РЕШЕТО - независимый литературный портал
Андрей Демьяненко / Художественная

Кто гасит гениев?!

509 просмотров

Многие знают, что Россия самая читающая страна, но писатель Филимонов утверждает, что Россия ещё и самая пишущая страна.
Как вообще появляется писатель? Был-был человек, и приспичило ему письмо другу написать. У друга доступа к другим средствам связи нет. Написал. И понял, что хорошо это. Хорошо написал. Оп! Писатель готов.
Раньше с телефонизацией повсеместно плохо было. Письма писали… И доносы ещё. Тоже жанр. Сейчас вроде и письма писать ни к чему, взял трубку, набрал номер и сказал всё. Доносы тоже писать стало неинтересно. Обмельчал жанр. Эффекта такого нет. Раньше по доносу расстреливали. Талантливый донос, значит. Пишет доносчик донос, следователь дело сочиняет. Талантливо сочинили – и нет негодяя. А сейчас все это отвалилось за ненадобностью. И все кто писал раньше доносы да письма, стали писателями.
Были, конечно, и другие случаи становления. Когда влюбляются, обязательно пишут.
Я влюбился тру-ля-ля,
У меня бурлит кровя.
А влюбляются все. Или думают, что влюбляются. И пишут, пишут о своих чувствах. Многие бросают, когда барк случается, а некоторые продолжают по привычке. Расширяют диапазон любви с одного объекта обожания до нескольких, иногда переносят точку влюблённости на предметы и даже города, планеты, звезды.
Есть ещё люди, которым все интересно. Где что произошло. Новости им подавай. Они на основе слухов и невинных фальсификаций пишут свои историйки. Обычно такие становятся журналистами. Ну а что журналист, не писатель что ли?
А есть человеки, которые новаторствуют. Которые пытаются все переделать. Сделать литературу лучше, усовершенствовать мир. Людей переделать. Не надо этого. А они все равно пытаются проталкивать свои нелепые идеи в массы. И тоже хотят стать писателями. Они говорят, что в произведениях кроме сюжетов и форм должно быть ещё много чего. Бред какой! Филимонову такие люди не нравятся. Обширны традиции русской литературы, да мировой тоже… Не надо влезать в неё со своими идейками. Портить хорошее не надо.

Традиции города N сложились из жанра эпистолярного и влюблённости. Так по крайней мере считалось. И Филимонов, как член писательской организации города и как руководитель этой же организации поддерживал традиционные формы.
Жена Филимонова Маша, первая красавица города во всем мужа поддерживала и говорила, прочитав очередное произведение:
- Ты гений, Саша!
- Машенька, милая, а если я буду писать хуже, ты меня так же будешь любить?
- Во-первых, Сашенька, - отвечала жена, - ты не можешь уже писать хуже, ты будешь писать только лучше. А во-вторых, я тебя люблю и без твоего творчества. Ты для меня лучший.
Филимонов тоже красавец. И красота чисто мужская. Высокий, широкоплечий, мускулистый, без лишнего веса и худобы. С правильным лицом, стальными глазами, пышными волосами, белозубой улыбкой, плюс обходительный и элегантный.

