Золотой гроб

Ужасные приключения, выпавшие на долю простых российских туристов, которыми руководило романтичное намерение покорить на байдарках тихую речку Керженец

Автор сообщает, что вся эта история абсолютно правдива, поскольку она ему приснилась. А раз приснилась - значит, была! Ведь верит же просвещенный читатель таблице Менделеева, которая, как известно, также пришла в голову Дмитрию Ивановичу во сне.

Так что если в тексте фамилии и названия населенных пунктов случайно совпадут с реальными, то пусть однофамильцы и односельчане не обижаются: чего только не приснится в наше беспокойное время...

Часть первая
МИШКА
Плотник Палыч сидел под кучевыми облаками на стропилах строящейся избы и хрипло кричал вниз напарнику:
- Федьк, а Федьк, у меня молоток упал. Ты его, случаем, не словил?
Так мы и не узнаем, поймал ли Федор плотницкий инструмент. Может, и сплоховал по причине замедленной реакции.
Замедленная реакция - явление на Руси эпохальное и обязательное. Как, например, день и ночь. Начинает, скажем, день свое победоносное шествие в 11.00 по камчатскому времени от разбитого солдатскими сапожищами соснового крыльца плохонького магазинчика на крошечном островке имени Макара Ратманова и, набирая силу и мощь, девятым валом прокатывается через тундру и таежную Сибирь, через Урал, по всей великой стране в сторону Ивангорода, грубо сметая на своем пути все, к чему с большим трепетом относится Всероссийское общество трезвости. Зато до 11.00 водку, хоть тресни, не продают. Знай Макар двести лет назад, что отправной точкой всех несчастий на Руси будет открытый им островок, ни за что бы не стал первопроходцем. Бросил бы службу во славу России и тихо закончил бы свою жизнь в имении под Тулой, в благочинии да в окружении многочисленных детей и внуков.
Ну, да бог с ним, с Макаром-отступником.
Зато Палыча голыми руками не возьмешь. Будь у него за плечами не три класса образования, а, скажем, десятилетка, то он бы мог прославиться на поприще, которое принято называть дипломатическим. Дипломат он был отменный и хитрый до отчаяния. Именно его мужики всегда посылали за водкой в райцентр, до которого на грузовике десять минут езды.
Палыч с колхозным шофером, пробиваясь по заснеженным улицам, прибывал к открытию магазина, делал доброе лицо и говорил полнощекой продавщице:
- Продай-кось, барышня, мне буханочку хлебушка, да колбаски с полкило, вот этой, кооперативной, да сала вот этого соленого. А коли не жалко, так и порежь на кусочки, потоньше. Ножа-то у меня нету.
Великодушная барышня тонко нарезала хлеб, колбасу, сало, а Палыч заговорщицки просил «уж заодно» продать ему и заветную литровочку.
- Да вы что, гражданин, не знаете что ли, водка у нас продается с 11.00! – возмущенно рокотала барышня.
- А-а-а, - понимающе говорил Палыч. – Ну тогда ладно, тогда я пошел.
- А хлеб, а колбаса, а сало?! - повышала голос барышня. - Куда мне теперь это девать-то?
- Так и мне колбаса без водки без надобности. Зачем я на нее тратиться стану? - удивлялся Палыч.
- Нет, бери! - начинала закипать барышня. – Разрезал – значит, бери!
- Звиняй, сударыня, я не резал! Все видели, - и, наклонившись к очумевшей от подобного нахальства продавщице, шептал:
- Давай-кось лутше, голубушка, придем к консесюсю… - и хитро щурился, с трудом выговорив надоевшее по телеку слово.
В итоге ударник плотницкого труда всегда находил консенсус с отличниками советской торговли, и заветная литровочка перекочевывала из ящиков торговой сети на утренний стол пролетариата.
В каком часовом поясе проживает плотник Федька, нам и знать не обязательно. Если встретите где мужика с отпечатком палычевского инструмента на лбу - так он Федька и есть. И гадать нечего.
Сколько же их, горемык, сельских и городских пролетариев и пьющих интеллектуалов всех отраслей народного хозяйства, получат по лбу в шлейфе девятого вала на востоке к тому времени, как стрелка часов на самом западном рубеже родины-матери подойдет к 11.00, - вообще никакому подсчету не поддается. Поэтому ловить кувалды и другие плотницкие инструменты, делать все серьезные дела, а также совершать осознанные поступки надо до открытия гастрономического отдела. Россия, брат ты мой… Это на Западе сутки делятся на день и ночь, а у нас – на до и после закрытия магазина.
