поросшие бурьяном плешины земли с запущенными садовыми деревьями?  

        -Здесь раньше так не было, - опять проговорил Гена дрогнувшим голосом.

        Когда вошли в деревню, первым призраком жизни явился им хриплый собачий лай, донесшийся откуда-то с краю. Ему откликнулся другой, с дальнего конца. Толик заметил, что занавеска на окошке крайнего домишки приоткрылась, и было видно, как кто-то смотрит на них.

        -Разглядывают, - повел он головой.

        -Ну, а что же ты хочешь? –   отозвался Гена, - Здесь каждый приезд новых людей – событие. Они еще на меня поглазеть придут…

        И, очевидно, вспомнив, что говорила Нина, приостановился и сказал:

        -Толясь, давай, придем сейчас, посидим немного, а потом уйдем, погуляем по окрестностям до темноты. Я не хочу никого видеть. Уже понятно, что мне здесь делать нечего, но, коль приехали, хоть вспомнить, как пацаном тут бегал.

        Они подошли к вросшему в землю дому, выделявшемуся, однако, свежевыкрашенным   фасадом, чистыми белыми занавесками на окнах и ухоженным палисадником. Гена решительно распахнул калитку и направился по дорожке к крыльцу. Занавеска на окне дернулась, и едва они подошли к дому, как дверь распахнулась. На пороге стояла довольно красивая когда-то, как можно было предположить, женщина неопределенного возраста с лицом, носящим на себе признаки пристрастия к горячительным напиткам. Об этом же свидетельствовал и ее сипловатый голос.

        -Ой… Ой… Кто это? – заговорила она, напомнив чем-то Нину, - Геночка… Сыночек родненький приехал мамку проведать.

        Она сошла со ступенек и обняла сына. На стоящего рядом Толика пахнуло перегаром. Гена тоже обнял мать, поставив на землю сумку, но лицо его выражало не радость, как при встрече с Ниной, а скорее скорбь. Женщина, тем не менее, взяв его за воротник и привстав на цыпочки, чтобы дотянуться, залепила ему три горячих поцелуя в щеки.

        -Вот радость-то… Вот радость… - продолжала причитать она, увлекая их за собой в дом.

        -Познакомься, это Толик, он мне как брат, - твердо сказал Гена.

        Женщина окинула Толика прищуренным цепким взглядом, однако выражение ее лица и интонации голоса при этом не изменились:

        -Ну и что же? Дружок-то какой у тебя представительный, серьезный.

        Они прошли через сени в дом. Из-за стола навстречу поднялся мужчина, возраст которого было трудно определить, поскольку половину его лица закрывала густая борода, спускавшаяся аж до живота, сливаясь с такими же длинными, лежащими на плечах и завивающимися на концах волосами. Глаза были молодыми, а взгляд глубоким и пристальным.

        -Рады, рады, с миром принимаем, - произнес он, - Мать забывать нельзя. Чти отца и мать свою, как учит нас Господь.

        В его мягком голосе превалировали, очевидно, постоянные поучительные нотки, а манера речи была неторопливой и обстоятельной.

        Мужчина протянул Гене руку:

        -Тимофей.

        Гена молча пожал ее, не поднимая взгляда от пола, и обратился к матери:

        -Там тебе Нинка прислала чего-то, посмотри. Я сумку в сенях оставил.

        -Так ты и к ней заезжал? – воскликнула мать, всплеснув руками.

        -Заезжал, - односложно ответил Гена.

        -Тимофей, - протянул мужчина руку Толику, - С кем имею честь?

        -Анатолий, - ответил Толик, отвечая на рукопожатие.

        -Дружок это Геночкин, - добавила за него мать, выходя в сени.

        -Прошу, - Тимофей сделал широкий жест в сторону покрытого растрескавшейся клеенкой стола, на котором были тарелки с нарезанными колбасой, селедкой и сыром. Тут же стояли две большие миски: одна с квашеной капустой и солеными огурцами, а другая - с отварной картошкой. Венчала «натюрморт» большая бутыль белого полупрозрачного самогона.

        -Чем богаты, тем и рады, - проговорил Тимофей, - Господь не оставляет. Картошечку сейчас подогреем…

        -Да я им сейчас щец мясных нагрею, - сказала мать, входя в комнату с консервными банками в руках, - Открой, Тимош. Все тоже к столу будет, раз такая радость у нас сегодня.

        Тимофей взял в руки банку, рассмотрел ее и с удовлетворением произнес:

        -Наша, местная. Кормит Россия матушка. А при государе императоре, батюшка рассказывал, мужики по сорок центнеров собирали. И безо всяких комбайнов, будь они неладны. Своими руками. Своим горбом и мозолями…

        -Ты помнишь дядю Витю-то Лошкарева? – перебивая его, спросила мать, обращаясь к Гене, и не дожидаясь ответа, заговорила, - Батюшка он теперь у нас. И какой! Старец. А мы его всю жизнь недоумком считали, прости нас, Господи…

        Она размашисто осенила себя крестным знамением.

        -Да…- умиротворенно протянул Тимофей, - Батюшка наш себя еще покажет. На таких столпах вера православная на Руси всегда держалась.

        -К нему уже и православные потянулись, - продолжала мать, ставя на плиту кастрюлю со щами, - Вон, аж из Твери приезжают.

        -Да что - из Твери? Прошлое воскресенье из Москвы автобус с паломниками завернул, - гордо произнес Тимофей, - Возродится земля Русская, воспрянет от безбожия!

        Он повернулся к иконостасу, занимавшему всю противоположную стену между двумя окнами, и благоговейно перекрестился.

        На крыльце послышался шум, и кто-то постучал в крайнее окошко.

        -Кого там принесло? – проговорила мать, приглядываясь, - Батюшки, Софронов пожаловал.

        Она вышла в сени и вернулась вместе с мужиком лет сорока в кирзачах и ватнике.

        -Ба, Никола, ты ли это? – широко развел руками Тимофей, - А мне говорили, что ты сидишь.

        -Так я-то что? – забормотал мужик полубеззубым ртом, - Они сами за мной не идут. Я-то уж давно узелок собрал. Мне-то что? Что тут, что в тюрьме – какая разница-то? Ты это, того…

        Мужик запнулся, увидев в доме посторонних.

        -Пойдем, пойдем, - увлек его Тимофей за перегородку, отделявшую часть комнаты.

        -Садитесь, ребят, - пригласила к столу мать.

        За перегородкой послышался шорох и звон стеклянной посуды. Скоро они вышли, и мужик сразу же ушел, унося что-то в кармане ватника, а Тимофей подошел к матери и передал ей сотенную купюру:

        -Прибереги. Копеечка к копеечке…

        -Грех ведь это, - поморщилась мать.

        -Ну, а батюшка-то у тебя на что? Пойдешь, да исповедуешься. Все чин чинарём, как ты скажешь.

        Он опять осенил себя крестным знамением, и подойдя к столу, перекрестил тарелки со щами:

        -Благослови, Господи, ястие и питие рабов твоих…

        -А вы разве священник? Вы можете благословлять? – спросил Толик.

        Мать метнула на него недобрый взгляд.

        -Я трапезу благословляю, - внимательно глядя на него, сказал Тимофей все тем же поучительным голосом, - Это должен делать каждый благочестивый христианин. Кто нам дает пищу? Господь. Вот мы и должны Его возблагодарить, прежде чем приступать. Ну, с Богом.

        Он сел за стол и взял в руки ложку.

        -А это кто был? – спросил Гена, обращаясь к матери, когда принялись за обед, - Неужто Колька Софронов? Я его даже не узнал.

        -Он тебя тоже, - ответила мать, - Где ж ему тебя узнать, если он всю жизнь не столько дома, сколько в тюрьме? А ты его помнишь разве? Его же первый раз посадили, когда тебе и семи лет не было.

        -Помню немного.

        -Первый-то раз ему немного дали – по малолетке прошел. Ну, когда они на пару с Рябининым магазин-то подломили. А уж за убийство десятку мотал.

        -Кого он убил? – спросил Толик Гену, но ответила мать, охотно поддержав с ним разговор:

        -На станции с еще тремя нашими двоих парней зарезали. Те приезжие были, из Москвы. Чего там не поделили, не знаю. Да он и сам не знает, пьяный был. Слово за слово, подрались, укокошили их и прямо в снег зарыли – дело зимой было. Ну, а по весне те оттаяли, милиция приехала, шурум – бурум начался, тут его и взяли.

        Толик с Геной переглянулись.

        -А сейчас за что забрать должны? – поинтересовался Гена.

        -Опять за убийство, - махнула рукой мать, - Зазнобу свою приласкал. Да он ее и убивать-то не хотел. Так, подрались по пьянке.

        Толик вспомнил мужика, простоватый облик которого и чистые полудетские глаза никак не вязались в его сознании с тем, что он только что о нем узнал. Он смотрел на мать, перед которой сидел сын, проданный ею в рабство, и которая не испытывала ни капли неловкости, и недоумевал. Он не мог понять, что должно было произойти с людьми, если такое в их сознании стало в порядке вещей, если об этом можно говорить так спокойно?

        Но вслух спросил:

        -И такого рецидивиста на свободе держат?

        -Да какой он тебе рецидивист-то? – вскинулась мать, - Нормальный мужик, работящий. На руку только тяжел, да дурак, когда напьется. У нас тут таких рецидивистов – пруд пруди. Да и куда он денется? Ему бежать   некуда. Надо будет - придут и посадят, как миленького.

        -Ну, давайте, - проговорил Тимофей, протягивая руку к бутылке с самогоном, - выпьем за встречу, за знакомство, чтоб все чин чинарём…

        -Да мы это не очень, - сказал Гена, - Нам бы пива лучше.

        -А где ж мы тебе его возьмем-то? Нашим брезгуете, надо было с собой везти, - ворчливо сказала мать, опять метнув на них по очереди колючий взгляд.

        -Зачем так? – примирительно промолвил Тимофей,- Выпейте понемножку. Вреда-то от нее не будет, от самогонки-то. Исконно наш, русский напиток. И вино веселит сердце человека, умастити лице елеем и хлеб сердце человека укрепит…

        Он налил всем по полной кружке и поднял свою:

        -С Богом.

        Все, включая ребят, чокнулись.

        -Ух! Очищенная, на меду… - смакуя, проговорил Тимофей и большими глотками опустошил кружку, блаженно крякнув при этом.

        Мать последовала его примеру. Гена с Толиком отпили по половине, оба поморщились и тут же закусили квашеной капустой.

        -А ты, сынок, в Москве-то, как? – спросила мать, - Все при Николай Авдеиче?

        Гена потупил взгляд.

        -Благодетель это наш, - пояснила она Тимофею, - И мне помогал, и сынка вон какого вырастил. Ты глянь на него. У кого еще такие дети? И одет, и манеры… Все чин чинарём. Вот скажи, ведь сразу видно - хорошо живет мой сын?

        Толик заметил, как Гена побледнел, и у него задрожали колени. Толик под столом твердо положил на его ногу ладонь, почувствовав, что Гена положил поверх свою, крепко пожав ее при этом.

        -Нет… Не при Николай Авдеиче…, - прохрипел Гена, не поднимая взгляда.

        -Он в институте учится, - ответил за него Толик, - Вместе со мной. В одной группе.

        -А! Так вы учитесь вместе? - обрадовалась мать, - А я-то подумала…

        Она осеклась, а Гена покраснел, и колени его опять задрожали.

        -Учиться, это неплохо, - глубокомысленно изрек Тимофей, прожевывая кусок колбасы, - А в каком, позвольте спросить, институте?

        -Международных отношений, - твердо ответил Толик, обведя их строгим взглядом.

        Гена недоуменно уставился на него, а мать с Тимофеем переглянулись.

        -Это что ж, дипломатами хотите стать, или какими-нибудь, там, атташе? – неодобрительно поинтересовался Тимофей.

        -А хотя бы, - с легким вызовом ответил Толик, - Чтоб не хуже Николая Авдеевича.

        -Ты его не трожь! – прикрикнула мать, - Ты откуда его знаешь?

        Толик оставил ее вопрос без внимания, спокойно жуя картошку.

        -Вот все вы на запад смотрите, - опять заговорил Тимофей своим наставительным тоном, - Нет бы - выучиться, чтобы от вас здесь, на своей родине польза была. Чему народная мудрость учит? Где родился, там и пригодился. Они там, на западе, все только и мечтают нас уничтожить. Да только знают – не выйдет! Не за то наши деды кровь проливали, чтобы мы теперь Россию матушку им добровольно сдали, как другие, вон… А не могут завоевать, так стараются развратить, разложить изнутри. Одна гниль растленная оттуда к нам ползет. Праздники всякие бесовские… Халоун, сатанинское порождение, день святого Валентина, блудодейная вакханалия, секты разные - протестанты, пятидесятники, свидетели Иговы. Да вы посмотрите, во что великую державу превратили эти демократы прозападные! Слава Богу, сейчас все изменяться начало. Мудрого, толкового правителя Господь послал…

        Он встал, и повернувшись к иконам, сотворил крестное знамение с глубоким поясным поклоном:

        -Дай, Боже, ему здравия и долгие лета.

        -А в чем вы видите его мудрость? – резко спросил Толик,- В том, что рубль в падении бьет все рекорды, бюджеты регионов полупусты, пенсии заморожены, отнимается материнский капитал, промышленность идет к краху, а страна вышвырнута из восьмерки и приближается к положению мирового изгоя?

        За столом воцарилось молчание, а Тимофей уставился на него долгим взглядом с зажегшимися в глубине глаз гневными искорками.

        -Это вас в институте так учат? – все с теми же интонациями спросил он.

        -А вас надо обязательно учить? Вы сами не видите? Этого может не видеть только тот, кто не хочет видеть, - ответил Толик, тоже глядя ему в глаза.

        -Это единственное, изо всего, что ты сказал, благоразумное. В том-то и грех. А вот ты ничего другого увидеть не хочешь?

        -Что именно?

        -А то, что в русского человека плевать перестали, православие на Святой Руси возрождается, земли исконно русские возвращать начали, страна наконец-то стала подниматься с колен. С нами считаются теперь, нас теперь боятся! Или вам до этого дела нет, нехристям?

        -Почему это – нехристям? – подскочила мать, все это время сидевшая молча, лишь переводя широко открытые глаза с Тимофея на Толика и обратно, - Он крещеный у меня. Все чин чинарём. И Нинка…

        -Да что вы за люди такие? – опять оставив без внимания ее реплику, заговорил Толик, вставая во весь рост, - Почему ваше представление об уважении заключается в страхе? Почему вы не можете себе даже представить, что можно просто жить, уважая себя, и друг друга? И зачем вам ваше православие, если вы не стремитесь стать лучше? А ведь Христос именно за это претерпел крестные муки – чтобы люди стали лучше!

        Воцарилась тишина. Тимофей побледнел и смотрел на Толика налившимися гневом глазами.

        -Да… Ну и друга ты себе выбрал, Геннадий, - сказал он наконец, и ему впервые изменил его тон.

        -Он… Он все правильно говорит! – запнувшись, выкрикнул Гена, тоже вскакивая с места.

        -Ген, - спокойно тронул за плечо друга Толик, - Мы с тобой собирались пойти погулять.

        Они молча вышли в сени.

        -Заповеди Блаженства перечитай, проповедник, - не удержался Толик от того, чтобы уйти в своей обычной, в подобных случаях, манере.