Писательская организация города N была самой большой в России. Наверное, каждый второй здесь имел честь называться писателем. Очень долго город N был на отшибе и писал письма, теперь же когда появились доступные средства связи, все стали писателями. Да, традиции литературы в этом городе родились именно из эпистолярного жанра.
Нигде и в каком городе не было такой дружной организации.
Вот возьмём город F… или город P. Там несколько писательских организаций. Делают они одно дело: пишут. А дерутся между собой, как сантехник с электриком из-за бутылки.
Филимонов в своем городе пресёк такие случаи. Из-за чего дерутся писатели? Зависть. Таланту завидуют, славе, распределённым деньгам. Кого-то печатают больше, кого-то меньше. «Такого быть не должно, - подумал Филимонов. Все мы запряжены в повозку литературы, все мы гении тащим её к совершенству».
Филимонов собрал всех. Денег тогда не было, делить было нечего. Государству на новую литературу было наплевать, с выплатой бы пенсий разобраться. И установил правило: ВСЕ ПИСАТЕЛИ РАВНЫ.
Старый ты или молодой, опытный ли не очень, известный или только лезущий в известность. Имеешь право принести свой вклад к алтарю мироздания.
Все должны печататься одинаково и все должны одинаково отдыхать на писательской даче. Привилегий нет. Есть строгий график. Вместо печатного органа – идея. Дачи нет.
Когда все стали равны – все стали довольны, объединились в одно общество, перестали драться, стали больше друг другу улыбаться. Даже когда появлялись шальные деньги от спонсоров, властей или побочной деятельности драк уже не было – все равны.
Тем более деньги собирались в копилку, которую никто не видел, но все знали, что она существует и существует для великой цели. Филимонов задумал беспрецедентную акцию. Издать тысячетомник, стотысячным тиражом. В который войдут произведения писателей города N. Все работало на эту идею. Никто из организации не печатался, чтобы не «светить» материал. При обсуждении рассказа или стихотворения Филимонов говорил: «Кто за то, чтобы это произведение было напечатано в сборнике тысяч?»
Это было почетно, если произведение попадало в сборник и относилось Филимоновым в большую коробку, стоящую дома в кладовке.
На каждого автора резервировалось количество страниц, при приеме в Союз или уходе из жизни страничность пересматривалась.
В союз писателей принимали голосованием после обсуждения. Требования к автору были просты: он должен был хоть что-нибудь написать, и это написанное должно быть добрым-разумным-вечным.
Филимонов считал, что литература не должна нести отрицательных эмоций. Она должна быть положительной. А что бы она была таковой, добрыми к ней должны быть писатели. Произведения также должны быть разумны. Не нести завиральных идей. С вечностью тоже просто. Письменность существует десятки тысячелетий, и все это время человек писал, и писать будет вечно. Произведения не должны выпендриваться, вылезать за рамки традиций.
Так что в писательской организации города N лучшем Союзе мира были самые разумные писатели, самые добрые, самые вечные. Представляете, какие произведения вошли в сборник тысяч? Это сенсация!

Жизнь города N была гладкой ровной касс стекло, пока не прокатилась серия страшных преступлений. Никто сначала не мог понять, что это преступления, и тем более не предполагали, что они страшные. Ну шел человек получил по кумполу кирпичом с крыши. Или… упал с моста, утону. Или… сломал ногу в пяти местах умер от болевого шока, нога правда была неестественно завернута вокруг головы, но при таких повреждениях это возможно. Казалось бы обычные смерти. Ничего противоестественного в них нет. Если бы не записки. Рядом с погибшими обязательно находили записку со стихотворением. Так поняли, что это преступления. И сообразили, что кирпичи просто так с крыши не падают. Тогда стало страшно. А особенно дрожала писательская организация. Ведь каждый из убитых был писателем.
За дело взялся глава местной милиции Пинкертоныч. Так его все называли. Имени у него на английский манер было два Пинк и Еремей, по батюшке он был Антонович. Фамилия же настолько неприлична, что произносить ее в слух, а тем более писать на бумаге было неудобно.
И вот что получалось. Он писал полностью Пинк, Еремей он сокращал до «Ер.», отчество для краткости писал Антоныч, фамилию опускал, в итоге: Пинк Ер. Антоныч. Что совершенно созвучно Пинкертонычу. В конце-концов он так привык, что и расписываться стал одним этим словом без всяких украшательств.
Пинкертонычу все сразу стало понятно: писателей убивает писатель. Об этом говорили стихи. Круг подозреваемых сузился. Искать нужно в организации писателей. Достаточно сличить стиль написания с имеющимися образцами в сборнике тысяч. И нужно выявить мотивы.
«Может не поделили что? – думал Пинкертоныч. – А может обида? Может зависть к собратьям по перу? Один там лучше пишет, другой ещё лучше…»