Словом, вовремя все надо делать, вовремя! Вон и мой друг Мишка Волков, как ни встретимся, так сразу и пытает:
- Когда же мы поедем на Керженец, Иван? Вся жизнь пролетит, а байдарки так и останутся сухими. Поехали, я тебе говорю!
Если перефразировать Владимира Высоцкого, то лучше реки Керженец может быть только лесная красавица - река Керженец в тех ее местах, где еще не бывал. Помилуй Бог, не хочу обижать обитателей берегов Ветлуги, Усты, Линды и других рек и речек романтического Заволжья, но синие заводи и легкий голубой воздух среди янтарных сосен лесного Керженца завораживают, настраивают на самые хорошие мысли и вылечивают от сплина – извечного спутника бывших строителей социализма.
Это байдарочное путешествие по Керженцу мы с Мишкой собирались совершить каждое лето. Но каждое лето вихрь неотложных дел захватывал наши погрузневшие от чревоугодия тела, бросал их в рабочие командировки, удерживал у телевизоров или в вечернем пивном баре на «Скобе»... Словом, на любимом с далекого детства Керженце мы не были сто лет.
- Все, поедем! - сказал во время очередной встречи Мишка. - Плевать на все обстоятельства!
Тут нужно кое-что пояснить. В Мишке есть классические задатки настоящего организатора и руководителя, которыми исстари богата русская земля. Когда он что-то твердо решает, ему действительно плевать на все мешающие обстоятельства. При необходимости он бы непременно повторил подвиг Александра Матросова и посмертно получил бы звание Героя. Правда, потом наверняка бы выяснилось, что амбразуру надо было закрывать не ту. И не в это время. Да и не грудью... Да что там, вообще могло случиться, что это оказался бы свой дот, а не вражеский, да и не дот вовсе, а окошко от подвала - а в подвале, как в падучей, тарахтит компрессор. Но и на эти неожиданно выявленные недоразумения Мишка бы плевал, поскольку Мишка был взращен в советской стране, а нашему человеку, как известно, все по фигу. На амбразуры бросаются все кто ни попадя, и потому у нас так много Героев Советского Союза.
C Михаилом мы подружились в нашей альма матер, на факультетском комсомольском собрании.
Судили несознательного комсомольца, который на студенческой вечеринке в общежитии инициировал распевание антиреволюционного пасквиля на мотив известной революционной песни:
Смело, товарищи, но-о-о-гу,
Дружно прострелим в бою.
Вашу войну и трево-о-огу,
Видели мы на ...ую!
Песня была сплошь неприличной и, по словам комсорга факультета Юры Розенблюма, клеветнически очерняла великое историческое значение социалистической революции и извращала революционный дух рабочих и крестьян. Автором текста оказался сам вокалист - студент, отличник, неутомимый общественник и впоследствии мой закадычный друг Михаил Волков. Студенты пели ее дружно, громко, прихлопывая в такт песни по табуретам. А происходило это в год, когда анекдоты о советской власти и социализме уже рассказывали по телевизору, – свое победоносное шествие заканчивала Перестройка.
По давно принятой традиции, об этом случае кто-то стремительно стукнул в соответствующую «контору», которая на последнем вздохе своего могущества и авторитета еще пыталась влиять на ситуацию.
«Контора» с бюстом Дзержинского на входе располагалась в двух шагах от нашего факультета - на улице Воробьева, поэтому «казачок» мог слетать туда даже зимой, не надевая шапки и не успев застудиться.
Мишку вызвали в деканат на второй день после вечеринки, где с ним без свидетелей начал беседу молодой человек c внимательными серыми глазами и в костюме черного цвета. Молодой человек, стараясь не выказывать своего панического волнения (первый месяц службы в КГБ и первое дело об антисоветской пропаганде путем сочинительства стихов пасквильного характера), усадил Михаила напротив, достал бумагу и стал строго задавать всякие вопросы. Ответы он записывал на ту же бумажку. Лицо его при этом сохраняло важность опытного и неподкупного чекиста.
После общих вопросов, принятых в практике работы с подследственными – «как зовут, где и когда родился, судим/не судим» и прочее - университетский поэт-песенник наконец догадался о причине визита сероглазого. А когда догадался, то сначала разнервничался, а потом так заорал на следователя, что тот вздрогнул, а у деканата собралась толпа праздно шатающихся студентов.
- Ты чего сюда пришел, Пинкертон хренов?! Чего ты вынюхиваешь, Дзержинский недорезанный! - орал Михаил.
