Часть 1.


В коробке с Анной мы жили уже целый месяц. И ровно месяц, как не стало необходимости играть в куклы. Потолок спускался всё ниже и ниже. Я всё ещё мог ходить, расправив плечи, однако, приходилось склонять голову из – за собственного страха.

Я не хотел ни в чём разбираться, у меня не было ни малейшего желания что – то планировать, тем более, когда Анна приносила бензин.

Ане не нравилась такая жизнь – солёная жвачка. Мне вообще никогда ничего не нравилось.
- Послушай, тебе нужна эта жидкость? – просто так, от нечего делать, спросила Анна.
- А что это за жидкость, Анечка? Это вода? Неужто вода? Аня, ты принесла воды змее, умирающей от жажды? Может быть ты ещё позволишь ей заползти к тебе под одеяло?
- Не надо паясничать. Лучше бы приготовил чего – нибудь на ужин.
- Подай мне нож, я что – нибудь отрежу от себя, чтобы ты смогла нормально поесть.

Я начинал доводить её до слёз. Анна взяла нож и специально порезала себе один из десяти указательных пальцев.
- Прикидывайся, не прикидывайся, а на умного ты не похож, ты только меня доводишь до безумия, - Анна резко замолчала, бросила в мою сторону обидный взгляд вместе с ножом, потом села на пол, обняв свои колени, и тихо разрыдалась.

Было противно, но всё же я пересилил себя, и стал утешать её, ибо так принято поступать в подобных случаях.
- Аня, я тебя люблю. Ты это знаешь… Но я – ничто. Я засыхающая доза слюны на тротуаре. Я вообще не понимаю, как ты могла что – то во мне найти. Наверное, именно поэтому я злюсь на тебя, и ничего не могу с собой поделать.

В квартире было холодно и сыро. За картонными стенами расположилась осень, с комплексом неполноценности.
Аня готовила что – то на ужин. Она резала «Столичный» батон, то есть, она безжалостно его потрошила.
Мне, вдруг, ужасно захотелось поговорить с ней, ни о чём, без обид, без пререкания и восклицаний, - просто говорить, иногда прерываясь для нескольких вдохов крылатых паров бензина.
- Анна, - обратился я к ней спокойно, так, как хотел, так, как мне нравилось. И был несколько ошеломлён, услышав её не менее спокойный и полный отклик.
- Что? – Аня даже улыбнулась в адрес моих угловатых зрачков.
- Ляг со мной, мне холодно.
Закончив с ужином, Анна быстро подошла к старому дивану и расположилась рядом со мной, обняв меня крепко обеими руками и прижавшись головой к моей хилой груди.
В первые секунды мною было испытано нечто похожее на любовь к матери, но это быстро прошло. Я согрелся.
- Аня, я не доживу до зимы, меня всё гнетёт и убивает.
- Чего тебя убивает, дурачок? Давай сходим, прогуляем-

ся по скверу. Там так красиво! Никогда ещё не видела осень в такой богатой палитре!
- Аня, это всего лишь ржавчина…

Мы лежали с Анной, примкнув друг к другу, как два брошенных котёнка.
Прошло несколько минут. В руках у Ани появился целлофановый пакетик с бензином. Она протянула его мне. Я задышал. Странно, всякий раз думаешь, что непременно взлетишь, и всякий раз оказываешься закупоренным в подводную лодку. И пошло – поехало: «кто я, что я? Оказывается всё так просто. Было бы уместно сдохнуть прямо сейчас. Я, видимо, песчинка на раскалённом пляже. Какие – то амёбы прыгают. Точно, вот прямо сейчас я готов умереть. Что это за музыка? Её всё время раньше крутили по радио в доме родителей.»

И вот, всё проходит…
- Боже, Анна, плохо – то как, оставь мне немного томатного сока.
- Это не сок, это моя кровь. На, пей…

Я выпил полстакана Аниной крови, так похожей на томатный сок…



Часть 2.

Тоже мне, лампа дневного света… Дневной свет не такой белый и не такой навязчивый.
Жаль, что лампу нельзя гасить этой ночью. В темноте мы бы смогли поговорить нормально обо всём.
Свет мешает сосредоточиться на мысли. Свет мешает разглядеть едва заметный румянец на неподвижном лице Ани. Несмотря на то, что сегодня второй день, её лицо приобрело более розовый оттенок.
Я уверяю их, что она дышит – они дают мне успокоительное.
Теперь каждые полчаса они заглядывают в комнату, в целях контроля моего поведения.
Анина кошка спит рядом с гробом. Она никому не позволяет тискать себя, кроме Ани. Она такая же как Ани. Все, кроме меня, её ненавидят. Ани тоже была нежной только со мной.
В жизни ни в одной из женщин красота и честность не могут сосуществовать. Такие женщины существуют лишь в больных грёзах мужского племени. Красота всегда является объектом гордости, и отлично продаётся.

Надо поменять ей причёску. Эта укладка никуда не годится: «Аля я мертва. Я стерильна и непоколебима, как фигура из воска, как свечка, как посмертная маска. Нельзя снять посмертную маску с волос, поэтому её волосы забраны в хвост и уложены под голову.
Я наклоняюсь над гробом, и начинаю аккуратно раскладывать чёрные крашеные волосы поверх плеч. Вот так! Теперь её лицо выглядит не мёртвым, а заспанным. Даже, может быть, завтра она проснётся…


Пыльная настольная лампа, убранная кем – то под стол, уже вторую ночь мозолит мне глаза. И только сейчас я догадался поставить её рядом с гробом и включить. Так гораздо лучше. От слабого жёлтого света лицо Ани стало ещё румянее. Она точно проснётся завтра. Надо будет позвонить в бюро ритуальных услуг, и отменить заказ катафалка.
Я лежу на кровати рядом с Ани. Я держу свою руку на её левой груди. Подумать только, эта грудь будет источником жизни для наших детей. У нас будут самые счастливые в мире дети, хотя бы потому, что их родители слишком несчастны.

Уже два часа ночи. С утра я беспрерывно глотаю снотворное, и только сейчас меня немного потянуло в сон. У меня есть четыре часа, чтобы выспаться. Завтра нужно будет встать пораньше и приготовить для Ани завтрак. Всё – таки она уже второй день ничего не ест.
Я отворачиваюсь к стене, и что – то, как – то… по-разному…

Открываю глаза. На будильнике двадцать минут четвёртого. Кошка мурлычет на груди у Ани.

Если кошка мурлычет, значит, Ани
её погладила…