Разговор с Филимоновым ничего не дал. Филимонов был в ужасе и недоумении. В его забитой строками голове не умещалось, что кто-то из собратьев по перу и алкоголю «сменил авторучку на инструмент убийства». Так он говорил.
- Мы созидатели! – восклицал он бестолково.
- Представьте ситуацию. Закончились в городе авторучки. Осталась одна. Одна на всех. Не поделили.
- Причем здесь авторучка?
- Это метафора.
- Что?
- Ну может они не поделили что?
- Нам нечего делить! – говорил Филимонов, запивая корвалол коньяком. – Поэзия одна на всех, как и проза. Места там хватит всем. Любому.
- А обиды? Может, обидели кого? – вопрошал Пинкертоныч.
- Бывает конечно, когда люди что-то не поделят. Бывает повздорят. Даже дерутся иногда, - рассказывал Филимонов. – Но что бы убивать! Этого не может быть!
- Например. Кто последний поссорился?
- Да на днях Котов с Договым. Догов выпил свою рюмку и Котова, который отвлекся. Так Котов Догова в кладовку загнал, и водку отрыгнуть заставил…
- И где эти Котов с Договым?
- Их убили! – и Филимонов стал всхлипывать.
- Ах, да-да… - вспомнил Пинкертоныч, - я-то думаю, что фамилии знакомые?
- Ну не может добрый писатель, убить доброго писателя… - всхлипывал Филимонов.
- Но ведь убивают! И убивают только людей вашего круга!
- Это совпадение. В нашем городе больше половины населения писатели.
- И то что на месте преступления находят обязательно листок со стихотворением, это тоже совпадение? - ввернул Пинкертоныч.
- Стихотворение? Как стихотворение? Какое?
- Каждый раз разное.
- Покажите. Я знаю всех. Я узнаю кто это. Я своими руками…
- Ну это мы не позволим, а стихотворение вот.
И Пинкертоныч отдал несколько записок.
Филимонов прочитал и болезненно поморщился:
- Это не поэзия! Никто в Союзе не мог такого написать. Это гадость! Чистая гадость! По содержанию и по форме.
- Вы уверены? Может убийства происходят из-за зависти к более талантливым собратьям?
- Графоман валит гениев?
- Может, кто-то писал нечто похожее?
- У нас добрые люди. У нас добрые стихи. Этот монстр не имеет ничего общего с нашей писательской организацией. Это кто-то сошел с ума. Ищите сбежавших из дурки.
- Мы проверим вашу версию. Но вспомните людей, которых не приняли.
- Таких нет. Мы принимаем всех!
- То есть вы хотите сказать, что я тоже могу вступить в Союз.
- Для этого вы должны писать.
Пинкертоныч извлек листок из старого закрытого дела, которое он таскал с собой чтобы завертывать бутерброды, Филимонов пробежал глазами.
- Отличный детектив, мастерский слог… Приходите на заседание Союза двадцать шес… Когда оно состоится…
- Хорошо. А есть ли у вас произведения ваших авторов ознакомиться? – спросил Пинкертоныч.
- Конечно есть. Мы собираем великую книгу. Книгу тысяч. И туда войдут произведения авторов города N. Пойдемте.
B Филимонов отдал Пинкертнычу огромную коробку из под телевизора, наполненную рукописями.
- Читайте и вы поймёте, что среди нас нет убийцы! – сказал Филимонов отдавая коробку.
На коробке значилось: Сборник Тысяч.

А по телевизору сообщали…
Писательский маньяк до сих пор не найден. Сейчас известно о шестидесяти шести его жертвах. Город в панике. Остановится ли маньяк на этом красивом числе или он догонит его до девяносто девяти? Прозаики и поэты поняли, что они смертны и перестали строить свои бумажные домики, они перешли на более прочные материалы. В строительных магазинах хоть шаром покати.
Пусты и оружейные магазины.
Толпа напуганных людей разоружила военных. Даже в игрушечных магазинных кончились пистолетики.
Главный следователь города Пинкертоныч так ничего не смог сообщить нам о мотивах преступника. Он только загадочно улыбается.