Молодой человек смутился, покраснел и сказал, что если гражданин Волков не хочет по-хорошему сам во всем сознаться, тогда с ним придется говорить в другом месте. После этого он попросил подозреваемого в антисоветской пропаганде выйти.
Мишка ушел, но прежде чем хлопнуть дверью, на глазах у зевак посоветовал сгорающему от стыда кэгэбэшнику, чтобы тот лучше шел работать на производство и приносил обществу пользу, а не поганил жизнь всем честным людям своей гадкой возней.
- Рыцари плаща и кинжала хреновы! Да вы же свою совесть вместе с плащом продали и пропили, а поэтому на голой жопе отовсюду виден только кинжал! - орал он, выйдя в коридор и, наконец, хлопнув дверью. - Вы народу колбасы дайте, задолбали лозунгами, да еще ходят, вынюхивают тут всякое… Балбесы!
«Ни фига себе влип...» - трясущимися руками молодой человек запихивал листок с протоколом допроса в папку. Отправляясь на службу в органы, он и представить себе не мог, что его, пусть и практиканта, но, тем не менее, серьезного штатного сотрудника величественной службы назовут балбесом, да еще и с голой жопой! И все это произойдет на глазах у девушек, к которым он относился с романтическим благоговением и даже собирался жениться.
Насчет балбесов Михаил явно погорячился. Приходить они больше не стали, но вызвали к себе парторга вуза и там «накачали» струхнувшего по инерции старичка так, что, вернувшись в ректорат, парторг сразу заявил о том, что студент-антисоветчик должен быть непременно отчислен из университета.
За Мишку вступилась добрая деканша:
- Если мы будем исключать отличников за обыкновенную мальчишескую выходку, кто же тогда у нас учиться станет? - сокрушалась она в ректорате. - И потом, чем мы будем мотивировать отчисление Волкова? На всем курсе он один на красный диплом может вытянуть, и с посещаемостью у него проблем нет.
Насчет дисциплины студента Волкова деканша ничего не сказала. Грешки за Михаилом водились.
После долгих дебатов было решено разобрать «дело» проштрафившегося студента на комсомольском собрании, а уладить дело с кэгэбэшниками собрался сам ректор Угодчиков - благо, его фамилия высоко ценилась у областного партийного начальства, которое еще могло сказать свое веское слово.
На специально состоявшемся по этому поводу комсомольском собрании Мишке объявили строгий выговор. Но перед голосованием выяснилось, что на комсомольце Волкове уже несколько лет висят еще два выговора: один - за грубое высказывание в адрес руководства стройотряда, а второй – строгий, за драку, учиненную также в стройотряде, но уже на третьем курсе.
По ранжиру, вслед за строгачом должно было следовать исключение из комсомола. Взять на себя такой грех консервативное комсомольское руководство вуза не смогло, потому что после подобного инцидента могли последовать оргвыводы и в отношении их самих со стороны областной комсомольской организации.
Правда, в это время областному комсомольскому начальству молодежные дела в вузе были уже глубоко по фигу, оно суматошно зарабатывало себе денежки во всевозможных фондах, кооперативах и финансовых компаниях, числясь там консультантами. Но рядовые университетские комсомольцы об этом ничего не знали и после вялых споров остановились на том, что пора расходиться.
- Товарищи комсомольцы! - взволнованно воскликнула секретарь собрания Леночка Пухова. - А как же Волков?
- Так сами же говорите, что еще один выговор нельзя!
Выход нашел Юра Розенблюм. Он предложил прежние взыскания с Волкова снять и уж затем наложить новое.
- Да, но в повестке сегодняшнего собрания у нас стоит пункт о наказании комсомольца Волкова, а не о снятии прежних его взысканий! - заявила подлая секретарь собрания.
- Ничего, - ответил тертый в протокольных делах Юра. - Снятие взыскания мы оформим прошлым собранием, а новое взыскание - сегодняшним.
«За» снятие взысканий, борясь с сонной одурью, проголосовали все, а за новый выговор уже никто голосовать не стал. Тогда измученный председатель собрания предложил хотя бы «поставить ему на вид». За «поставить на вид» быстренько проголосовали все. Студенты - народ грамотный: «поставить на вид» и «антисоветская пропаганда путем сочинительства стихов пасквильного характера» еще лет пять назад были в разных весовых категориях. И ехал бы сейчас новоявленный антисоветчик Михаил Волков в крытом вагоне на лесоповал далекой Сибири.