        Они молча прошли через деревню и поднялись на пригорок. Здесь Гена остановился, нервно чиркнул зажигалкой, закурил, судорожно сделал несколько глубоких затяжек и отбросил сигарету. Толик обнял его, подставив плечо под голову и сомкнув на спине просунутые под мышками руки:

        -Не расстраивайся, Геннастый.

        -Права была Нинка, - с сердцем сказал Гена, - Не надо было сюда приезжать. Давай уедем, а? Прямо сейчас. Пусть думают, что хотят. Я не хочу туда возвращаться.

        -На чем? Ты же сам говорил, что обратный автобус только в субботу.

        -Пойдем на трассу, проголосуем, деньги есть. Пойдем, Толясь. Что тебе – вещи жалко? Так купим новые.

        -Причем тут вещи? Тебя жалко, - вздохнул Толик, - Не думай ты ни о чем и не обращай на них внимания. Сестра у тебя – душа человек.

        -Она мне не сестра, а самая настоящая мать. Она мне всегда ей была, а не эта… чин чинарём.

        -Вот и помни ее, а об этой не думай.

        Гена внимательно посмотрел на Толика:

        -А с какого мороза ты им вдруг про институт международных отношений задвинул? Я аж в отпаде был.

       Толик разжал объятия. В только что бывших скорбными глазах Гены уже светилась улыбка.

        -Сам не знаю, - тоже улыбнулся Толик, - Во-первых, мать твоя не в тему вопрос задала, хотелось тебе помочь выкарабкаться, а потом этот алкаш-теоретик, уже доставать начал своей твердолобостью.

        -Мне бы уж такое не пришло в голову сморозить.

        -Ты другое сморозить можешь, я знаю, - засмеялся Толик, легонько схватив его ладонью между ног и убегая в сторону леса.

        Гена кинулся за ним. Они долго играли в догонялки, бегая друг за другом по опушке. Наконец, Толик настиг Гену и прижал его к березе. Их лица раскраснелись, а глаза у обоих сияли радостью.

        -Все… Попался, Геннастый. Спускай штаны, - страстно прошептал Толик.

        -Прям здесь? - озорно улыбнулся Гена.

        -Да. Здесь и сейчас. Я хочу, чтобы тебе такой запомнилась эта поездка на всю жизнь – земля, по которой ты когда-то сделал свои первые шаги, осенний лес, и мы с тобой занимаемся любовью под этой березой.

        -Ты настоящий друг, Толясь! – воскликнул Гена, - Я никогда не думал, что такого человека встречу, что такие люди вообще бывают. Поклянись мне! Поклянись сейчас, что мы… Что мы с тобой навсегда!

        -Зачем клятвы? – тихо спросил Толик, проникновенно глядя ему в глаза, - Разве ты сам этого не чувствуешь?

        По ногам Гены уже медленно съезжали расстегнутые джинсы.

        -Повернись… обними березку…, - прошептал Толик, прижимаясь к Гене и кладя ему на плечи руки.

        Тот послушался и Толик вошел в него, тоже сжав ладонями дерево. Они предавались любви, а чистый аромат осеннего леса пьянил их своей свежестью, лаская слух слабым шелестом листьев. Ветви плакучей березы слегка колыхались над их головами, а несколько, самых длинных, тихонько шуршали по одежде, как бы, даря свою долю ласки.

        Они опять начали стонать, но на этот раз почему-то еле слышно, хотя были одни во всем этом, тянущемся не на один километр, лесу. Так получалось само собой. Возможно, им подсознательно не хотелось нарушать возникшей гармонии между ними и природой, частью которой они себя почувствовали, и которая приняла их в свои объятия в момент излияния взаимного чувства.

        Гена вскрикнул, почти вместе с ним Толик, и они замерли, прижимаясь щеками к шершавому стволу и друг к другу.

        -Смотри, - сказал Гена, указывая взглядом на стекающие по бересте прозрачные капли.

        -Ты ее оплодотворил, - улыбнулся Толик.

       Они натянули и заправили одежду, а отойдя, обернулись, еще раз посмотрев на дерево. Березка стояла несколько на отшибе, отделенная от других деревьев парой осин и полукружьем елей. Ее плакучие ветви слегка колыхались под слабым дуновением ветра, как бы прощаясь с ними.

        -Давай ее запомним, - предложил Гена.

        -И когда-нибудь обязательно к ней вернемся, - добавил Толик.

        -Она теперь наш свидетель, - улыбнулся Гена, и вытащив из кармана Айфон, сделал несколько снимков.

        Они брели вдоль грунтовки, и Гена, не переставая, рассказывал:

        -Вон ту дорожку видишь? Это к станции… А вон в той роще я чижика нашел… А вон там речушка, видишь? Она тогда еще не такой заросшей была, мы в ней купались. Она глубокая, кстати. Я у самого берега чуть не захлебнулся, когда мне три годика было. Мамка посадила меня на берегу, а сама с Нинкой уплыла. А я сижу, сижу, ножками в воде болтаю, а потом - как бултыхнусь в воду. Ору, кричу, а они меня не слышат. Потом Нинка увидала, как завизжит – и ко мне. А я уже пузыри пустил. Она меня вытащила и искусственное дыхание делала. Спасла, хотя самой тогда десять лет было.

        Неожиданно Гена свернул с дороги в лес.

        -Куда ты? – не понял Толик.

        -Пошли, пошли, - сейчас увидишь.

        Толик двинулся следом.

        -Тут когда-то главная дорога была, по ней в село ходили. Правда, при мне-то ее уже не было, но что-то еще оставалось - это сейчас все заросло. А скажи, идти легко, чувствуешь?

        Приглядевшись, Толик и впрямь стал замечать следы проходившей здесь когда-то дороги: то ровная, не заросшая площадка, то выбившийся из-под мха булыжник, да и деревья на пути росли более молодые, чем те, что дальше. А идти, в самом деле, было удивительно легко.

        Скоро они вышли из леса и увидели справа за оврагом деревенские дома.

        -Ну, вот, к соседней деревне вышли,- сказал Гена, - пять километров отмахали.

        К деревне через овраг вела размытая дождями грунтовка, а почти на самом верху замерла темно зеленая «Нива», не сумевшая преодолеть самый последний бугор на подъеме. Возле машины стоял мужчина в сапогах и что-то подкладывал под колесо. Увидев на другой стороне оврага вышедших из леса ребят, он приветливо замахал им рукой.

        -Пошли, подсобим, - предложил Гена.

        Приблизившись, они разглядели его. Мужчине было лет шестьдесят, или чуть больше, но выглядел он крепким и еще довольно сильным. Кепка прикрывала залысину, на плечи был накинут охотничий плащ, умные глаза из-под очков смотрели серьезно, а на губах застыла приветливая улыбка. Толику показалось даже странным встретить в этой глуши интеллигентного человека.

        -Ребята, вы откуда здесь? – спросил мужчина, когда они подошли.

        -Со станции, - уклончиво ответил Гена, со знанием дела осматривая завязшие в грязи колеса машины.

        -Да. Видите, какая незадача? – заговорил тот, - На последнем рубеже застрял. Надо бы было по травке, да я соблазнился, что хороший разгон взял.

        -Ерунда, - обнадежил его Гена, - Тут посильнее подтолкнуть надо, всего и делов-то. Садитесь за руль, мы толкнем.

        -Вот спасибо, ребята! - обрадовано воскликнул мужчина, залезая в машину и заводя мотор.

        Вытащить машину удалось, но Толик с Геной оказались перепачканными с ног до головы летящей из-под колес глиной.

        -Так дело не пойдет, - решительно сказал мужчина, посмотрев на них, - Садитесь.

        -Да ладно, в речке отмоемся, - сказал Гена, - Поезжайте.

        -Садитесь, садитесь, - не терпящим возражений голосом приказал тот, - Я вас так не отпущу.

        Ребята починились и уселись на заднее сиденье.

        -Ну вот, перепачкали все тут у вас, - констатировал факт Гена.

        -Мои трудности, - бросил ему через плечо водитель, уверенно объезжая рытвины и ухабы, наполненные мутной грязной водой.

        Чувствовалось, что дорога ему хорошо знакома.

        -Приезжаете сюда часто? – спросил Гена.

        -Живу здесь, - ответил мужчина.

        -Вы?! Живете?

        -А что тебя удивляет? – слегка заметно усмехнулся водитель, - Ты извини, что на ты, ладно?

        -Да не в этом дело. Как-то странно. Не похожи вы на здешнего.

        -Я знаю. Сейчас еще больше удивишься.

        Он подъехал к крайнему одноэтажному дому и вышел, чтобы открыть ворота.

        -Этого дома здесь не было, - сказал Гена, - Здесь Копачевы жили, но они в райцентр переехали, когда я еще здесь был, и дом у них был другой.

        Когда они оказались по другую сторону высокого глухого забора, то не поняли, куда попали. Поляна перед фасадом дома, построенного в традициях русского деревянного зодчества, была засажена кустами сирени и жасмина, между которыми вились дорожки, засыпанные белой каменной крошкой, а пространство между ними заполнял ровный зеленый газон. Здесь же росли на расстоянии друг от друга четыре молодых березки и три голубые ели. Между кустами приютились две садовые скамейки, а поодаль виделся маленький бассейн, выложенный природными камнями.

        -Впечатляет? – спросил мужчина, смеясь одними глазами.

        -Не то слово, - протянул Гена.

        -Там еще рыбки плавают, - кивнул хозяин на бассейн, - а по камням вода стекает. Сейчас эта техника не работает - законсервировал на зиму.

        По выложенной плиткой дорожке шла седая сухощавая женщина в теплом домашнем халате. Подойдя, она сдержанно поздоровалась с ребятами и обратилась к мужчине:

        -Петри, приходил Алехин и просил тебя зайти к нему, как только ты вернешься.

        -Непременно, Розочка, сейчас прямо и зайду, а тебя очень попрошу…

        Он повернулся к ребятам.

        -Давайте познакомимся, молодые люди. Меня зовут Петр Дмитриевич, а это моя супруга, Роза Анатольевна.

        -Анатолий, - представился Толик, слегка поклонившись.

        -Гена, - просто сказал Гена.

        -Очень приятно, - вразнобой ответили хозяева.

        -Розочка, у нас проблема, - заговорил Петр Дмитриевич, - Гена с Анатолием помогли мне выбраться из затруднительной ситуации, но ты видишь, какие это имело для них последствия. Я схожу к Алехину, а ты помоги им обрести подобающий вид.

        -Охотно, - слегка улыбнулась Роза Анатольевна, - пойдемте со мной, молодые люди.

        Хозяин вышел на улицу, а ребята направились к дому, вслед за женщиной.

        Пройдя через веранду, где переобулись в мягкие домашние тапочки, они оказались в гостиной с большим круглым столом и мебелью, стилизованной под старину. Брусчатые стены и пол были покрыты лаком, посередине лежал ковер овальной формы, а в углу стояло пианино. Интерьер дополнялся свисающей с потолка металлической люстрой в форме распускающегося цветка.

        -Присаживайтесь, - сказала хозяйка, указав на диван, и куда-то удалилась.

        -Ну и как тебе? – спросил Гена.

        -Нормально, - пожал плечами Толик, - Так и должны жить нормальные люди.

        -Я видел покруче, ты знаешь, - усмехнулся Гена, - Но, чтоб здесь так жили…

        Послышались приближающиеся шаги, и на пороге появилась Роза Анатольевна. В руках она держала два махровых халата.

        -Гена, Анатолий, пойдите в ванную, снимите с себя все и переоденьтесь в это. Вещи оставьте там, я их выстираю, а сами возвращайтесь сюда. Пойдемте, я покажу, где ванная.

        Она положила халаты на диван рядом с ними и направилась вглубь дома. Ванная оказалась достаточно просторной, была целиком выложена кафелем, и с трудом верилось, что она располагалась в деревянном доме. Напротив входа висело огромное зеркало с подсветкой, а помимо самой ванны имелись еще душевая кабина, компакт и биде.

        -Если захотите помыться - гель и шампунь на полке, эти два полотенца чистые, - сказала хозяйка и удалилась.

        Ребята переглянулись и стали снимать в себя грязную одежду.

        -А мне и впрямь хочется помыться, - улыбнулся Гена.

        -Полезли, - согласился Толик, - Для убыстрения дела – один в ванну, другой в душ.

        Распаренные, в одних трусах, халатах и тапочках на босу ногу, вернулись они в гостиную.

        -Чай? Кофе? – предложила Роза Анатольевна, - Если курите, вот пепельница…

        -Спасибо. Если можно, кофе, - вежливо сказал Толик.

        -И мне, - ввернул Гена, - Покрепче.

        Хозяйка вышла и через какое-то время вернулась, неся на подносе чашки и вазу с печеньем.

        -Извините, а вы здесь постоянно живете? – спросил Толик, присаживаясь к столу.

        -Да, - пожала плечами Роза Анатольевна, - А почему вас это удивляет? Мы отработали свое - и я, и муж. Вышли на пенсию и решили прожить оставшиеся годы вдали от городской суеты.

        -А давно вы здесь живете? – поинтересовался Гена.

        -Уже два года. Купили этот участок, снесли все, что здесь было, и построили вот это. Интересуетесь?

        Она встала с места и жестом пригласила за собой.

        -Кабинет мужа, - открыла она дверь следующей комнаты.

        Перед глазами ребят предстало небольшое помещение с письменным столом, массивным креслом подле, кожаным диваном и стеллажом, от пола до потолка заставленным книгами.

        -Здесь спальня… А это спальня для гостей с туалетом и душевой кабиной… - продолжала экскурсию хозяйка, - Кухня на той половине, а в ванной вы уже были. Как видите, не так много и все только самое необходимое для нормальной жизни. На чердаке – мастерская.

        Отделка стен и пола во всем доме не отличалась от гостиной, а немногочисленная мебель, хоть и была современной, но не нарушала общего колорита.

        Роза Анатольевна распахнула заднюю дверь дома, и они вышли в садик, засаженный садовыми деревьями. В самом конце виднелась небольшая теплица и несколько высоких грядок. Вдоль и поперек тянулись выложенные плиткой узкие дорожки для удобного прохода и укрепленные на некотором расстоянии от земли водопроводные трубы.

        Центральная дорожка упиралась в деревянное сооружение, напоминавшее беседку, только вознесенную над землей четырьмя глухими бревенчатыми стенами.

        -Изобретение мужа, - улыбнулась Роза Анатольевна, - Эксклюзивный проект. Оттуда открывается очень красивый вид на окрестности. Мы любим там любоваться закатом.

        Наверх вела узкая деревянная винтовая лестница с перилами.

        -А здесь...- она распахнула дверь в нижнее помещение «беседки»,- русская баня.

        Ребята заглянули. Предбанник и парилка были не слишком просторными, и в то же время не тесными. Все внутри было отделано светлыми деревянными рейками. Окна отсутствовали, но встроенные в стены светильники с деревянными абажурами, мягко освещали помещение, имитируя свет из небольших окошек. Парилка обладала электрической печью и полками в два яруса, расположенными в форме «лесенки».

        -Так и живем, - продолжала Роза Анатольевна, возвращаясь обратно к дому, - И поверьте, все это стоит не таких уж больших денег – почти все здесь муж сделал своими руками. И спроектировал, и построил – он архитектор.

        Они вернулись в гостиную, где все трое закурили и стали пить кофе.

        -А не скучно вам здесь? – спросил Гена.