Филимонов тоже готовился к приходу маньяка. Он обложил свой дом дополнительно тремя слоями кирпича, заложил окна. Поставил 15 железных дверей. Все помещения обложил кафелем в три слоя. Поставил на входе пулемёт, почистил дедушкину саблю. Но спокойствия так и не обрёл. Он нервно глотал таблетки и коньяк, посылая в магазин и аптеку свою красавицу жену. Так как она ничего не написала, то была в относительной безопасности.
В очередной раз сбегав за коньяком, жена сказала:
- Сашенька, мне с тобой нужно поговорить.
- Д-д-да, М-м-машенька, - выбивая зубами дробь, ответствовал Филимонов.
- Я тебя очень люблю…
- Я-я-я з-з-знаю.
- Маньяк не остановится он будет убивать, пока не убьет всех писателей города.
- Ч-что ж-же н-нам д-делать?
- Все очень просто. Бросить писать.
- Как?
- Так. И заявить по телевидению об отречении. Объявить, что ты бездарь…
- Я бездарь?! – заорал Филимонов так, что отскочил верхний слой кафеля.
- Я тебя люблю и поэтому должна тебе это сказать.
- Я гений, должен из-за какого-то маньяка признать себя бездарем?
- В том то и дело, Сашенька, то что ты пишешь – это туфта. И вся ваша писательская братия – графоманы. А маньяк убивает именно графоманов.
Маша хотела обнять мужа.
- Не подходи ко мне! – заорал Филимонов.
Маша остановилась.
- Я знаю, что причиняю тебе боль. Но я очень, очень люблю тебя. Я не хочу тебя потерять. Ты должен отречься.
Филимонов задрожал ещё сильнее.
- В-в-вот! В-вот кто убивает невинных писателей. Это все ты устроила! Что бы я бросил писать! Ты хочешь чтобы я уделял тебе больше времени! Не подходи!
- Я хочу что бы ты жил. Я хочу быть счастливой.
- Ты счастлива когда я не пишу. Когда я не пишу я больше тебя трахаю? Зачем? Зачем ты убивала?
- Сашенька, ты должен бросить писать. Иначе тебя убьют!
- Это заговор! Вас много! Это заговор жен писателей!
- Ты бредишь, Саша!
- Хорошо, - вдруг успокоился Филимонов, - я отрекусь. Я очень хочу жить. Только сходи пожалуйста за коньячком.
- Хорошо, милый.
Как только жена вышла Филимонов бросился к телефону.
- Пинкертоныч! Я знаю, кто убийца! – закричал он в трубку. - Это моя жена. Она хочет, чтобы я бросил писать! И поэтому она убила всех.

Маньяк превысил все мыслимые барьеры маньячества, даже маньяки его бояться. Уровень преступности в городе сейчас нулевой. Попрятались педофилы. Нет насильников. Даже хулиганов нет. Вероятнее всего все безобразия в городе творили члены писательской секты… извините, организации. Теперь им не до того. Они сами боятся. А убийства продолжаются. Цифра жертв маньяка уже перескочила сотню. Последним погиб Задвигов. Он задохнулся в собственной квартире. Кто-то замуровал все щели и воздух перестал поступать. На месте преступления снова найдена записка. Надо сказать, то маньяк очень изощрён. Если бы не записки жиг поймёшь убийство это или несчастный случай. Мы обратились за разъяснениями к Пинкертонычу, а он опять обворожительно улыбнулся.

Пинкертоныч сидел у себя в кабинете и разбирался с рукописями. Он читал несколько строк выпивал рюмку водки под огурчик, снова читал пару строк и засыпал. Когда просыпался сладко потянувшись, вздрагивал, увидев коробку со сборником тысяч.
- Все! Хватит! – наконец воскликнул он. – Все понятно. Этих бездарей убивает талантливый человек. И правильно делает. Я бы одно его стихотворение не поменял на вагон этой белиберды. Нечего искать среди писателей. Нужно искать среди непринятых в Союз.