Дело замялось, но мстительный Мишка и его диссидентски настроенные дружки стали вычислять, кто настучал в КГБ. Все сошлись на том, что «казачок» - не кто иной, как «писатель» Шурик Носков, женатый и надменный выскочка, единственный из студентов владелец личного автомобиля, подаренного высокопоставленным тестем, начальником ГАИ всей области.
Шурик еще на первом курсе занялся неблагодарным писательским трудом и тиснул в молодежной газете два рассказика о студенческом житье-бытье. После громкой публикации Шурик уверился, что у него незаурядный писательский талант, и пророчил себе великое будущее. Он думал, сочинял, писал, рвал написанное и бросал клочки в корзину, и снова писал. Шурик творил. Яркие поэтичные слова, уложенные в русло прозы, так неудержимо рвались попасть на бумагу, будто их скопом выпускали из заточения. Шурик стал рассылать свои произведения в разные литературные издания. Ему вежливо отвечали, что-де тематика вашего произведения не соответствует направлению журнала.
Его менее талантливые однокашники подсмеивались над усилиями Шурика на литературном поприще и советовали ему плюнуть на это дело. Такие советы задевали ранимую душу молодого писателя, и однажды один из трудов Шурика отправился не по адресу литературного журнала, а прямиком в дом со строгими серыми колоннами на улице Воробьева, к серьезным сероглазым людям. Там труд с удовольствием приняли, по достоинству оценили и намекнули, что будут рады и последующим произведениям. С тех пор Шурик регулярно отправлял свои новые рассказы по известному адресу. Все они начинались на удивление одинаково: «Доношу до вашего сведения, что...».
На занятия Шурик приезжал на горящих красным заревом «Жигулях» и под завистливым взглядом «безлошадных» доцентов и профессоров ставил автомобиль на небольшую автостоянку около главного корпуса, где уже стояли «Жигули» всех проректоров и «Волга» самого ректора.
Шурик еще и раньше подозревался в том, что регулярно стучит сероглазым людям о том, кто и чем дышит на факультете, но за руку поймать его было невозможно. Были только косвенные доказательства его стукачества: из всех скандалов и недоразумений, сопровождавших студенческие вечеринки, он всегда выходил чистеньким.
Отомстили Шурику до гениальности просто. Взяли и подкинули в бардачок его красавца-автомобиля женские трусики, губную помаду да женскую перчатку (она третью неделю без дела валялась на столе у вахтера общежития; где раздобыли женские трусики, доподлинно неизвестно). Шурик целую неделю приезжал, как обычно, надменный и гордый, ставил свою машину рядом с ректорской, и все уже стали думать, что мина не сработала. Но однажды в дождливый понедельник грустный писатель приехал на занятия на трамвае, а правая щека его была обезображена тремя длинными царапинами.
- Что, Шурик, - спросил его в коридоре Мишка, показывая на щеку, - издержки семейного бытия?
- Да нет. Кот, скотина... - ответил Шурик и заспешил в аудиторию.
«Скотина кот» почти на полгода лишил его права выпендриваться на своих «Жигулях», что немного сбило спесь с зарвавшегося собственника.
После этого комсомольского собрания мы с Мишкой и сблизились, а к выпуску уже были закадычными друзьями и оставались ими все последующие после учебы годы, хотя судьба и развела нас: Мишка трудился в отделе планирования одного полувоенного НИИ, а я работал в газете.
ГОТОВНОСТЬ №1
Наконец, мы решились отправиться в долгожданное путешествие. Уже одно предвкушение синего речного воздуха делало поездку прекрасной. А в дороге, мы знали, присоединится все, что нужно тоскующей по отдыху и возвышенным думам душе: тихая река, лоскутной туман, колдовские зори, отрешенность от всех обязательств и повседневных забот... Словом, романтика!
Состав будущей команды путешественников ограничивался количеством мест: в наличии имелись три двухместные байдарки. Наметились и конкретные участники похода: кроме нас с Мишкой, кандидатами стали мои двоюродные братья Вовка и Сашка. Пятым участником планировался Мишкин родственник - бывший муж Мишкиной сестры, художник и поэт Игорь, приехавший погостить к нему из Санкт-Петербурга. Одно место в байдарке оставалось вакантным до речного поселка Хахалы, где к нашему отряду должен был присоединиться еще один наш бывший однокашник, Валерка Майоров.
- До Хахал поплыву один в лодке, - сказал гордый Саня. - Не люблю зависимости.