        Губы хозяйки тронула легкая улыбка:

        -Что вы имеете в виду? Во-первых, чтобы все это обустроить, потребовалось немало сил и времени, а потом, в конечном счете, все зависит от человека. Если вам скучно самому с собой, то, простите, это будет везде. У нас были другие варианты: мы могли, например, переехать к дочери, она живет во Франции, но мы русские люди и предпочли остаться на своей земле. Да и сына оставлять не решились. Он лентяй. Любит, чтобы за него все решали и преподносили на блюде – на западе ему не место. И потом, что самое главное, мы с мужем безумно любим русскую природу. Подмосковный коттедж впритирку с другими, нам не подходит. Оставили сыну московскую квартиру, а сами удалились сюда. А именно сюда потому, что дед моего мужа отсюда родом. В этих краях было его родовое гнездо, но там уже ничего не осталось ни от дома, ни от села. Нас многие не понимают, считают чудаками. Может, они правы, но мы с мужем не жалеем. Пока не жалеем.

        В последних словах проскользнула еле уловимая грусть.

        -А как у вас сложились отношения с местными? – поинтересовался Толик.

        -Вы знаете, неплохо. Муж много делает для населения, они его выбрали председателем общественного совета, вот и сейчас пошел что-то решать относительно дороги. Вы имели возможность сегодня убедиться, что это такое, а она у нас единственная. А я? Пытаюсь вести себя с ними, как с равными себе людьми, не опуская себя в то же время до их уровня. Уважаю в них личность. Они это чувствуют и платят взаимностью. Я, например, ни слова не говорю, когда они собираются на посиделки на скамейке у наших ворот, а наоборот, подметаю каждый день за ними окурки. Только личным отношением можно что-нибудь добиться, я уверена. Простите, что я с вами так откровенна, но вы интеллигентные ребята, и думаю, меня поймете. Из Москвы?

        -Да, - подтвердил Толик.

        -Я так и подумала.

        Она затушила сигарету, отодвинула пустую чашку и предложила:

        -Хотите, я вам спою?

        Предложение было настолько неожиданным, что ребята оторопели, а Роза Анатольевна раскрыла пианино, дотронулась до клавиш, и дом наполнился чарующими звуками музыки, на фоне которой зазвучал ее бархатный голос:

 

Целую ночь соловей нам насвистывал,

Город молчал, и молчали дома.

Белой акации гроздья душистые              |

Ночь напролет нас сводили с ума...  

 

        Толик чувствовал, что эти звуки наполнили не только пространство, но стали проникать куда-то глубоко в него самого, волнуя и вызывая ответное чувство. Он переводил взгляд с осеннего пейзажа за окном на сидящую за пианино женщину, внимал музыке и ее пению, и был где-то далеко, где все так же ясно и чисто, как в этом романсе.

        А Роза Анатольевна продолжала петь с такой искренностью, что Толику казалось, она поет о себе, делясь самым сокровенным.

 

..В час, когда ветер бушует неистово,

С новою силою чувствую я:

Белой акации гроздья душистые

Невозвратимы, как юность моя!

 

       Прозвучал последний аккорд, и Толик от души захлопал. Гена последовал его примеру, но Роза Анатольевна, поморщившись, попросила:

        -Не надо…

        -Вы актриса? – спросил Толик.

        -Музыкант, - еле заметно улыбнувшись, ответила она, - Если уж начистоту, то единственное, что меня здесь угнетает, так это людское бескультурье. Я бы даже сказала - махровое, воинствующее невежество. Я предлагала дому культуры в соседнем городке свою помощь - совершенно бесплатно заниматься с детьми музыкой, но… Это оказалось никому не нужным. Всех устраивает, что они пьют с малых лет и болтаются на улице. Почему так? Откуда такое равнодушие к себе самим и собственному будущему? К тому же, как выяснилось, у них в ДК нет даже рояля. У меня такое в голове не укладывается…

        На веранде хлопнула дверь, и на пороге гостиной появился Петр Дмитриевич.

        -Развлекаешь гостей?

        Роза Анатольевна поднялась, вышла на кухню, и оттуда послышался ее голос:

        -Ребята, ваши вещи выстирались, а обувь я уже помыла. Сейчас включу сушилку, и через полчаса можете одеваться…

        -…А пока мы поужинаем, - завершил за нее муж.

        Скоро они сидели за накрытым сервированным столом. Закуски, в основном, были   приготовлены собственными руками из даров щедрой природы, однако, их разнообразие и специфический вкус каждой, свидетельствовал о самобытном мастерстве хозяйки.

        -Хобби у нас такое, - улыбнулся Петр Дмитриевич, - Я приношу, а Роза Анатольевна совершенствует свой кулинарный талант.

        -Вина отведайте, - предложила хозяйка, указывая взглядом на стоящую на столе бутылку, - Настоящее Шардоне, дочь из Франции привезла.

        Петр Дмитриевич наполнил бокалы.

       -За нашу встречу, - сказал он, поднимая свой.

       Все чокнулись, и Толик ощутил во рту приятную вкусовую гамму. Ему невольно вспомнился заставленный мисками стол, за которым они сидели утром, и «очищенная на меду» в мутной бутылке, возведенная в ранг «истинного русского напитка». Сейчас с трудом верилось, что это тоже здесь, рядом, на этой же земле.

        -Что сказал Алехин? – поинтересовалась Роза Анатольевна, обращаясь к мужу.

        -В понедельник съезжу в район, потолкую с новым руководством в лице преемника Смирнова. Алехин утверждает, что с ним можно договориться, в отличие от того. Испокон веков дороги на Руси миром строились, но грейдер, хотя бы, он может выделить? Вот так… - Петр Дмитриевич повернул голову к ребятам,- На заслуженный, как говорят, отдых с Розой приехали, а покой нам только снится.

        Они выпили еще: и за устроение дел, и за гостеприимных хозяев, и за гостей, и за всех присутствующих сразу.

        На горячее было подано тельное из рыбы, а на десерт - клюквенный мусс.

        -Клюкву тоже сами собирали? – спросил Гена

        -Было такое дело, - улыбнулся Петр Дмитриевич, - А вы надолго в наши края? Можем вместе сходить. Сейчас самый сезон тихой охоты, да и погода пока благоприятствует.

        -Да нет… Мы это…- смешался Гена, отводя взгляд.

        -Ну, была бы честь предложена, - не смутился хозяин, - А за сегодняшнюю помощь спасибо.

        Он протянул и пожал им каждому руку.

        -Может, довезти вас до станции? – предложил Петр Дмитриевич, но сам осекся на последнем слове.

        -…И начнем все сначала, - завершила Роза Анатольевна.

        Все засмеялись.

        -Да, две вечные российские беды на букву Д, - покачал головой Петр Дмитриевич, - От них нигде не скроешься.

        -Не переживайте за нас, мы через лес короткую дорогу знаем, - успокоил его Гена.

        -Поторопитесь, время к вечеру.

        -Будем рады видеть вас вновь, - приветливо улыбаясь, сказала Роза Анатольевна, - В любое время. Петри может отъехать по делам, но я всегда дома.

        -Спасибо, - искренне сказал Толик, опять пожимая руку хозяину.

        -Не застревайте больше, - добавил Гена.

        На скамейке за воротами сидели два местных мужика в ватниках. Поздоровавшись, они с любопытством посмотрели на них. Ребята ответили и пошли по направлению к дороге.

        -Не бросай, - услышал Толик за спиной, - Роза здесь каждое утро метет.

        В ответ послышался скабрезный смех.

        -Эх, Гоза, п…зда ее с могоза! А бабенка хогоша, хоть и стагая, скажи? Я б ее тгахнул. А ты бы тгахнул?

        -Так она тебе и дала… Она – другого поля ягода.

        Толику вдруг показалось, что ему в лицо опять полетели комья грязи, как тогда, в овраге, из-под колес. И еще вспомнилось обещание, данное когда-то тренеру. Он не даже не обернулся, только почувствовал, как в карманах куртки сами собой до боли сжались кулаки.

        «А может, я неправ? – неожиданно подумалось Толику, - Может, в его понимании, это самое сильное выражение симпатии Розе Анатольевне? Ведь тот, про которого я где-то читал, что был расстрелян за то, что спел частушку:

 

Эх, калина-мАлина,

Х… большой у Сталина,

Больше, чем у Рыкова

И у Петра Великого,

 

        тоже, может, считал, что делает комплимент любимому вождю?»

        Теперь, когда схлынули эмоции, ему показались наиболее значимыми слова другого мужика:

        «Она – другого поля ягода…»

        И еще показалось, что ему пришло время твердо определить, наконец, в этой многообразной жизни свое «поле». Определить самому для самого себя окончательно и бесповоротно.

        Начали сгущаться сумерки. Хотелось поговорить, но у Толика возникло ощущение, что природа вступила с ними в состязание – кто кого? Они быстро и сосредоточенно шли друг за другом, стремясь скорее выбраться из погружающегося во мрак леса. На пригорок у деревни вышли уже в полной темноте, а к дому подходили, подсвечивая себе дорогу Гениным Айфоном.

        Окна в доме еще светились, но дверь была заперта. Гена громко постучал в дверь, потом в окно, однако прошло несколько минут, пока послышался стук отпираемого запора. Гена распахнул дверь и увидел спину удаляющегося Тимофея.

        Они вошли в сени. Гена щелкнул выключателем у двери, и под потолком вспыхнула болтающаяся на проводе яркая лампочка.

        -Геннастый, - сказал Толик, обратив внимание на довольно широкую дощатую лавку вдоль стены, - Давай здесь будем спать. Ляжем головами в разные стороны, шапки натянем, вторые свитеры, ноги покрывалом накроем – не замерзнем. В лом мне туда идти…

        Он кивнул на дверь, ведущую в дом.

        Гена подумал немного и пошел один. Скоро он вернулся, таща, помимо рюкзака, заплатанную ватную подстилку.

        -На печке валялась, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Толика.

        Гена поднес ее к лицу, и понюхав, добавил:

        -Вроде не обоссанная.

        -Чего они там? – спросил Толик, кивая на дверь.

        -Мамка упилась в сиську, спит, - ответил Гена, - а этот сектант, тоже в хлам, сидит, Библию читает. Чего он там видит – не знаю. На меня даже не посмотрел.

        -Ладно, давай спать,   - сказал Толик, беря у него из рук подстилку и расстилая ее на лавке.

        Они натянули вторые свитеры, вязаные шапочки и соорудили себе постель, приспособив под головы оставшиеся в рюкзаке мягкие вещи.

        -Предусмотрительный ты, Толясь – уважительно сказал Гена.

        -А еще ругал меня за это покрывало.

        -Правда что… Можно подумать – ты, а не я в деревне вырос.

        -Все, спим, Геннастый. Утро вечера мудренее, - улыбнулся Толик, обнимая его и крепко целуя в губы.

        Гена улегся головой к двери в дом, а Толик, щелкнув выключателем - к входной двери, и оба укрылись по локти покрывалом. Над деревней стояла тишина, нарушаемая лишь перестуком колес проходящего где-то в отдалении поезда. Но вот затих и он...

        Толик лежал на спине и слушал тишину. Он раньше не знал, что тишину можно слушать. А может быть, он ее просто не слышал? Ведь то, что было раньше, всегда нарушалось какими-то, пусть слабыми и незаметными, но звуками. Здесь же тишина была мертвой, и он прислушивался к ней, как открывая для себя нечто новое.

        Уже много открытий сделал для себя Толик после того, как они уехали из Москвы, и сейчас ему казалось, что прошло не четыре дня, а целая вечность. В его сознании проносились беспорядочные обрывки впечатлений, сливающиеся в беспросветный черно-белый визуальный ряд, среди которого мелькали яркими цветными вспышками то доброе лицо Нины, то смеющиеся глаза Маришки, то приветливые лица Петра Дмитриевича и Розы Анатольевны, а чаще всего - изменчивое, но неизменно милое и ставшее дорогим лицо Гены.

        Толик погрузился в полудрему и увидел березу на окраине леса, покачивающую своими плакучими ветвями, сиреневый сад с белыми дорожками и бассейном, в котором плескались золотые рыбки, увидел себя в детстве, гуляющего с мамой и бабушкой в Нескучном саду, где-то в глубине которого звучала музыка и слышался бархатный голос Розы Анатольевны…

 

…Годы промчались седыми нас делая

Где чистота этих веток живых?

Только зима да метель эта белая

Напоминают сегодня о них…

 

        Проснулся Толик внезапно и не мог понять от чего. Что-то тяжелое навалилось на ноги и постоянно ёрзало, а в темноте раздавались странные звуки, напоминавшие то ли хрип, то ли стон на фоне тяжелого дыхания.

        -Ну, что ты кочевряжишься, пидорюга? Думаешь, никто не знает, кто ты есть? Давай… Давай, хорошо будет, - послышался страстный шепот.

        Толик моментально вскочил на ноги и включил свет.

        Первое, что он увидел, была голая задница, торчащая из-под некогда черных выцветших брюк с расстегнутым ремнем. Только длинные, вьющиеся на концах волосы, довели до его сознания, что она принадлежит Тимофею. Сам же он, навалившись всем телом на лежащего Гену, прижимал локтями к скамье его руки, зажав одной ладонью рот, а другой пытался расстегнуть ему ремень на джинсах. Гена сопротивлялся и изворачивался, хрипя и задыхаясь под широкой ладонью.

        Не колеблясь ни секунды, Толик подскочил, оторвал Тимофея за плечи от Гены, швырнул его на пол и с размаху ударил ногой в пах. Тот застонал и скрючился, изрыгая проклятья и мат вперемежку со старославянскими словами.

        -Геннастый, ты как? – наклонился Толик к Гене.

        -Сука… бл..дь… пидор вонючий, - проговорил Гена, сморкаясь и вытирая тыльной стороной ладони губы, - Во сне набросился.

        -Геннастый, собирайся и пойдем отсюда, - твердо сказал Толик.

        -Сейчас, ночью?

        -Сейчас. Лучше в поле спать, чем под одной крышей с этими…

        Сзади послышался шум. Взглянув через плечо Толика, Гена широко открыл глаза и отчаянно вскрикнул:

        -Толясь!

        Толик обернулся. Прямо на него шел с зажатым в руке топором Тимофей. Штаны его болтались у колен, волосы и всклокоченная борода торчали во все стороны, как у какого-нибудь сказочного злодея, а глаза буквально горели уничижительным гневом.

        -Христопродавцы… Содомиты… Антихристово племя… - хрипел он, приближаясь.

        Толик резко шагнул навстречу, сделал несколько стремительных телодвижений, и топор грохнулся на пол, а рядом рухнул, как подкошенный, Тимофей.

        -Очухается… Но не сразу, - сам присев и морщась от боли, проговорил Толик.

        Последствия драки в райцентре еще давали о себе знать.

        Гена встал на ноги и посмотрел на Толика:

        -Опять ты меня спасаешь…

        -Пошли, Геннастый, - сказал Толик, - Ты говорил, тут станция близко.

        -Близко-то близко, но пассажирские там не ходят.

        -Ну, что-то там ходит? Я слышал стук колес, когда засыпал. В метро на сцепке катался, а здесь стремаешься?

        Гена слабо улыбнулся и взял в руки рюкзак.

        Они вышли из дома, опять подсвечивая дорогу Айфоном. За калиткой Гена остановился, и повернувшись назад, тихо сказал:

        -Прощай, отчий дом. Теперь уже навсегда.

        Толик подошел и встал рядом, прижавшись к его плечу.

        -Ты помнишь, что мы говорили с тобой сегодня у березы? – спросил Гена твердым голосом, и Толику показалось, что он сейчас видит в темноте его пристальный и суровый взгляд.