Убийства продолжаются. Уже арестованы десятки подозреваемых. В основном, это писательские жены, которые имеют зуб на литературу, якобы творчество оттаскивает мужей из семьи, вытаскивает из постели. Арестована даже бабка Глафира, которая грозилась поубивать всех бумагомарателей за то что они рвут черновики и никогда не бросают обрывки в мусорную корзину. Она вполне могла бы подойти на роль маньяка, если бы не ее почтенный возраст и радикулит. Но она немало навредила населению города. Покупая в магазине только генетически измененные продукты она их ела, а отходы организма копила и сбрасывала перед водозаборником, питающим город чистой водой. Если бы у нас не было самой лучшей очистительной системы мы вы уже стали генным мутантами. Так, по крайней мере, заявил академик Анусов. И эта бы беда настигла всех. Даже и не писателей. Но записок бабка писать не могла, она не умеет писать. Вообще. А Пинкретоныч по-прежнему улыбается. Ему, похоже, весело. Мы следим за развитием событий.

Пинкртоныч досмотрел новости.
«Если не поймать этого маньяка, журналисты нас на тряпочки порвут. И уже из столицы звонили, - думал Пинкертоныч. – Как пришлют своих экспертов. Как оправдываться? А поймаешь его, мир стольких хороших лишиться. Но нужно ловить…»
Пинкертоныч взял телефонную трубку, набрал номер.
- Филимонов? Александр Александрович…
- Да, - ответили ему.
- Вы мне ничего не хотите сказать?
- М-м-мне страшн-н-но, - проблеял Филимонов.
- А скажите пожалуйста вы ведь не всех принимали в свой Союз?
- Всех.
- Ну может был кокой-нибудь человечек, которого не приняли. И который тоже писл.
- Н-н-нет. Таких н-не был-ло.
- А давно? Может, все-таки были?
- Н-нет… Хотя… Погодите! – закричал Филимонов. – Был! Был такой. Его фамилия Полозин! Я вспоминаю. Он писал очень плохие стихи. Злые. Это он. Он!
Пинкертоныч положил трубку.
- Полозин. Эх Полозин… Как мне не хочется тебя арестовывать.

Человек не пишущий доброго-разумного-вечного попасть в писательскую организацию не мог. Но пишущих такое было немного, точнее всего один. Он одно время регулярно лез со своими опусами пропагандирующими его корявый внутренним мир, убогие мыслишки, сделанными с таким накалом эмоций, что электрические лампы в помещении где он читал, начинали светить ярче. И иногда даже перегорали. И эмоции эти были самого разно плана, часто недобрые. Не попадали его произведения в общепринятые категории триединства разумного-доброго-вечного. Звали этого человека Полозин.
Он несколько раз приходил на заседания, читал… Получал отказ о вступлении в Союз. А Филимонов, истратив десятилетний запас ламп за эти несколько раз принял решение: «Полозина не пущать!» Так дорожки Полозина с Лучшей писательской организацией на время разошлись. Было это так давно, что о Полозине забыли.