Все мы были недотепами-романтиками под тридцатник - лишь Игорю недавно стукнуло 51 - и все, за исключением опять же Игоря, не были обременены семьями. Игорь же женился раз десять. Во всяком случае, десять официальных жен у него перебывало точно, а еще сотни три женщин утром выходили из его квартиры с чувством, что могли бы стать женами поэта. Игорь слыл отъявленным ловеласом, хотя его бородатый лик был отмечен печатью скромности и застенчивости. С этим славным малым нас объединяли многие годы дружбы, совместные поездки на рыбалку, охоту и многие литры ее, родимой.
Для разработки плана путешествия мы собрались в Мишкиной квартире. Свою мать Михаил благоразумно сплавил в деревню, где у них был дедовский дом. Об их хозяйничанье с Игорем свидетельствовали горы немытой посуды и несколько пустых бутылок около холодильника.
На столе явилась закуска, а из спальни Мишка принес старинный граненый графин с бесцветной жидкостью, по запаху похожей на обыкновенный самогон, каковым она впоследствии и оказалась.
После первой пары рюмок, жуя соленый гриб, Михаил достал из кармана исписанный лист и стал зачитывать план предстоящего похода:
- 14 июня форсированным маршем высадиться на станции «Озеро»!
- Разве можно высадиться форсированным маршем? - морщась после самогонки и закусывая, спросил вредный Саня. - Ведь марш, если нас правильно научил заведующий военной кафедрой майор Сидоров, это нечто стремительно-молниеносное и тактически грамотное! Это если куда-то все бегут! А нам-то чего бежать? Мы же отдыхать едем.
- Не перебивай, умник! - строго заметил Михаил. - И забудь вашего институтского алкаша в форме майора и с лицом Сидорова. Ты сам в армии служил? То-то же. Тогда и помалкивай, студент.
Санька был единственным из нас, кто не хлебнул настоящего армейского лиха. Военная кафедра политеха, представленная вечно красным носом майора Сидорова, заменила ему всю армейскую школу. Поэтому выражение «форсированным маршем» представлялось ему в чисто академическом плане: исходя потом, бренча котелками, сто солдат - отличников боевой и политической подготовки бегут через болото в обход противника...
Впрочем, и самую творческую из нас личность - Игоря - бывшим солдатом можно было назвать только с большой натяжкой. Хоть и призывался он в танковые войска, но в танковых баталиях не участвовал, из пушек отродясь не стрелял, а грозные машины видел только пару раз, да и то из окошка штабного автомобиля. Игорь служил при большом полковом начальстве писарем. Многое умел, многое знал, писал в клубе всякие плакаты: «Солдат, люби Родину - мать твою!» и сочинял стихотворную лирику для влюбленных прапорщиков и младшего офицерского состава. Даже под гнетом погон рядового Игоря не оставляло удивительное состояние творчества, когда человек кажется красивее, умнее и выше себя. За все это он получал внеплановые увольнительные, которые использовал для амурных похождений.
Словом, Игорь был приятным во всех отношениях малым, и его скромная физиономия расплывалась в приветливой улыбке даже во сне. Вскоре творческий ум помог ему «закосить» под больного и успешно комиссоваться из армии, не прослужив и половины срока.
Хотя, по слухам, причина досрочного дембеля оказалась более скандальной: молоденький писарь сильно понравился жене замполита полка, которая, к неудовольствию мужа, стала часто пропадать в полковом краснознаменном клубе, готовя какую-то самодеятельность. Ее самодеятельность закончилась тремя днями в гражданской больнице, где ей успешно сделали аборт. В это время замполит мучительно вспоминал, когда же он в последний раз спал с женой? После двух лет давнишней интернациональной помощи еще Вьетнаму женщины ему стали не нужны. Вероятно, замполит и помог писарю сказаться больным и уехать от греха подальше.
- Второй пункт, - громко и торжественно продолжал читать Мишка. - Отплытие вниз по Керженцу состоится в 8.00 в районе турбазы «Автозаводец». Первая ночевка - в районе развалин монастыря. Вторая - в районе Пенякши. Третья - где застанет ночь. 18 июня прибытие в Макарьев, укладка снастей, отплытие на «Ракете» в Нижний - и все, поход окончен. Ну, как планчик? - спросил Михаил, потянувшись за очередным грибком.
- Да уж, - с язвительной улыбкой, протянул до сих пор молчавший Вовка. - Планчик насыщенный. А как же прекрасные креолки, всякие приключения, пляж, рыбалка, дым костра, малиновый закат? Скромновато получается. Чувствуется консервативное влияние отдела планирования, где ты работаешь. Только цифры и никакой поэзии. Верно, говорю, Игорь?