        -Помню, - ответил он.

        -Мы с тобой навсегда!

 

 

 

 

6.

 

 

        Едва они поднялись на пригорок, как из-за туч показалась луна, осветившая все вокруг мягким матовым светом.

        -Красиво, - сказал Толик, оглядывая уже знакомые ему окрестности.

        -Классная здесь природа, - отозвался Гена, кладя в карман Айфон, которым освещал дорогу, поскольку необходимость в этом исчезла вместе с появлением луны, - Жаль, пропадает все почем зря…

        -Нашу березку видишь?

        Они приостановились и посмотрели в сторону леса. Береза стояла на самом краю, и плакучие ветви придавали ей в лунном свете вид склоненной головы с длинными волосами.

        -Прощается с нами, - тихо проговорил Толик.

        -А правда, Толясь, есть что-то такое, что ощущаешь только здесь, где вырос, - так же тихо сказал Гена, - Я это почувствовал, не смотря ни на что…

        -Научиться бы жить, чтобы чувствовать только это, - задумчиво сказал Толик, - Или, хотя бы, никогда не забывать.

        Они свернули на тропинку, ведущую к станции. Сначала она вилась по оврагу, потом пошла вверх, и скоро перед глазами ребят открылось заросшее бурьяном поле, за которым виднелись далекие огоньки.

        -Вот и станция, - указал на них Гена, - А на этом поле мы колоски собирали, когда тут еще колхоз был.

        -Ты еще застал тут колхоз? – спросил Толик.

        -Совхоз. Да какая разница? Был тогда еще... Ну, когда я еще совсем мелким был. Ферма еще даже была. Валера Быстров ей заведовал. Алкаш, каких свет не видел. Образование четыре класса, а заведующий. Да грозился еще все время – уйду, уйду, тогда узнаете… Как накаркал. Вот и ушел. Теперь ни его, ни фермы.

        Разговаривая, они приближались к огонькам, и вот уже начали проступать из темноты строения.

        Самой первой стала заметна белая церквушка, как бы оживившая собой мерцающий в лунном свете ночной пейзаж.

        «Как умело строили тогда церкви, - подумалось Толику, - Прямо самое подходящее место находили, как притягивает к себе…»

        -Здесь, что ли, наш проповедник душу спасает? - кивнув на храм, спросил Толик.

        -Здесь, другой тут нет, - мрачно ответил Гена, - Вместе с дядей Витей полудурком. Ты бы видел его раньше… Батюшка! Куды бечь?

        -Так, где же здесь другого найдешь? – пожал плечами Толик,- Не пьет, не курит, небось, да по бабам не бегает – вот и нашли праведника. Да чтоб еще что-нибудь народное задвинуть мог, раз учить поздно. Лишь бы поскладней, да почудней.

        -Как это ты всегда угадываешь? – повернул голову Гена, - Это он, правда, всегда мог. Им тут, наверное - чем чуднее, тем святее кажется.

        -Догадаться не трудно. Удивительно, что такое воспринимают. Правильно Роза Анатольевна сказала – воинствующее невежество…

        Незаметно они уже подошли вплотную к станционному поселку.

        -Спонсор? – кивнул Толик на стоящий недалеко от храма двухэтажный коттедж.

        -Похоже. Благодетель. Вроде моего, наверное. Домишко-то не хилый себе выстроил.

        -Обоюдовыгодный союз, - усмехнулся Толик.

        -В смысле? – не понял Гена.

        -В смысле – за церковную землю платить не надо.

        Поселок был совсем крошечный. Пройдя мимо двух темных домов, ребята увидели замерший на пути грузовой состав. Куда он направляется, и долго ли еще будет стоять, они не знали. Можно было, конечно, пойти разузнать в маленький домик из кирпича, где помещалась станция, но идти было далековато, да и неизвестно, чем бы это для них обернулось. Толику стало казаться, что встречи с людьми на этой земле несут для них в себе одни невзгоды. Да так оно, пожалуй, и было, за исключением Нины да гостеприимной супружеской четы.

        Их взгляды одновременно сошлись на приоткрытой двери одного из вагонов. Не сговариваясь, они подошли, заглянули туда, и Гена осветил его изнутри, насколько это было возможно, Айфоном. На   полу валялись стружки, какой-то мусор, но сам вагон был пустым.

        -Полезли? – шепотом спросил Гена.

        -А что это за линия, ты знаешь? Куда мы приедем? – тоже шепотом отозвался Толик.

        -До Торжка отсюда ездили, - неуверенно сказал Гена.

        Толик окинул взглядом спящий поселок, примыкающие к линии мрачные постройки, отбрасывающие в лунном свете длинные тени, и что-то ему вдруг почудилось настолько зловещее в этой картине, что пустой вагон показался самым желанным убежищем. Ни слова не говоря больше, он начал карабкаться внутрь. Гена влез следом. Они навалились вдвоем на тяжелую дверь, и она закрылась, огласив громким скрежетом спящую округу.

        -До конца не захлопывай, - сказал Толик, успев сообразить, что они не знают ее устройства и это грозит им потерей возможности выбраться отсюда.

        Некоторое время они прислушивались, но над станцией стояла тишина. Похоже, они никого не потревожили своим вторжением в мир этого затерянного в глуши полустанка, и Толику неожиданно сделалось легко и беззаботно. Казалось, все осталось позади – таящие угрозу непредвиденные встречи, враждебность, безнадега и запустение. Этот вагон принял их под свою крышу и заслонил выщербленными дощатыми стенами от всего жестокого мира.

        Толик вытащил из рюкзака и расстелил в углу опять оказавшееся при деле покрывало.

        -Иди сюда, Геннастый, - позвал он, - Спальное место готово.

        Гена подошел, они уселись на покрывало, подсунув под спины рюкзак, и закурили.

        -Да… - протянул Толик, вспомнив идущего на него с топором Тимофея, - Праведник-то наш каков оказался? Всего от него ожидал, но чтоб такое…

        -Я, сплю, понимаешь, и чувствую, что меня кто-то лапает. Я сперва подумал - тебя на любовь потянуло. Глаза открыл – темно, но понял, что не ты, а кто-то вонючий и перегаром прет. Ну, а тут он мне рот зажал, и джинсы стаскивать начал. До меня дошло, что насилуют, но что это он – врубился только, когда ты свет зажег. Вот тебе и благочестивец.

        -Да все они там такие, - с досадой сказал Толик, - Поэтому таких, как мы, и ненавидят. Я заметил чисто по жизни, кто больше других прет на что-то или на кого-то, тот почти всегда сам такой и оказывается. Особенно, если показать не хочет. А уж эти мохнорылые-то… Проповедуют любовь, честность, целомудрие, а на самих пробы негде ставить. Такие вот Христа и распяли.

        -Какие?

        -Церковники современной ему церкви. За то, что он обличал их лживость и притворство, а грешников на истинный путь наставлял.

        -Ты что, Библию читал?

        -Читал. Поэтому им и не верю.

        Они затушили окурки об стену и почти тут же закурили вновь.

        -А у архитектора тебе понравилось? – спросил Гена.

        -Очень, - серьезно ответил Толик, - Знаешь, полный бред, но когда мы прощались, мне не захотелось уходить. Подумал даже – вот бы нам с тобой построить рядом с ними дом. Тоже все так обустроить, жить там, работать - кур, коз развести, как ты тогда говорил, кроликов… Ну, а как за ворота вышли – сразу отрезвел.

        -Почему?

        -А ты тех мужиков на скамейке помнишь?

        -Ну. И что?

        -А этого, что за самогонкой тогда к Тимофею приходил?

        -Ну, здесь все такие… Почти все.

        -Вот именно. Поэтому мне архитектора и жалко. Столько сил вложили, старания, а жить не смогут.

        -Живут ведь уже два года.

        -Прожили – сказать вернее. Пока строились, все налаживали, привыкали. За делом всегда ничего не замечаешь. Теперь все сделали, и что дальше? Природа природой, а вокруг-то – полный вакуум. Друзья к ним сюда не поедут, а здесь своих они не найдут. Поэтому, мне кажется, Роза Анатольевна так нам и открылась во всем, что ей больше, кроме мужа, и поговорить не с кем. Даже петь начала.

        -А тебе понравилось, как она пела?

        -Душевно. Смотрел на нее, и казалось, что она про себя поет...

        Толик замолчал и прислушался. Со стороны улицы слышались приближающиеся шаги – кто-то шел вдоль состава, скрипя гравием под подошвами. Ребята притихли и даже затушили сигареты. Вот уже шаги послышались совсем рядом и… стали удаляться.

        -Нельзя, Геннастый, создать другой мир за забором, в изоляции от того, что тебя окружает, - завершил Толик, когда шаги затихли, - Иначе, это будет так, как у нас с тобой сейчас. Сидим тут - пока никто не трогает, нам хорошо, а вон, прошел кто-то и сразу весь кайф обломал.

        Они замолчали, и их опять окружила та самая мертвая тишина.

        -Сколько сейчас? – спросил Толик.

        Гена сверкнул в темноте Айфоном:

        -Пять минут второго.

        -Знаешь, - предложил Толик, - Давай, заляжем сейчас тут до утра, а часов в шесть вылезем и пойдем на трассу – будем выбираться автостопом. Или на станцию пойдем, расспросим у местных, как лучше? Может, даже и подвезет кто.

        -Давай, - охотно согласился Гена, - С утра тут машины бывают. А уж до райцентра хоть кто-нибудь, да поедет.

        Они вытянули ноги в разные стороны, и положив головы на рюкзак, прикрыли глаза.

        Тишина продолжала окутывать их своей безмятежной аурой, и Толик вновь был с Геной в том самом лесу. Только трава была почему-то ярко-зеленой, и листья на деревьях отливали той самой свежей зеленью, которая бывает только в начале мая, когда они вылезают на свет из своих почек. И они с Геной становятся то такими, как есть, то совсем юными. Они бегают друг за другом по солнечному лесу, то сходясь, то разбегаясь, то одетые, то голышом... Вот Гена, совсем малыш, падает в речку, а Толик спасает его и начинает делать искусственное дыхание. Но вдруг они превращаются в себя самих теперешних. И не дыхание он ему делает, а они с упоением занимаются любовью.

        «Христопродавцы!... Содомиты!... Антихристово племя!» - раздается скрипучий натужный голос, и из воды появляется Тимофей с топором в руках.

        Удар… Толик открыл глаза. Скрип, так напоминающий голос, что он слышал во сне, продолжает звучать, все время нарастая. Он догадался, что это скрипит что-то под вагоном, а удар – это был резкий толчок тронувшегося с места поезда.

        -Геннастый, - позвал Толик.

        -А… - послышался рядом сонный голос, и его щека ощутила волосы, которые он, похоже, уже начал узнавать по запаху.

        -Мы, кажется, едем куда-то.

        -Да и х… с ним, - пробормотал Гена, - Давай поспим…

        Поезд действительно тронулся, увозя в одном из пустых вагонов двоих, ставших близкими друг другу людей, которые нашли в нем покой после множества совместно пережитых треволнений. Он катил их сквозь ночь куда-то в неизвестность, а они мирно спали, растянувшись на покрывале, положа головы на один рюкзак, и ощущая лицами дыхание друг друга.

        Проснулись они опять от тишины. Поезд стоял, а через щели в стенах вагона пробивалось яркое солнце.

        Толик подошел, и упершись ногой в дверь, отодвинул ее настолько, чтобы можно было выглянуть. Поезд стоял среди леса. Деревья, уже тронутые осенними красками, светились в легкой дымке на фоне ослепительно голубого прозрачного неба. Свежесть воздуха опьяняла, а капли росы, сверкающие в лучах восходящего солнца на еще зеленой высокой траве, слегка серебрили ее, мерцая разноцветными искорками.

        -Что там? – спросил Гена, тоже поднявшись и подходя к двери.

        -Не знаю, в лесу где-то стоим.

        -Посмотрим?

        Они спрыгнули на влажный от росы песок полотна железной дороги и подлезли под вагон. Прямо перед ними были рельсы встречного пути, а немного в отдалении виднелась одноэтажная постройка, в которой, очевидно, помещалась станция.

        -Блин, мы ж совсем в другую сторону заехали! - воскликнул Гена, прочитав название.

        -Далеко? – поинтересовался Толик.

        -Да фиг его знает. Сотня километров по любому.

        -А что там дальше?

        -Великие Луки, кажется. Не знаю я этих мест, там уже совсем другая ветка.

        -Поедем дальше?

        -А если он еще куда свернет? Так можно вообще фиг знает куда заехать. Надо было спрыгнуть, когда он тронулся…

        -Постой, - перебил его Толик.

        По встречному пути к ним приближался маневровый тепловоз. Он шел без вагонов, кабиной вперед.

        Войдя на станцию, тепловоз остановился напротив здания. Из кабины показался плотный мужик лет сорока в ватных штанах, замасленной оранжевой безрукавке и в такой же грязной красной вязаной шапочке на голове. Он спустился по лесенке и засеменил короткими ногами к зданию. Пробыл он там недолго, вышел и направился обратно к тепловозу. Одновременно выходной светофор засветился зеленым светом.

        -Сейчас поедет. Цепанём? – спросил Гена.

        Они залезли в свой вагон, схватили рюкзак, засунули в него наскоро скомканное покрывало и спрыгнули обратно.

        Тепловоз уже тронулся, огласив окрестности протяжным гудком.

        Ребята припустили бегом, и догнав его, прицепились, схватившись руками за ограждение площадки, тянувшейся по периметру машинного отсека, а ногами вскочив на рейки металлического фартука, спускавшегося к самым рельсам. Подтянувшись, они уселись вдвоем на довольно широкую массивную сцепку, свесив вниз ноги. Скоро станция осталась позади, тепловоз вышел за стрелку и запыхтел дизелем, набирая скорость. Ехать было здорово. Вокруг плыл не отделенный и не закрытый никакими стеклами пейзаж, ощущалось дуновение ветерка, а мелькающие прямо под ногами шпалы давали со всей остротой ощутить скорость свободного передвижения.

        -Классно, скажи? – улыбнулся Гена.

        -Классно, - согласился никогда так раньше не ездивший Толик.

        Они ехали так уже довольно долго. От кабины машинистов их закрывал машинный отсек, а по сторонам тянулась дикая природа, и «спалить» их было некому. Лишь один раз промелькнул переезд, и они помахали руками в сторону пропускающей тепловоз легковушки. Разве что не очень комфортно было сидеть на жесткой холодной металлической сцепке, да стыли руки, которыми они держались за поручни. Гена давно уже поглядывал на узкую площадку по ту сторону ограждения.

        -Перелезем? – спросил Толик.

        Гена согласно кивнул головой и уже встал, упершись ногами в фартук, чтобы осуществить задуманное, когда послышались тяжелые шаги и из-за угла машинного отсека показался тот самый мужик, что выходил на станции. Заметив их, он замер на месте и в недоумении уставился маленькими поросячьими глазками. Его круглое, покрытое трехдневной щетиной лицо, почти половину которого составляли красный мясистый нос и такие же толстые обветренные губы, застыло сначала в удивлении, а потом обрело свирепое выражение.

        -Фули вы тут?! – выкрикнул он каким-то бубнящим голосом, - Вы фто, офуели?! Вам жить надоело, ёфтать?

        -Мы тебе мешаем, или места жалко? – отозвался Гена.

        -Поговори еще мне! – взорвался мужик и нагнулся, схватив обоих за шиворот крепкими, достаточно сильными руками, - А ну перелазь сюда! Перелазь, перелазь, ёфтать.