Когда закончились коньяк и корвалол на Филимонова нашло просветление.
Он ходил по квартире и выпрашивал прощения у Машеньки. Без жены ему было совсем тускло. Даже частая мастурбация помогала мало. Он зажег в квартире весь свет, но ему казалось, что он бродит в темноте. Находя ее вещь он вставал на колени и просил:
- Простите меня, кофточка/маечка/трусики/тапочки (то что нашёл). Если вы меня не простите, как я смогу выпросить прощения у вашей повелительницы, васносительницы.
Он плакал и умолял. Потом вдруг начинал читать. Достал свои рукописи и читал.
- Нет! Нет! – восклицал он. – Без Машеньки это не имеет смысла.
Десятки раз он звонил Пинкертонычу, которого катастрофически не было на месте. Он умолял дежурного отпустить его жену. Говорил, что ошибся, говорил что любит. А ему отвечали, что следствие разберётся.
В конце-концов он стал собирать Маше передачу, чтобы отнести ей. А потом найти Пинкертоныча и упросить его отпустить Машу, доказать её невиновность.
«А как же маньяк? Он же ещё не пойман? – думал Филимонов. – Может, он стоит под дверью и ожидает моего появления? Но что такое жизнь без нее. Это не жизнь. Лучше погибнуть, чем так».
Для любви можно пожертвовать жизнью. Всем можно пожертвовать. И любовь всепрощающа. Прощает всех. И прощает всё. Так же думал и Филимонов.
«Я брошу! Брошу эту чертову писанину. Ведь у меня есть Маша. У меня есть любовь. Что мне ещё нужно?» – думал Филимонов, выходя на улицу.