        Сопротивляться ему в таком положении ребята не могли, поскольку можно было легко сорваться вниз, и им пришлось подчиниться.

        -Откуда вас принесло? – начал допрашивать мужик, не выпуская из кулаков зажатые в них воротники их курток.

        -Твое какое дело?! – рванулся Гена.

        -Я те сефяс покажу, какое дело, ёфтать!

        Мужик затолкнул их в узкий проход между ограждением и машинным отсеком, и начал грубыми пинками гнать в направлении кабины. Когда они, таким образом, приблизились к ней, распахнул дверь и втолкнул их внутрь.

        -Видал, ёфтать? – обратился он к сидящему за котроллером другому, примерно тех же лет, лицо которого обрамляла окладистая борода.

        Толику сразу вспомнился Тимофей, но в отличие от того, маленькие колючие глазки машиниста смотрели пристально и с подозрением.

        -Где ты их взял? - спросил он помощника, не забывая поглядывать вперед.

        -На сцепке ефали, ёфтать. Гляжу, сидят и фоть бы фуй. Отродясь у нас тут такого не видел.

        -А как они попали туда?

        -Не говорят, ёфтать.

        -Кто такие? – грубо спросил машинист, буравя их уже откровенно подозрительным взглядом.

        -Скажите, а почему мы должны вам отвечать? - твердо спросил Толик, - Вы представитель правоохранительных органов? И потом, почему вы нас допрашиваете, как преступников? Что мы нарушили? Правила пользования железной дорогой? За такое правонарушение полагается штраф сто рублей, и мы его заплатим, если будет нужно.

        -Складно говоришь, - задумчиво протянул машинист, - Прям, от зубов все отскакивает.

        Он поманил глазами помощника и что-то пошептал ему на ухо, после чего тот вышел из кабины, но дверь закрывать не стал. Толик видел, как, выйдя на площадку, он полез за чем-то в машинный отсек.

        -Так, все-таки, откуда вы, такие грамотные, оказались в наших местах и кто вас научил так ездить? - спросил машинист.

        -Я живу здесь, понял?! – выкрикнул Гена, - Что ты дое..ался до нас? Очень крутой, да?

        -Ты? Живешь здесь? Что-то не похож ты на местного, – скептически усмехнулся машинист и кивнул на Толика, - Может, скажешь, и он здесь живет?

        -Тебе паспорт надо показать? – спросил Гена.

        В кабину вернулся помощник и встал у двери, держа руки за спиной.

        -Ген, кончай этот базар, - сказал Толик, - Он тут микитку из себя строит, а мы ведемся, как лохи. Единственное, что он имеет право сделать, так это высадить нас.

        -Что ты говоришь? – недобро усмехнулся машинист, переглянувшись со стоящим за их спинами помощником и одновременно переводя рукоятку пневматического крана.

        Тепловоз начал медленно останавливаться.

        -Не правохранитель я, говоришь? Будут тебе правохранители…

        Он подал знак помощнику, и Толик почувствовал, как у него перехватило дыхание от наброшенной на грудь веревочной петли. Почти одновременно он ощутил удар ребром ладони под колени и рухнул на пол. Та же участь постигла Гену.

        «Вот и оружие не помогло», - пронеслось в сознании Толика.

        Два здоровых сильных мужика повалили их на пол кабины и начали вязать грязным промасленным канатом. Скоро они лежали, перетянутые одной веревкой поперек туловища, по коленкам и на запястьях.

        -Так-то будет лучше, - прохрипел машинист, поднимаясь и тяжело дыша.

        -Зачем вы это сделали, идиоты? – спросил Толик, отворачивая лицо от грязного заплеванного пола кабины, нестерпимо вонявшего соляркой или каким-то машинным маслом.

        -А кто вас знает? – сказал машинист, садясь за контроллер и снимая тепловоз с тормоза, - А может, вы бандеровцы какие или еще что похуже. Чего вы тут лазаете? Может, вы взорвать тут у нас чего хотите.

        Как ни драматична была ситуация, Толик не смог сдержать улыбки, а Гена истерически расхохотался.

        -Ну, вы дебилы! – воскликнул он, - Встречал дебилов, но чтоб таких!

        Помощник с размаху пнул его ногой в живот. Гена поперхнулся и застонал.

        -Ещё?!

        Мужик ударил вновь. Услышав, как Гена скулит, пытаясь сдержать стон, Толик почувствовал, что у него напряглись все мускулы и потемнело в глазах. Он инстинктивно рванулся телом, но от этого в него лишь только сильнее врезались веревки.

        -Это вы бандеровцы, - процедил он сквозь сжавшиеся от боли зубы, - раз можете избивать связанного. Или еще хуже, фашисты.

        -Я тебе сефяс покажу фашиста! – воскликнул помощник и начал методично избивать их обоих сильными ударами ног, обутых в тяжелые ботинки. Гена стонал, а Толик терпел, не разжимая зубов. Ему казалось, что он перестанет уважать себя на всю жизнь, если издаст сейчас хоть один звук.

        -Хорош, - подал голос машинист, - Не перестарайся.

        -Я фашист, ёфтать, - с негодованием проворчал помощник, усаживаясь на свое место у второго окна, - Мой дед за родину кровь проливал. А эти… америкосам продались, суки.

        Ребята лежали молча, и от сознания того, что они полностью во власти этих двух недоумков, становилось на душе так пакостно, что не хотелось жить. А те, кажется, вообще перестали обращать на них внимание и болтали между собой, как будто их тут не было вовсе.

        -И какой она нам маршрут следующий раз даст? – бубнил помощник, - Опять, небось, на этот запузырит.

        -А по мне, так этот в самый раз, - отвечал машинист.

        -Фего жь форошего-то, ёфтать? Отдыфу только полтора дня. А у меня и скотина, и работы до дому до фуя.

        -Завидую я тебе.

        -Нашел фему завидовать. Я, вон, в отпуск пошел, а, думаешь, фоть день отдыфал? С утра до вефера, как на каторге. На работу отдыфать пришел, ёфтать.

        -Завидую, что кому-то нужен.

        -А ты фто – не нужен? Двое детей у тебя…

        -Им деньги мои нужны, а не я. Вот и вкалываю из выходного, чтоб денег побольше приносить, а самому дома поменьше быть. Дочка техникум закончила, а работать не работает. Я, говорит, по специальности хочу. А где ей тут найдешь по специальности?

        -А фто за специальность-то?

        -Да турбизнес.

        -Ну, это даже не в Тверь, это в Москву ей надо.

        -Вот и пусть катится, раз бизнесменшей стать захотелось. Все они сейчас на этом повернуты. Так не едет - ей здесь лучше на моих харчах.

        -А сын?

        -А про этого гаденыша даже и говорить не хочу. Нет у меня сына, раз он сказал мне, что я ему не отец.

        -А фто? Прямо так и сказал?

        -Ну. Ты, говорит, мне ничего не дал, как отец.

        -Ну, знаешь, мне бы мой так сказал…

        -Так я его выгнал. Не знаю, где живет. С какой-то бабой, говорят, сошелся. Этот хоть прокормить себя может. Компьютеры налаживает.

        На некоторое время они умолкли. Тепловоз продолжал катить среди леса.

        -Ну вот, до болот доехали, - сказал машинист.

        -Снизь скорость, здесь уширение может быть. За путями не следит никто, ёфтать, а фють фто - фуй потом докажешь.   Слышь, я фто думаю-то, - понизил голос помощник, - А фто с этими возиться-то? Тормозни, да в канаву их скинем. Никто и не узнает, болото мигом засосет.

        «А ведь убьют, - хладнокровно подумал Толик, как и тогда, когда его первый раз избивали мальчишки, - Утопят в болоте и поедут дальше, как ни в чем ни бывало, болтая о своих делах…»

        Ему вспомнился зашедший за самогоном мужик, дважды убийца, и его наивные глаза. Пришел на память рассказ о москвичах, зарезанных в драке и зарытых в снегу прямо возле дороги.

        «Убьют… Это здесь стало почти уже нормой».

        -Доставим, как положено, - твердо ответил машинист, - Пусть разбираются. Может, они не одни здесь, откуда ты знаешь?

        Они опять замолчали. Тепловоз мерно потряхивало, а у Толика уже начинало сводить шею оттого, что он держал почти все время голову на весу, чтобы не дышать запахами, исходящими от грязного пола.

        Наконец, зашипел в тормозах сжатый воздух, и тепловоз начал замедлят ход.

        -Два желтых, на боковую едем, - послышался голос помощника.

        -Сейчас остановимся, сходи в линейное, надо этих сдать, - отозвался машинист.

        -Может, еще и медаль нам дадут, ёфтать.

        Помощник издал какой-то булькающий в горле звук наподобие смеха.

        Тепловоз остановился, заскрипев колодками. Помощник поднялся, и перешагнув через лежащих на полу связанных ребят, вышел. Машинист взял в руки потрепанную книжку в обложке из металлических пластин и начал что-то сосредоточенно писать, старательно выводя буквы.

        Скоро послышался шум, дверь кабины открылась, и вошел помощник:

        -Вот они, голубчики…

        Следом протиснулся плотный молодой парень в форменной рубашке с погонами младшего сержанта. Глядя на него, можно было подумать, что ему тесно в обмундировании, и его тело стремится оттуда вылезти, как из скорлупы: верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, а не по годам толстый живот свисал над затянутым ремнем с кобурой. Лицо у парня было простое и открытое, а нагловатые серые глаза выражали улыбку превосходства сильного над слабым.

        -Бандеровцы, говоришь? – спросил полицейский и рассмеялся мелким смехом.

        -А что? – поднял голову от книжки машинист, - Взрывали же чеченцы дома в Москве?

        -Развяжите их, - не переставая смеяться, приказал сержант.

        Машинист с помощником принялись распутывать узлы на веревках.

        -Что при них было? – спросил сержант, когда ребята, морщась от боли, поднялись с пола.

        -Вон, рюкзак, фто на этом, и все, - угодливо ответил помощник, - Мы нифево не трогали, карманов не проверяли.

        Сержант профессиональными движениями с головы до ног прощупал одежду обоих. Потом он взял Гену за левую, а Толика за правую руки, и ребята не успели моргнуть глазом, как оказались пристегнутыми друг к другу наручниками.

        -Сделаете лишний шаг, надену вторые, - пообещал сержант и резко толкнул Толика в спину по направлению к двери:

        -Пошли, ипонать…

        Толик смолчал. Он уже знал, чем может быть чревато любое сказанное слово.

        Они кое-как, стараясь не причинить друг другу боли наручниками, спустились по узкой лесенке с тепловоза и пошли по направлению к зданию вокзала. Здесь он был относительно большой и выходил задним фасадом на низкий перрон, покрытый потрескавшимся от времени асфальтом. Судя по всему, тут уже ходили пассажирские поезда.

        От вокзала их отделяли три железнодорожные колеи, и они побрели, перешагивая через рельсы. На шаг позади шел сержант, волоча за собой левой рукой их рюкзак. Один раз Гена споткнулся, больно дернув Толика наручниками.

        -Под ноги гляди, ипонать, - лениво проговорил сержант, и так же лениво, но сильно ударил Гену под зад носком ботинка.

        Толик побледнел, но смолчал. Опять смолчал…

        Войдя в вокзал, они прошли через зал с обшарпанными стенами, возле которых стояли облупившиеся деревянные диваны, и вошли в дверь с табличкой: «Линейный отдел милиции».

        «Тут все еще милиция», - подумалось Толику.

        Сержант провел их в тесную комнату с маленьким зарешеченным окошком под самым потолком, отделявшуюся от коридора, помимо двери, металлической решеткой на петлях, и отомкнул наручники.

        -Садись – приказал он Толику, кивая на деревянную скамью вдоль всей стены, а Гену толчком вывел в коридор и вышел следом, захлопнув решетку и закрыв дверь.

        Толик остался один. Время тянулось неимоверно долго. Толик жаждал услышать опять тишину, но ее здесь не было. Она была, но другая, постоянно нарушаемая то отдаленными голосами, то гудком локомотива, то шагами по коридору, то еще какими-то звуками, от которых хотелось скрыться, уйти, убежать в объятия той, настоящей тишины.

        Толик растянулся во весь рост на лавке и с наслаждением вытянул затекшие ноги. Он не хотел ни о чем думать. Ему со всей очевидностью стало ясно, что для того, чтобы спокойно ходить по улицам, мало обладать оружием в виде приемов самбо. Бывают ситуации, что они бессильны.

        Толик не помнил, сколько он так пролежал, когда послышался лязг замка решетки, и в помещение, морщась от боли, вошел, держащийся правой рукой за локоть левой, Гена в сопровождении того же сержанта.

        Они не успели даже переброситься словом, поскольку сержант тут же скомандовал Толику:

        -На выход, ипонать…

        Немного пройдя по коридору, сержант завел его в комнату, где стоял старый деревянный письменный стол и два стула.

        -Из карманов все, - лениво приказал сержант, расставив ноги и постукивая о раскрытую ладонь левой руки резиновой дубинкой.

        Толик выложил на угол стола свой паспорт, старенькую потрескавшуюся Nokia и ключи от квартиры.

        -Доставай то, что надо, - сказал сержант, задержав дубинку в воздухе в вертикальном положении.

        -Что? - спокойно спросил Толик.

        -Сам знаешь.

        Толик вытащил из другого кармана пачку сложенных купюр, которую ему дал Гена еще в Москве, и к которой он так и не притронулся.

        -Все? – спросил сержант, бегло еще раз ощупав его одежду, - Здесь что?

        Толик вытащил из внутреннего кармана куртки свои, оставшиеся там, мелкие деньги и проездную карточку.

        Ясные серые глаза сержанта загорелись радостным огоньком. Он сложил и засунул деньги в карман, сгреб со стола все остальное и легонько толкнул Толика концом дубинки.

        -Пошел, ипонать…

        Он опять завел его в помещение, где сидел Гена.

        -Все обчистили, суки, - с горечью проговорил тот, когда дверь закрылась, а Толик сел рядом.

        -У меня тоже, - едва успел ответить Толик, как дверь распахнулась вновь, и послышался голос сержанта:

        -На выход оба.

        На этот раз он привел их в другую комнату. Она была относительно просторной и здесь уже стояло три стола – один у противоположной стены, в середине которой висел потрет президента, другой - у двери, а третий у окна. За первым столом сидел мужик лет сорока в форме лейтенанта полиции и что-то сосредоточенно писал. Перед ним лежали их паспорта и изъятые у Толика ключи с телефоном и карточкой.

        Указав взглядом на стоящие с наружной стороны стола, два стула, сержант уселся у окна и начал тыкать пальцем в клавиатуру установленного там компьютера, постоянно переводя взгляд с нее на монитор. При этом каждый раз в его глазах мелькало удовлетворение, как от разгаданной загадки, и было невозможно догадаться, печатает он что-либо, или играет.

        -Кто такие? – сухо спросил лейтенант, не переставая писать.

        Ребята молчали. Лейтенант отложил ручку и взял их паспорта.

        -Один из Москвы, другой местный, - сказал он, перелистывая их и цепким взглядом сравнивая облики с фотографиями, - Как оказались вместе? Куда ехали и с какой целью?

        -Ко мне домой, - сказал Гена.

        -Твой дом в сотне километров отсюда. Как вы оказались здесь?

        -Случайно. Мы сели не на тот поезд и проехали.

        -Где вы садились?

        -В Торжке.

        Сидящий за компьютером сержант тихонько засмеялся своим мелким смешком.

        -Садились в Торжке, а приехали со стороны Великих Лук? На каком поезде?

        -На грузовом, - вмешался Толик, твердо посмотрев в глаза лейтенанта.

        -Где работаете или учитесь? – спросил лейтенант.

        -Нигде, - так же твердо ответил Толик.

        -Бродяжничаем… - заключил тот.

        Он опять некоторое время что-то писал, а потом откинулся на спинку стула и заговорил, попеременно переводя с одного на другого взгляд умных и строгих глаз:

        -За бродяжничество задерживать вас мы не имеем права, поскольку, согласно действующему законодательству, совершеннолетние граждане Российской федерации имеют право беспрепятственного перемещения в ее пределах, а вот за хулиганство на железнодорожном транспорте, поставившее под угрозу безопасность движения, придется ответить.

        -Как? – опешил Гена, - Когда мы хулиганили?

        -Проезд в не предназначенных для этого местах, - начал перечислять лейтенант, перебирая находящиеся в руках бумаги, - Проникновение в кабину машинистов и препятствие выполнению ими функциональных обязанностей. Нанесение побоев и оскорблений…

        -Это мы наносили им побои?! – не выдержал Толик, - Мы оскорбляли?!

        -Потише, - предостерег со своего места сержант с ленивой угрозой в голосе, не отрываясь от компьютера, - Ты не у себя в Москве.

        -Фашистом называл помощника? – вперил в Толика гневно-укоризненный взгляд лейтенант, - Он тебе в отцы годится. Потомственный железнодорожник, внук ветерана, передовик, глава семьи. А ты его – фашистом? Вот его показания…

        Ребята сидели, глядя в пол. Они не знали, что ответить. В таком положении оба оказались первый раз в жизни и были подавлены происходящим.

        -Ну, и оказание сопротивления при задержании, - продолжил лейтенант, - Нанесение оскорблений сотруднику полиции при исполнении служебного долга, с использованием унижающих его достоинство выражений и нецензурной брани…

        -Кому? Этому, что ли?– вскинулся отошедший от шока Гена, кивнув на сидящего у окна сержанта, - Когда это я его оскорблял? Это он меня дубинкой саданул так, что я до сих пор руки поднять не могу.

        -А у тебя свидетель есть? – поинтересовался лейтенант.

        Гена запнулся и побледнел, но тут же нашелся:

        -А у него есть, что я его оскорблял?

        -Есть.

        -Кто это?

        -Я, - спокойно произнес лейтенант, смотря ему в глаза и даже не моргнув при этом.

        Гена опустил голову.

        Толик сидел молча, упершись взглядом в край стола. Им неожиданно овладела полная апатия. Он понял, что существует еще более сильное и страшное оружие, перед которым любое другое – ничто. Власть. Власть над людьми. Пусть даже самая ничтожная, не выходящая за пределы этого кабинета, но власть. И обладающий этим оружием, сможет сделать с ним, пока он здесь, все, что угодно. Для этого не надо владеть приемами самбо. Здесь приемы были другими, а он оказался перед ними абсолютно бессилен. И эта мысль настолько овладела Толиком, что ему стало все безразличным. Ему захотелось только одного – тишины. Той самой тишины, что ласкала и убаюкивала его.

        -Так что, - подытожил лейтенант, складывая все бумаги вместе, - в совокупности лет на семь потянет. Ну, на пять, если судья попадется добрый.  

        Лейтенант выдержал паузу и заговорил опять, продолжая буравить их по очереди пристальным взглядом:

        -Хотя… есть и другой вариант. Я ведь могу все эти бумаги порвать.

        Он поднял над столом исписанные листки.

        -Через несколько минут пойдет дрезина в сторону московского хода, - продолжал лейтенант, - Могу вас на нее посадить, и к вечеру окажетесь там. Только с одним условием…

        Он опять сделал паузу и впервые за все время немного повысил голос:

        -Вас здесь не было. Вас никто не задерживал и вообще не видел в глаза. И самое главное - чтобы больше на моей территории вы не появлялись до конца своей жизни.

        В кабинете возникла тишина, нарушаемая лишь клацаньем по клавиатуре сидящего у окна сержанта.

        -Деньги отдайте, - тихо сказал Гена, - и Айфон.

        Он уже не настаивал. Он только лишь просил.

        -Деньги? – как бы не расслышав, слегка поморщился лейтенант, - Какие деньги?

        -Да вы что? – покраснев, широко открыл на него глаза Гена, - Там же больше ста тысяч было. Хоть половину отдайте. Хоть Айфон…

        Лейтенант повернул голову в сторону сержанта:

        -Пойди-ка, приготовь камеру. Тут заявление, что при них крупная сумма денег была, поступило. А придет завтра Прозоров, пусть начинает с ними плотно работать. Сводку ему подготовь, что там у нас по части нераскрытых ограблений за последний месяц. И паспорт этого пробей, местный ли он на самом деле? Мне не нравятся его пробелы по части географии своей родины.

        -Пробъем.

        Лицо сержанта растянулось в насмешливо-нагловатой улыбке.

        -Не надо, - не отрывая взгляда от стола, тихо проговорил Толик, - Во сколько дрезина?

        -Вот это другой разговор, - удовлетворенно сказал лейтенант, поднимая бумаги, - Рву?

        Не дождавшись ответа, он порвал всю пачку пополам и бросил в стоящую у стола корзину.

        -Что при них было? – опять повернул он голову в сторону сержанта.

        Тот поднялся из-за стола, кивнув на лежащий на полу возле двери рюкзак, и на Nokia с ключами и проездной карточкой на столе.

        -Только вот здесь оба распишитесь разборчиво, на всякий случай, - положил он перед ребятами вытащенный из принтера лист бумаги, над созданием которого, очевидно, все это время трудился, - А то - не долго и по новой все написать.

        -Забирайте, - лейтенант придвинул на край стола паспорта, телефон, ключи и карточку, бросив при этом сержанту, - Проводи их.

        Они вышли в сопровождении сержанта на перрон, и перейдя его, опять пошли по путям. На самом дальнем стояла готовящаяся к отправлению путейская дрезина. Подойдя и поднявшись на ее платформу, они увидели в кабине, помимо двоих железнодорожников в грязных оранжевых жилетах, четверых пассажиров – мужика и трех женщин, сидевших на лавке у задней стенки. В ногах у них стояли чем-то набитые большие сумки.

        -Ой, Сашок, - вскочила одна из них, заметив подошедшего сержанта, -Погоди, не уходи…

        Она повернулась спиной, и достав что-то из сумки, переложила в черный целлофановый пакет.

        -На, вот тебе…

        Женщина слезла с дрезины и протянула пакет сержанту.

        -Пасибки, - лениво проговорил тот, заглянув туда, - Медок когда будет?

        -Будет, будет, - затрясла головой та, - На неделе съезжу к золовке, и будет. Благодетель ты наш…

        Она погладила сержанта по предплечью и начала карабкаться обратно.

        -Курбатов, выкинь этих двоих у главного хода! - крикнул сержант машинисту, указав взглядом на ребят, и ленивой походкой направился к зданию вокзала, слегка помахивая пакетом.

        Толик с Геной не стали заходить внутрь – после всего происшедшего, находиться рядом с машинистами им было мерзко. Они расположились на улице позади кабины, подстелив опять выручавшее их покрывало. Машинист посмотрел сквозь мутное стекло, но ничего не сказал. Скоро дрезина тронулась. Ребята закурили и молча глядели на убегающую за краем дорогу.

        Докурив сигареты почти до самого фильтра, они отбросили их и одновременно посмотрели в глаза друг другу. Взгляд Гены сделался тем самым – пристальным и суровым. Кажется, он хотел что-то сказать, но… промолчал. Промолчал и Толик.

        Они только лишь крепко, до боли, сцепились пальцами.

 

 

 

 

 

        7.

 

 

        Было уже совсем поздно, когда выглянувший из кабины железнодорожник сказал им:

        -Сейчас остановимся и слезайте. Станция – прямо…

        Ребята потянулись и поднялись на ноги. Толик аккуратно сложил и засунул в рюкзак покрывало.

        «Теперь уже до дома», - подумалось ему при этом.

        Вторую половину пути они проехали, завернувшись в него с головой, поскольку изрядно замерзли, а переходить в кабину все-таки не хотелось, хотя там было уже достаточно свободного места. Дрезина часто останавливалась, подолгу стояла на станциях. Прихваченные пассажиры постепенно исчезали, сходя на некоторых из этих остановок, так что, к московскому ходу они приехали уже одни.

        Спрыгнув с дрезины, они пошли в темноте по указанному железнодорожником направлению и очень скоро вышли к станции. Заблудиться было трудно: станционные пути освещались мощными лампами, и свет от них был виден издалека.

Мимо промчался пассажирский поезд, огласив пространство вокруг себя звуком мощного тифона, а навстречу ему прогремела электричка, начиная тормозить у видневшейся уже вдали платформы.

        Толик почувствовал приближение чего-то привычного и близкого. Это еще была не Москва, но эти рельсы вели туда, да и сама станция, пусть была еще далекой, провинциальной и не такой большой, но уже носила на себе отпечаток времени. Сверкали яркие лампы на высоких мачтах, освещавшие голубоватым светом блестящие рельсы, светофоры мерцали из темноты разноцветными огнями, как лампочки на новогодней елке, слышались объявления по громкой связи.

        Да, это еще была не Москва, но Толик уже ощущал знакомый ритм жизни.

        Гена уверенно шагал рядом, и чувствовалось, что тоже рад возвращению. Хоть ему возвращаться было некуда, но рядом был Толик, и это вселяло надежду. Он не знал, что и как будет, но он верил. Он верил, что сказанные ими друг другу слова окажутся правдой. Верил, наверное, первый раз в жизни. Никому и никогда он не верил так, как верил Толику.

        Вот и вокзал. В этот поздний час он был почти пустым, но после тех мест, где они побывали, показался им многолюдным, а темнота уже не выглядела зловещей. Люди были везде – на привокзальной площади, возле касс, в буфете, в зале ожидания, на платформах. Их было немного, но они были. Кто стоял, кто сидел, кто прохаживался, и невольно возникал уверенный деловой настрой, который возникает всегда, когда куда-то едешь.

        Первым делом они подошли к расписанию. Поездов на Москву было много. Понятно, что, наверное, не на все были билеты, но им стало ясно – они уедут. Сядут в вагон и сойдут через три с небольшим часа на Ленинградском вокзале.

        -А на что мы поедем? – спросил Толик.

        Гена улыбнулся и достал паспорт. Он поддел ногтем незаметную прорезь на ребре плотной обложки, запустил туда пальцы и вытащил ту самую банковскую карточку.

        -Этот тупорылый всего меня обшмонал, чуть не в жопу влез, а сюда заглянуть не догадался, -   улыбнулся он.

        -Теперь проблема – найти банкомат, - сказал Толик, озираясь по сторонам.

        Но и эта проблема решилась. То ли время все-таки уже начало, вопреки всему ходу истории, вторгаться в провинцию, то ли начальник вокзала тут был продвинутый, но банкомат был. Был прямо в здании вокзала. Он сам попался им на глаза, призывно мигая лампочками и приветливо меняя рекламные картинки на дисплее. Гена приготовил карточку.

        -Я покурю пока, - сказал Толик и вышел на улицу.

        Скоро появился Гена, и по его понурому виду можно было определить, что произошло нечто непредвиденное.

        -Этот пидор прочухался и заблокировал счет, - зло и отрывисто сказал он в ответ на вопросительный взгляд Толика.

        -Это точно? – спросил он.

        -Точно – не точно…, - раздраженно отозвался Гена и протянул ему распечатанный банкоматом чек, - Куда еще точнее!

        -Выбрось карточку, - сказал Толик, прочитав и скомкав чек, - Зачем тебе нужна улика?

        Гена перегнул ее пополам и зашвырнул в урну, возле которой они стояли.

        -Отсюда можно на электричках доехать, - мрачно сказал он, - До Твери, а там пересесть на московскую. Пошли, посмотрим еще раз расписание.

         Они вернулись в вокзал, и Гена недоуменно остановился, глядя вслед направившемуся совсем в другую сторону Толику.

        -Ты куда? – догнал он его.

        Толик молча продолжал идти, пока не оказался у банкомата, сыгравшего с ними такую злую шутку. Тут он развязал кроссовок на левой ноге, скинул его, залез под стельку и вытащил оттуда свою банковскую карточку.

         -Ну, ты даешь, - протянул Гена.

         -У меня тут, конечно, не столько, сколько было там, но до Москвы доехать хватит, а на домик с козой заработаем сами, - сказал Толик, завязывая кроссовок и подняв на Гену смеющиеся глаза.

        Их взгляды встретились, и Толик заметил, как сердитые глаза Гены озаряются изнутри преданностью и нежностью. Он не знал, как сказать, чем еще, но оно тоже было, и он это чувствовал. Чувствовал и безгранично верил. И не было ночного вокзала, людей вокруг, проносящихся за окном поездов, были только эти глаза, слегка повлажневшие у обоих.

        -Молодые люди, вам банкомат нужен?

        Неожиданно прозвучавший вопрос вывел их из оцепенения.

        -Пользуйтесь, мы потом, - ответил Толик, уступая дорогу подошедшей женщине.

        Та подозрительно посмотрела на них, и подойдя к банкомату вплотную, стала запихивать карточку, закрыв по возможности его всем телом и постоянно косясь в их сторону.

        -Отойдем, хватит с нас жизненных реалий, - тихо проговорил Толик, увлекая Гену в другой зал.

        Они подождали, пока силуэт той женщины промелькнул в проеме, и вернулись к банкомату.

        -Трех с половиной тысяч хватит?- спросил Толик, произведя операцию.

        -Ты снял все деньги? – спросил Гена.

        -Мы же домой едем, - как о само собой разумеющемся сказал Толик.

        Они подошли к кассе.

        -Нам на Москву, на ближайший, - сказал Толик сидящей за прозрачным окном кассирше.

        Та окинула их оценивающим взглядом. Незажившие окончательно следы побоев на лице, грязные растрепанные волосы, хоть и подвергавшаяся дважды за эту неделю стрике, но вновь перепачканная одежда не позволяли ей отнести их к категории платежеспособных пассажиров.

        -А ближайший для вас только в девять утра будет, - чуть грубовато ответила она.

        -Что значит, для нас? – вежливо, но твердо поинтересовался Толик.

        -А то и значит. На новгородский ничего нет, на ленинградский тоже, а Боровичи сегодня не ходит.

        -А на другие питерские?

        -На какие другие-то? У нас тут что, Бологое? На тридцать седьмой есть, но он фирменный. И только мягкие и СВ. Поедете на фирменном? – насмешливо спросила она.

        -А сколько это будет стоить? - не сдавался Толик.

        Названная кассиршей сумма поставила перед фактом, что ночь придется провести на вокзале.

        -Плацкарт только на псковский. Едете? – решительно спросила она.

        Похоже, ей начал надоедать этот затянувшийся диалог.

        -Два до Москвы, - ответил Толик.

        Кассирша защелкала клавишами.

        -Можете места раньше занять, - смягчилась она, протягивая им билеты, - Он у нас почти час стоит, Сапсан пропускает.

        Ребята отошли от кассы. Перспектива вокзальной ночевки не испортила им настроения. Да и что это было по сравнению с теми ночами, что достались на их долю за эту поездку? К тому же, в кармане у Толика похрустывали оставшиеся купюры, сулившие им не остаться голодными.