Поймать Полозина Пинкертоныч не мог долго. Придет на работу, там говорят: «Сегодня дома». Придет домой, там говорят: «В пивной». В пивной говорят, что он подругу в лесопарке шпилит.
А в лесопарке грибов тьма. Белые, красные, желтые сыроежечки… И красотища. Сосны, березы… Листва желтеет. Птички поют.
Так помотавшись несколько дней и, получив десяток новых стихов, Пинкертоныч вызвал Полозина к себе.
Полозин оказался очень хлипким молодым человеком, пришедшим вовремя. Он тихо поздоровался, прошел и сел на краешек стула.
- Знаете зачем я вас вызвал? – спросил Пинкертоныч.
Полозин кивнул.
- Знаете? – удивился Пинкертоныч. – И почему?
- Арестовать, - тихо, но внятно произнес Полозин. – Арестовать за убийства писателей.
- Вы это признаете?
- Да. Я плохой человек. И убивал… - и здесь Полозин начал говорить со жаром, - Понимаете, они могут писать доброе-разумное-вечное, они… они гении! Я чувствую себя букашкой, я думал ну почему, почему я не могу писать как они? Дело в том, что талант на земле величина постоянная и я решил, если я убью нескольких писателей их талант станет моим. Я буду писать лучше. Я буду писать доброе-разумное-вечное. Я ошибался. Как я ошибался. Мои стихотворения оставались такими же.
Полозин закрыл лицо руками.
- Ну насчет постоянного таланта на земле – это спорно…
- По телевизору передача была.
- По телевизору говорят, в городе маньяк завелся.
- Да вы что? – заинтересовался Полозин. – И что он делает?
- Убивает писателей.
- А этого маньяка я знаю, - вздохнул Полозин. – Я думал вы серьезно…
- Зачем вы подбрасывали записки?
- Я ловил талант. Убивал, и быстро писал стихотворение. Но оно оставалось моё! Обычное!
- Получается вы писали за считанные минут? – заинтересованно спросил Пинкертоныч. – Это не были… э… домашние заготовки?
- Нет! Как можно? Я написал. Понял, что не то и выбросил.
- Можно я пожму вам руку.
Пинкертоныч подошёл к Полозину и долго тряс его ладонь.
- Молодец, молодец. Так быстро итак качественно писать.
Полозин обалдело сидел.
- А почему ты не остановился, когда понял, что ничего не меняется.
- Во-первых, для чистоты эксперимента нужно было провести порядка ста опытов. Все они показали одно.
- Но ты же не остановился!
- Потом я продолжал убивать, чтобы меня поймали. Я раскаялся.
- А нельзя было просто прийти ко мне?
- Об этом я не подумал… И потом затягивает.
- А ты действительно думаешь, что убивал великих людей? – неожиданно спросил Пинкертоныч.
- Да… - опять расстроился Полозин.
- Не знаю, огорчишься ли ты или обрадуешься, но ты убивал графоманов.
- Как? Не может быть! – вскочил Полозин. Свет мигнул.
- Ты хоть что-нибудь читал из их бессмертных творений?
- Нет. Сборник тысяч ещё не выпущен.
- Бред это всё. Они все графоманы, как один. Я читал. Поверь мне. Я сам немного писатель. Столько дел написал.
- Неправда! Вы врете чтобы помучить меня! – закричал Полозин.
Лампочка взорвалась.
Пинкертоныч включил фонарик, достал из стола лист.
- Вот смотри, а я пока за лампами схожу.
Пинкертоныч вышел, принес несколько ламп. Поменял перегоревшую.
- Неправда! Это Подлог! – вскинулся Полозин. – Зачем вам надо меня ввести в заблуждение?
Пинкертоныч выдвинул из под стола огромную коробку набитую бумагами на которой было написано: Сборник тысяч.
- Читай.
Полозин жадно схватил несколько листов. На пятом он грохнулся в обморок.
Пинкертоныч плеснул на него из водочной бутылки, хранящейся в сейфе.
- Значит все было зря? – спросил Полозин.
- Ну почему зря? – успокоил его Пинкертоныч. – Вы избавили мир от стольких графоманов.
- А талант?
- Вы и так самый талантливый человек, которого я встречал. Если талант на Земле величина постоянная, то он в и вы одно и то же. Вы гений.
- Вы опять надо мной шутите…
- Я совершенно искренен. Неужели вы не чувствуете разницу вот с этим? – Пинкертоныч брезгливо показал на коробку. – Еще раз повторяю. Вы гений. Дайте автограф. Пожалуйста.
- Я никогда не давал автографов.
- Вот к вам и пришла слава.
Пинкертоныч протянул лист бумаги.
- А что написать?
- Следователю Пинкертонычу от Полозина. Дата. Подпись. Полозин написал.
- Спасибо. Я буду гордиться этим автографом, - сказал Пинкертоныч.
- А что будет со мной?
- Как что? Идите. Вы же гений.
- Как? Я же убивал людей.
- Вы убивали графоманов. Это можно. Я вам как писатель говорю.
Полозин встал и медленно пошел к выходу.
- Но как я буду жить? Я не смогу жить!
- Вас спасет творчество. Пишите.
- Не знаю.
- Хотите я к вам приду после работы. В пять.
- Да, очень.
- А где вы будете?
- В пять? В лесопарке. Я буду шпилить подругу.
- Я знаю это место. Я подойду.
- Спасибо вам. До свидания.
- До свидания.
Когда Полозин уже почти вышел. Пинкертоыч выхватил пистолет и несколько раз выстрелил ему в спину. Полозин рухнул замертво.
Пинкертоныч подошел к телу. Пощупал пульс.
Раздался топот бегущих.
- Получил ранения не совместимые с жизнью. Гений с жизнью не совместим, - резюмировал Пинкертоныч и улыбнулся, – Хорошо сказал. Поэтично.
- Что случилось, товарищ господин старший начальник? – закричал подбежавший сержант.
- Отбой, сержант, - ответил Пинкертоныч. – Уберите оружие. Это я стрелял. Знакомьтесь. Полозин. Мёртвая гроза всех писателей. Убит при попытке к бегству.
- Это писательский маньяк?
- Да. Это он. Его признание у меня на столе. Дело закрыто. В морг его.

Когда Пинкертоныч остался один в кабинете, он достал из своего стола дело Писательского маньяка, открыл и перелистывал мятые листочки записок.
- Все-таки гений этот Полозин.
Пинкертоныч, отсоединил от дела все эти стихи, заменив их листами из коробки Сборника Тысяч. Взялся за трубку телефона, набрал номер.
- Алло, город М? Издательство? Я хочу издать свой сборник стихов. Да. Хорошо. Я пришлю вам по электронке через неделю.
И повесил трубку.
- Это будет бомба! – улыбнулся Пинкертоныч.
Свет чуть мигнул.
Теги:
09 December 2008

Немного об авторе:

... Подробнее

Ещё произведения этого автора:

Женщина и роза
Кто гасит гениев?!
Губы, как сердце

 Комментарии

Комментариев нет