        -Пошли в буфет, мы с тобой не жрали ничего целый день, - предложил Толик.

        -Ну. Нам же с тобой медку не принесут, как тому Сане… - отозвался Гена и вдруг громко и от души сказал, - Да пошли они все на х…!

        И Толик не укорил его за матерное слово. Ему неожиданно самому захотелось крикнуть эту фразу во весь голос, на весь полусонный вокзал. Ему показалось, что он вырвался из каких-то опутывающих его невидимыми нитями сетей. И не было ему больше дела до этих Саней, Тимофеев, недоумков машинистов, шпаны из райцентра и всех им подобным. Пусть они остаются тут, грабят, гнобят и убивают друг друга, сколько им влезет. С ним рядом Гена, они живы, они вместе и они едут домой!

        Ребята подошли к буфетной стойке, и Толик оставил там без сожаления почти вдвое больше, чем ему обошлись билеты. Зато сейчас они сидели за почти полностью уставленным тарелками столиком. Нашлось даже горячее. Пива, правда, не было, но взамен им предложили какого-то кислого вина.

        -Не Шардоне? – улыбнулся Толик, когда они, чокнувшись стаканами, отпили.

        -Не суть, - ответил ему с улыбкой Гена, - Все равно классно. Мне почему-то никогда не было так классно, как сейчас, с тобой, на этом сраном вокзале.

        -Мне тоже, - тряхнув головой, сказал Толик, - Давай запомним эту ночь.

        Он поднял стакан, они чокнулись и залпом допили вино.

        Народу в буфете было мало. В другом углу сидели два мужика, женщина с большой сумкой ела пирожки, запивая их кофе, да двое парней лет тридцати, расположившиеся, очевидно, надолго, периодически подходили за очередной порцией чая. Им, судя по всему, просто нравилось здесь сидеть больше, чем в общем зале.

        Заглядывали иногда любопытные, но, покрутившись около стойки и рассмотрев витрины, уходили обратно. Зашел и еще один посетитель. Толик обратил на него внимание сразу, поскольку тот выделялся из остальных. Это был высокий мужчина с аккуратно подстриженной короткой бородой и усами, в черном длиннополом пальто и в черной вязаной шапке на голове. В руке он держал большой объемный портфель, напоминавший скорее саквояж, тоже черного цвета.

        Мужчина посмотрел на часы, подошел к стойке, попросил стакан чая и сел за соседний с ребятами столик. Он подобрал распахнувшееся пальто и стал задумчиво смотреть в окно, размешивая сахар пластмассовой ложечкой. Когда он запахивался, Толик заметил промелькнувший под пальто подрясник.

        Толику вдруг стало неприятно, как бывает, когда в разгар праздника ликование оказывается нарушено непрошенным вторжением чего-то напоминающего о серых буднях. В памяти возникли Тимофей с его разглагольствованиями о святой Руси, официозные заклинания иерархов и продвинутых иереев, которые ему приходилось слышать по телевидению или читать в Интернете. Толик даже слегка повернулся корпусом в другую сторону, чтобы не видеть перед собой этого человека, но стал ловить себя на мысли, что тот все время притягивает к себе его внимание.

        Человек смотрел в окно, изредка подносил к губам стакан с чаем, отхлебывая глоток, иногда обводил глазами окружающих. Трудно было определить, сколько ему лет, но Толику показалось, что он еще относительно молод. Несколько раз их взгляды пересекались, но выражение лица у мужчины при этом не менялось.

        Послышалось объявление о прибытии поезда, и в вокзале возникло оживление. Задвигались в разных направлениях люди, в воздухе повис шум в виде смешения шагов, шарканья, хлопков дверей, стуков и скрипов, в которых утонуло следующее объявление, касающееся электрички на Бологое.

        Человек за соседним столиком чуть сощурил глаза, прислушиваясь, а потом все-таки решил переспросить, обратившись к Толику:

        -Простите, вы не расслышали, что объявили про электричку?

        -Электропоезд на Бологое задерживается по прибытию. Ожидаемое время опоздания - в пределах часа, - продублировал Толик.

        -Спасибо, - сказал человек, - Я так и понял, но решил уточнить. В пределах часа – это, очевидно, не раньше часа.

        Человек улыбнулся. Улыбка очень шла ему – лицо сделалось добрым и приветливым, а глаза обрели выражение, как будто успокаивали и убеждали, что все будет хорошо.

        -А вам так срочно понадобилось в Бологое? – резко и чуть насмешливо спросил Толик.

        Он изначально не собирался вступать в разговор, но то ли стакан вина на голодный желудок оказал свое действие, то ли включилось подсознательное, свойственное ему, желание подчеркнуть свою обособленность от неприятных ему людей, а разговор был начат.

        -Мне не в Бологое, - спокойно ответил человек, игнорируя скрытый вызов, - Мне всего несколько остановок надо проехать в ту сторону, а вот сидеть приходится дольше.

        -Это из-за Сапсанов все, - сказал Гена, - Как Сапсаны пустили, сразу такой бардак начался.

        -Не только, - мягко возразил человек, - Скоростному поезду, безусловно, необходимо большое окно, но такое здесь было в порядке вещей еще до Сапсанов, к сожалению.

        -А вы давно здесь ездите? – поинтересовался Толик.

        -Почти десять лет уже.

        -И все время ночью?

        -Видишь ли, - сказал человек, придвигая свой стул ближе, однако не подсаживаясь при этом за их столик, - Я священник. Живу здесь, а мой приход почти в двадцати километрах, да еще от станции семь надо пройти пешком. Но, приходится. Там мне с семьей разместиться негде.

        -Как это - негде? Нашли бы себе богатого спонсора, он бы особняк себе выстроил на халяву на церковной земле и вас бы не обидел. Денежки бы вместе отмывали – пожертвования ведь налогом не облагаются.

        -Мой храм в таком месте, что вряд ли привлечет богатого спонсора, да и прихожан у меня очень мало. Есть благодетель, который помогает, но, в основном, обходимся своими силами. Худо-бедно, а один придел с Божией помощью восстановили полностью. Весь путь прошли, - лицо священника озарилось едва заметной улыбкой, - Когда-то под открытым небом молиться начинали - были, так сказать, обуреваемые, потом в притвор перешли – стали оглашенные, ну и вот, наконец – верные. Миром храм поднимали, прихожане его по праву своим считают – сейчас приеду, а они уже натопят его, вымоют…

        -А нужно ли это все? Вы не задумывались? – перебил его Толик.

        -Что – нужно?

        -Да все, чем вы занимаетесь? Лучше бы больницу построили.

        -Видишь ли, если тебе не нужно, не надо делать вывод, что никому.

        Он продолжал говорить спокойно, упорно не замечая сарказма Толика.

        -А кому? Говорите, что сеете разумное, доброе, вечное, а на самом деле несете всякий взор и промываете людям мозги.

        -Что ты имеешь в виду конкретно?

        -Да все, что угодно. Хотя бы то, что Россия - исконно православная земля. Никогда она не была православной вообще. Это ложь. Когда князь Владимир крестил Русь, еще не было православия как такового, раскол произошел позже, в одиннадцатом веке. Да и как крестил? Поразила его Византия, вернулся, силой загнал народ в Днепр – кто утонул, кто окрестился. Княгиня Ольга еще до него пыталась окрестить – много ей дали? А вот она-то, как раз, по-настоящему приняла христианство, уверовала. Так нет же – нельзя нарушать традиции. Та же песня, что и сейчас. А традиции-то были языческими. Такими и остались.

        Толик выпалил все это на одном дыхании. Его буквально обуял непонятно откуда взявшийся бунтарский дух.

        -Я вижу, ты интересовался этим вопросом, но твои знания отрывочны и поверхностны. Хотя, рациональное зерно, в том, что ты говоришь, есть. Еще Лесков когда-то заметил, что Русь была крещена, но не была просвещена. Однако, на самом деле, все это не так просто, как ты считаешь…

        Священник говорил таким тоном, как будто пытался помочь школьнику решить трудную задачу, а его обращение с первого слова на «ты» почему-то звучало совсем не обидно, как бывало в других случаях из жизни Толика, а естественно и душевно.

        -… Ответь мне, лучше, на другой вопрос. Точнее, на свой же собственный - зачем тебе это?

        Толик растерялся.

        -Что – зачем?

        -Зачем ты начал интересоваться тем, что тебе представляется совсем не нужным? Что тебя побудило?

        -Побудило желание разобраться, что это такое на самом деле.

        -Что именно?

        -Религия ваша. Ваши порядки, правила, запреты, прорицания, страшилки.

        -И разобрался?

        -Я разобрался в одном – вся ваша церковь и все, что вы делаете, ничего общего не имеет с Христом и Его всепобеждающей любовью к людям.

        -Выходит, ты и Евангелием поинтересовался? – улыбнулся одними глазами священник, - И где ты там прочел, чтобы Христос был так категоричен в суждениях? Он притчами наставлял, а Сам делил стол с грешниками…

        -Вот именно, а ваши церковники Его распяли. И я уверен, приди Он сейчас, с Ним сделают то же самое и те же самые, хотя прошло уже две тысячи лет.

        Священник глубоко вздохнул и на какое-то время задумался. Гена сидел молча, но внимательно слушал, переводя взгляд со священника на Толика и обратно.

        -Ты знаешь, мне думается, что ты не с того начал разбираться,- вновь заговорил священник, - Религия без веры – это фанатизм, а чтобы придти к вере, начинать надо не с этого, а с самого себя. Один ученый, я не помню - то ли Паскаль, то ли Пастер, сказал однажды одну очень простую и в то же время очень верную фразу: Я чувствую, что Бог есть. И я не чувствую, что Его нет. А стало быть, Он есть. Лучше не скажешь. Бога надо чувствовать, а эту способность надо обрести, если хочешь – выстрадать. Радиоволн мы тоже не можем увидеть или потрогать, но они есть. А попробуй сказать мне об этом, если я этого не знаю. Я не поверю тебе. Я пальцем себя ткну и мне больно, а здесь что-то такое проходит через меня насквозь, а я не чувствую? Но стоит включить приемник – и мы убедимся, что это так. То же самое касается и присутствия Божьего. Такой же «приемник» есть у каждого человека. Только у одного он работает, у другого выключен, а у третьего безнадежно сломан. Бога надо открыть в себе, в своем сердце. И если сумеешь, то это будет уже навсегда.

        -Да я верю в Бога, - неожиданно сам для себя сказал Толик, но тут же добавил, - Я не верю в вашу церковь. Я знаю многих, кто в нее верит, но это не помогло им стать лучше…

        -Вот именно – стать лучше, - подхватил священник, - Пусть тебе для начала поможет в этом то, что ты иногда ощущаешь в себе. Что приходит само собой, от твоей природы, но ты, может быть, подавляешь это, предпочитая оставаться другим - обыкновенным, нормальным, как тебе кажется, исходя из своих привычных установок. А может быть, подавлять-то следует как раз совсем другое? То, что мешает тебе быть самим собой? Может, в какой-то конкретной ситуации, это не так легко, но потом, зато, наступит облегчение. В этом и состоит спасение.

        Толик впервые пристально посмотрел в глаза священнику. Ему показалось, что тот каким-то образом узнал о том сокровенном чувстве, которое приходит к нему всегда в самый неподходящий момент…

        И тут Толика опьянила дерзкая мысль. Настолько дерзкая, что он никогда раньше не мог даже помыслить, что способен на это.

        -А почему ваша церковь отказывает в спасении гомосексуалам? – спросил он, глядя прямо в глаза священнику.

        -Она не отказывает, - серьезно ответил тот, и выражение лица его при этом не изменилось, разве – взгляд стал более пристальным, - Отдельные выпады со стороны иерархов случались, но официальных заявлений по этому поводу православная церковь никогда не делала. На исповеди я обязан выслушать любого.

        -На исповеди! Это, если я приду и скажу – грешен я, батюшка. Я гей, выпишите мне ордер в преисподнюю.

        -На исповедь идут как раз за отпущением греха, если, конечно, этому сопутствует искреннее покаяние и желание от него избавиться. В противном случае, не стоит и приходить.

        -Но вы же однозначно считаете это грехом.

        -Почему только это? Если сексуальная распущенность свойственна мужчине, это в любом случае грех, вне зависимости от того, гомосексуал он или нет. То же касается и женщины.

        -Распущенность! Именно распущенность, но не чувство. Не надо мне сейчас цитировать Евангелие, я все эти места читал. Но вы же не допускаете даже мысли о том, что такие отношения могут быть не распущенностью! Что два человека одного пола могут действительно любить друг друга и быть готовыми пожертвовать друг для друга всем. Ведь даже наука с этим согласилась – это теперь не считается болезнью, как раньше, но вы и с этим не хотите считаться. Я сам видел в Ютубе ролик, где один из ваших продвинутых протоиереев злорадствует по поводу смерти выдающегося ученого с мировым именем, награжденного Золотой медалью Всемирной сексологической ассоциации и орденом «За заслуги перед Отечеством». А ваш священник юродствует, глумится над его смертью и призывает всех забыть его имя. Это что, по-христиански?

        -Ну, этот вопрос тебе следует задать этому священнику, а не мне.

        -А я хочу задать вам – что вы сделаете, если к вам придет такой человек? Что вы ему посоветуете?

        -То же самое, что и любому другому – покаяться и проявлять сдержанность в сексуальных отношениях.

        -Ага! Записаться в монахи.

        -Это был бы идеальный вариант для такого человека, - сказал священник, глядя в глаза Толику уже другим, строгим и серьезным взглядом, - но это не каждому под силу, а рубить сук не по себе, да еще следуя своей, а не Божьей воле…

        -Так как же ему быть-то? Отрубить и забыть? Это тоже не каждому под силу, - перебил Толик.

        Он уже не мог сдержать себя. Его решимость получить все-таки вразумительный ответ, подчиняла себе все его существо. Он даже забыл, где он, что его могут услышать случайно оказавшиеся рядом люди - его голос звучал уверенно и громко. Гена глядел на все происходящее широко открытыми глазами, будучи явно растерян, если не ошеломлен.

        -Но и благословить его губить в плотских вожделениях то, что ему дано для счастья, я не могу! – кажется, впервые за все время священнику изменила выдержка.

        -Так для счастья же… - наоборот, понизил тон Толик, - А лишать его такого счастья с таким же, как он сам? Не распущенности, а именно счастья с одним человеком - можете?

        Священник помолчал и заговорил опять спокойно:

        -Хорошо. А что ты мне предлагаешь? - он сделал ударение на слове «ты», - Обвенчать такую пару? Я клирик Русской православной церкви, и должен соблюдать…

        -Вот! – опять перебил Толик, - Вот мы и добрались до сути. Опять церковь, опять правила, опять догмы.

        -Да, правила! Принимая на себя сан, я обязан соблюдать правила той церкви, что меня рукоположила. Иначе – это раскол.

        -Но что-то же вас заставило когда-то его принять? Неужели - одно желание соблюдать правила?

        -Я могу пользоваться только теми средствами, что находятся в моем личном распоряжении.

        -И как вы ими воспользуетесь? Не клирик РПЦ, а вы? Человек, которого призвал на служение Господь?

        Священник сделал паузу и твердо произнес:

        -Если двое таких людей придут ко мне и скажут, что они не могут жить иначе, и попросят благословения на совместную жизнь… Если я буду уверен, что они действительно стремятся не просто сожительствовать, а хотят жить друг для друга… Возможно, я возьму на свою душу грех и скажу, что им так будет лучше.

        -Так благословите. Перед вами такая пара, - так же твердо и серьезно произнес Толик, - Мы оба крещеные.

        Веки священника слегка вздрогнули. Он долгим внимательным взглядом посмотрел в глаза Гене, потом Толику, и опустив голову, глухо произнес:

        -Для этого я должен хотя бы сначала вас исповедовать.

        -Понятно, - удовлетворенно сказал Толик, поднимаясь из-за стола, - Что и требовалось доказать. Суть веры - правила, ритуал, порядок, регламент. Это только Христос поступал, исходя не из правил, а из сострадания. Он просто ходил, всех любил и всем верил. Пошли, Геннастый…

        Толик направился к выходу на перрон.

        -До свидания, - как-то подавленно сказал Гена священнику и пошел следом.

        Выйдя на перрон, они закурили и остановились у парапета платформы.

        -Ну, ты даешь, - удивленно проговорил Гена, - Я слушал, и не мог поверить, что это ты.

        -Во что именно?

        -Ну… Что ты можешь так разговаривать, и вообще, что ты верующий.

        -А какое это имеет значение? Это же не мешает мне любить тебя…

        Эта фраза, слетевшая с языка сама собой, заставила Толика внутренне содрогнуться. До него вдруг впервые со всей очевидностью дошел смысл, который несли в себе эти вечные, как мир, слова, всколыхнув в душе разом все чувства, которые он испытывал к стоящему сейчас перед ним человеку.

        «Неужели…, - пронеслось у него где-то в сознании, - Неужели это оно?»

        Гена вздрогнул и пристально посмотрел в глаза Толика. Так пронзительно он еще не смотрел никогда.

        -Ты… меня любишь?

        И от того, как он это спросил, по телу Толика пробежали мурашки.

        -Люблю, - нежно прошептал он.

        Гена молчал и продолжал смотреть на Толика.

        -Я люблю тебя, - произнес он, наконец, слегка дрожащим голосом, и тут же твердо, почти сурово, повторил, - Я тебя люблю.

 

 

 

8.

 

        По главному пути с грохотом промчался поезд, прозвучало объявление о прибывающей электричке, продолжал жить своей жизнью ночной вокзал, а они все стояли на пустынном полутемном перроне. Давно были докурены сигареты, а они продолжали стоять, не ощущая ночной прохлады и вообще не видя ничего и никого вокруг, кроме друг друга. После того, как оказались сами собой произнесенными вслух эти слова, что-то встрепенулось у них внутри, и к этому надо было привыкнуть. Можно долго идти к чему-то, проникаясь этим постепенно, но все равно бывает момент, когда осознаешь это разом, со всей полнотой, как свершившийся факт.

Они обнялись и крепко поцеловались. Их толкнула друг к другу какая-то неведомая сила, заставив на миг забыть обо всем. Им даже не пришло в голову в тот момент оглянуться по сторонам.  

        Едва они разжали объятья, как на плечо стоящего спиной к перрону Толика опустилась чья-то тяжелая рука.

        Толик вздрогнул, обернулся и остолбенел. Перед ними стоял священник.

        -Имя? – коротко спросил он.

        -Ан… Анатолий. А он Геннадий.

        Священник сложил пальцы и неспешным жестом благословил его, положив в конце раскрытую ладонь на голову, слегка, но ощутимо прижав ее при этом. Потом он то же самое сделал с Геной.

        Ни слова не говоря больше, священник повернулся и пошел в конец перрона.

        -Как ваше имя, батюшка? – спросил ему в спину Толик.

        -Отец Михаил, - донесся до его слуха голос удаляющегося священника.

        Они стояли, не сходя с места и смотря ему вслед, пока фигура отца Михаила не растаяла в темноте перрона.

        Гремели по рельсам ночные поезда, слышались объявления из репродуктора, ходили по залам вокзала какие-то люди. Ребята сидели на деревянном диване в зале ожидания, привалившись друг к другу, и мирно дремали. Рядом лежал рюкзак, ставший им верным спутником в этом неожиданном путешествии, заставившем столько пережить и так же неожиданно изменившим их жизнь. После того, что произошло на перроне, Толик ясно понял это, а точнее - просто принял, как момент, ставший завершением одного этапа его жизни и началом другого.

        Толик чувствовал, как звуки ночного вокзала убаюкивают его не хуже той тишины. А может, дело было совсем не в этом, а в них самих? Им было хорошо. Им было просто хорошо сидеть и ощущать тепло друг друга. Это тепло было сейчас для обоих самым желанным, что хотелось ощущать.

        Когда за окнами вокзала забрезжил осенний рассвет, они поднялись, умылись в туалете и вышли на привокзальную площадь покурить, окинув взглядом пейзаж спящего еще городка. Потом вернулись в буфет. Толик разменял последнюю тысячу, и они уселись за тот же самый столик, за которым сидели ночью.

        -Где-то сейчас наш отец Михаил? – проговорил Гена.

        -К службе готовится, наверное, - улыбнулся Толик.

        -А может, уже служит. В деревнях службы рано начинаются.

        -А ты бывал?

        -Откуда? Когда я там жил, в церкви колхозный склад был. Крестили-то меня в Торжке. Бабка возила, говорят. Просто, в деревне все рано начинается - там встают рано.

        Толик представил, как по ночной дороге идет отец Михаил. Семь километров, один одинешенек, с одной единственной целью – чтобы те самые несколько старух, доживающих свой век в глуши, могли придти помолиться Богу. Могли услышать его мягкий голос, рассказать о сокровенном и получить утешение. Толик понял, что к нему опять приходит то самое чувство, но он больше не гнал его от себя, а момент его появления не показался ему неподходящим.

        -Сходим в храм, как в Москву вернемся? – спросил Толик.

        -Сходим, - согласился Гена, но тут же добавил, - Лишь бы в такой не угодить, как у дяди Вити с Тимофеем.

        -Чтоб такое услышать, туда ходить не надо, – жестко усмехнулся Толик, - Дураков везде хватает. Если уж идти, так постараться понять то, что есть только там и не ими привнесено. Должно же что-то, все-таки, наверное, быть, раз столько людей на земле туда ходит? А вообще – мне начинает казаться, что у них там все так же, как и везде.

        -Как – как везде? – не понял Гена.

        -А так. Есть твоя сестра, есть Роза Анатольевна, а есть Саня, Тимофей и дебилы машинюги. Так, наверное, и там. Есть тот бешеный поп, что из рясы выпрыгивал в том ролике, что я говорил, а есть отец Михаил. Разберемся…

        Кассирша не обманула. Уже в начале девятого послышалось объявление о прибытии их поезда.

        «… Стоянка поезда пятьдесят четыре минуты», - возвестило радио.

        -Фигасе, - улыбнулся Гена.

        -Так Сапсан же пропускаем, - напомнил Толик, - Пускай себе летит…

        Они вышли на перрон и увидели медленно ползущий на боковой путь состав. Ребята нашли свой вагон, поднялись в него и попали в душную спертую атмосферу, насыщенную исторжениями немытых тел. Они прошли по проходу не проснувшегося еще вагона, почти возле каждой полки которого гамма ароматов пополнялась запахом потных носков, и увидев два свободных боковых места у туалета, сели друг напротив друга, положив локти на откидной столик. Толик вытащил из кармана свою старенькую Nokia. Последний раз он заряжал ее еще у Нины, но одна, самая нижняя полоска индикатора еще светилась.

        -Посиди, я выйду, позвоню,   - сказал он Гене, поднимаясь и ставя на свое место рюкзак.

        -Маме? – спросил тот, глядя внимательным и серьезным взглядом.

        -Да, - так же серьезно ответил Толик.

        Он вышел из вагона, и пройдя вдоль всего состава, уединился в конце перрона.

        «Только бы заряда хватило, и покрытие не подвело», - подумал он как о самом в этот момент важном, нажимая кнопку вызова.

        -Мама… Мамочка, это я… Мама, я тебе все объясню, когда приеду, у меня сейчас разрядится телефон, а мне надо сказать тебе очень важное! Во-первых, прости меня, если сможешь – я жестоко обманул тебя. Я не был в Питере… Мама, не перебивай меня! Я обманывал потому, что не хотел тебя расстраивать. Я был совсем в другом месте, и я обязательно все-все тебе расскажу, когда приеду. Но сейчас я не обманываю – я сижу в поезде и через четыре часа буду в Москве. Мама, теперь самое главное. Я приеду не один. Ты помнишь наш давнишний разговор? Ты сказала тогда, что я все равно останусь твоим сыном. Прошу тебя, не плачь и прости! Мне никогда не было так нужно, как сейчас, чтобы ты поняла меня! Это по-настоящему, мама! И я хочу, чтобы ты нашла в себе силы тоже полюбить его, если сможешь, мама! У него никого, кроме меня и сестры, а у меня никого, кроме тебя и него. Если ты не поймешь меня, мама, мне будет очень тяжело…

        В трубке послышался треск, а потом шумовой фон исчез вовсе. Толик в исступлении затряс телефоном, опасаясь, что он сейчас умолкнет совсем.

        -Мама! Ты меня слышишь, мама?! – закричал он, - Ты веришь мне, мама?!

        Телефон издал предупреждающий сигнал и отключился. Но последней фразой, которая долетела до слуха Толика сквозь треск и шорохи, была:

        -Я тебе верю…

        Толик стоял, сжимая в потной ладони обесточенный телефон, а глаза его застилали слезы. Сквозь них он увидел, как пешеходную дорожку через пути перекрыли двое полицейских, а из репродукторов послышалось объявление: «По главному пути на Москву проследует скоростной поезд. Будьте внимательны и осторожны…»

        Толик вытер тыльной стороной ладони глаза и пошел вдоль состава твердым шагом уверенного в себе человека. Его не покидало ощущение, что он стоит на пороге своей какой-то новой жизни, и это не пугало его. Просто, пришло время.

        По главному, почти не стуча колесами, пронесся Сапсан, огласив станцию длинным сигналом тифона.

        «…Скоростной – без замечаний», - донеслось из репродукторов.

        «Без замечаний, значит - без замечаний», - подумал Толик, забираясь по ступенькам в свой вагон, и широко улыбнулся сам себе.

        Он дошел до своего места и встретился с внимательным и немного тревожным взглядом Гены. Толик сел, и глядя ему в глаза, уверенно сказал:

        -Мы едем домой.

        Настоявшись на станции, поезд довольно быстро покрывал оставшиеся до Москвы километры. На такой скорости даже не всегда удавалось прочитать названия станций, мимо которых он проносился. О каждой очередной загодя возвещал появляющийся на полотне железной дороги и по сторонам от него мусор, количество которого увеличивалось пропорционально приближению и размеру поселка или городка.

        После ночи на вокзале, ребят клонило в сон, но они продолжали сидеть друг напротив друга, упершись подбородками в сцепленные кисти рук, лежащие на столике, и смотреть в окно. Они молчали. В голове у каждого теснились мысли, которые надо было передумать наедине с собой. Несколько раз, так же молча, выходили покурить, благо – было недалеко, и возвратившись, снова садились в те же позы.

        Вот и Тверь. Следующей остановкой была Москва. Проводницы пошли по вагону, расталкивая заспавшихся пассажиров и требуя вернуть причиндалы, выдаваемые напрокат для обустройства убогого дорожного ночлега. Толик положил голову набок и стал опять смотреть в окно. Промелькнули окраины Твери, и вновь потянулась унылая картина запустения на фоне завораживающей своей красотой осенней природы. Глаза Толика все чаще и чаще закрывались…

        Он открывал их и видел огромные поля колосящейся пшеницы и цветущих подсолнухов, пересекаемые ровными чистыми дорогами. Он видел пастбища с ярким покровом сочной зеленой травы и стада коров на них. Он видел чистые, без сухостоя, живописные леса и русла рек с прозрачной водой. Он видел свою березу, приветливо колышущую ему длинными плакучими ветвями. Откуда-то полилась музыка, а бархатный голос Розы Анатольевны запел:

 

…Сад весь умыт был весенними ливнями,

В темных оврагах стояла вода.

Боже, какими мы были наивными,

Как же мы молоды были тогда!

 

 

        Толик видел красивые дома, перед фасадами которых цвела сирень и цветы на клумбах, а позади - виднелись ухоженные огороды и тоже цветущие сады. Он увидел большой белый храм со сверкающим позолотой куполом и стоящего подле отца Михаила. Он увидел множество людей возле этих домов - чисто одетых, с открытыми приветливыми лицами. Он узнал среди них Нину, держащую за руки Иришку и Маришку, которая укачивала другой рукой своего Тотосю. Он узнал Петра Дмитриевича и Розу Анатольевну, и еще многих, многих им подобных, которые перестали быть «другого поля ягодами» на своей земле…

        Толик проснулся от того, что кто-то теребил его за локоть.

        -Паренек, приехали, Москва, - по псковски выговаривая последнее слово, сказала бабка, ехавшая через проход от них.

        -Спасибо… Просыпайся, Геннастый, - толкнул он тоже уснувшего Гену.

        Они ступили на шумный перрон, прошли через здание вокзала и стали спускаться в метро. Толик смотрел по сторонам, и ему казалось, что он вернулся сюда совсем из другого мира. Да и уезжал, как будто, не он, а кто-то другой, оставшийся в далеком прошлом.

        Они сели в поезд и поехали по той самой ветке, где произошла их первая встреча. СУ Толика возникло ощущение, что это было очень давно, в какой-то другой его жизни. Там остались беззаботное детство, Игорь Андреевич, школа, трудности вхождения в окружающий мир, одиночество… Только сейчас он понял, что главной составляющей той его жизни было именно одиночество, хоть он и не отдавал себе в этом отчета, поскольку вокруг него всегда были люди. Но одиночество бывает и среди множества людей. И его единовременные встречи по переписке - это тоже результат одиночества. Убогая попытка уйти от него, сохраняя равнодушие к людям и неприкосновенность своего внутреннего мира.

        Толику вспомнился Григорий в нелепых семейных трусах в цветочек, Мих Мих, мрачно курящий на кухне… Вспомнились другие мужчины, чередой прошедшие через него, многих из которых он даже не помнил по именам. Он вспомнил, и ему захотелось забыть. Вырезать напрочь из памяти, как киномеханик вырезает из фильма кусок запоротой ленты – вырезать и бросить в корзину.

        На «Парке культуры», Толик легонько толкнул коленкой сидящего рядом Гену и подмигнул ему, кивнув сначала на сцепку, а потом проведя взглядом по вагону. Гена покраснел и слегка улыбнулся так, как улыбаешься, когда вспоминаешь свои детские проказы, за которые потом бывает стыдно.

        Вот и конечная. Вот и тот самый подземный переход, от выхода из которого, уже будет виден дом Толика… Их дом.

        Они вошли в него и поднялись на лифте. Толик достал ключи и открыл дверь квартиры, пропустив вперед Гену.

На шум в прихожей сразу же вышла женщина. Она была чуть пониже Толика ростом, домашнее платье прикрывало ее стройную хрупкую фигуру, волосы были аккуратно уложены в прическу, а глаза… Гене почудилось, что он видит глаза Толика, глядящие на него с нежностью и вниманием.

        -Здравствуйте, - слегка склонив голову, проговорил Гена.

        -Здравствуй, - ответила женщина мягким и чуть звенящим от волнения голосом.

        -Мама, его зовут Гена, - сказал Толик, глядя на нее преданным, полным горячей любви и надежды взглядом, - Это он, мама. Мы будем вместе жить.

 

 

2015         Москва

 

(В повести использованы стихи М. Матусовского)