- Вся поэзия нашего путешествия, господа, в наших руках! - напыщенно сказал Игорь. - Все зависит от того, как мы сами озарим свое паломничество к реке. Впрочем, думаю, никто не будет возражать, если ты, Вова, в качестве креолки пригласишь с собой Буратину.
Все загоготали.
Речь шла о Розочке - секретарше редактора газеты, в которой работал Вовка. Относя себя к творческой когорте, она изредка пописывала в свою же газету, что доставляло невероятные мучения редактору во время правки ее сочинений. Конечно, можно было отказать в публикации, сославшись на то, что статья идеологически не выдержана, не соответствует направлению и не вписывается в рамки газетной политики. Но редактор, запершись в кабинете и ломая карандаши, по полдня корпел над творением Розочки и проклинал себя за глубокую интимную зависимость, в которую его угораздило попасть к своей секретарше на старости лет. Не публиковать Розочку было нельзя. Зная ее скандальный характер и общую эксцентричность, редактор дрожал от мысли, что когда-нибудь она прилюдно скажет: «А вот когда вы тащите меня в постель, то не требуете знаний каких-то рамок! Вы кобель, Иван Иваныч, а не редактор!». Это возможное разоблачение дамокловым мечом висело над бедной головой Иван Иваныча и грозило его честному имени немыслимым позором.
Розочка была из семиток, имела длинные худые ноги, чудную талию и полные груди. Все в ней было гармонично, если бы не непомерно длинный национальный нос, за что ее и прозвали Буратиной.
Если бы не нос, она бы вообще могла сойти за красавицу. А красота для Розочки была очень важна, так как ее влюбчивость в творческих людей выходила далеко за пределы штата собственной газеты. Она была половой хищницей, о ней измечталась (и не без повода) вся мужская половина областной организации Союза журналистов СССР. Поэтому имя «Буратино» стало ассоциироваться с извечным, сладострастным чувством плотской любви. Похотливые мужики из различных газет, собираясь на какую-нибудь редакционную выездную «летучку» или семинар журналистов, который всегда заканчивался веселой гулянкой, спрашивали у организаторов: «А Буратины там будут?».
О самом колоритном участнике наших будущих странствий - Вовке нужно сказать особо. Еще в школе он занялся боксом и преуспевал на ринге, а по окончании десятилетки встал перед выбором - то ли посвятить себя спорту, то ли другому, более интеллектуальному поприщу. Выбор был сделан неожиданный: двухметровый абитуриент поступил учиться в летное высшее военное училище. По причине столь внушительных габаритов его голова должна была бы торчать над фонарем кабины истребителя. Но то ли истребители стали изготавливать под Вовкину комплекцию, то ли, садясь в машину, Вовка съеживался до нужных размеров, но учеба шла успешно: на курсе он прослыл асом. Инструктор хвастался: курсант Тучин так лихо разворачивает в воздухе самолет, что однажды чуть не врезался в собственный хвост.
Три курса Владимир закончил великолепно. А в середине последнего, четвертого курса он, практически готовый боевой летчик, был задержан патрулем в самоволке и в сильно нетрезвом состоянии. В гарнизонной гауптвахте с ним обошлись не очень вежливо, и буйный самовольщик «накатил» всему караулу - а затем, выскочив на плац, начал стрелять из отнятого у начальника караула пистолета по насмерть перепуганным воронам, крича при этом: «Рожденный ползать летать не может!». Патроны закончились, и его скрутили.
Скандал был большой. Начальник караула неделю ходил с фингалом под глазом и накатал телегу военному прокурору. Перед Вовкой маячил дисциплинарный батальон. Но все обошлось: Вовку просто выперли из училища, и следующие несколько месяцев он прослужил простым солдатом среди туркменов и киргизов в батальоне обеспечения. Как к самому грамотному в батальоне к нему относились по-особому. Как-то перед плановой лекцией для личного состава к Вовке подошел прапорщик Гущин и уважительно спросил: «Подскажи, как переводится на русский слово «караизм»?». Вовка удивился и посоветовал ему сбегать в библиотеку к словарям. Через час он встретил на плацу озабоченного прапорщика: тот жаловался, что опоздал на лекцию - прокопался в словарях, но так ничего и не нашел. Выручила библиотекарша, ей удалось разобрать в рукописной инструкции по проведению лекции, что это было слово «героизм»: у замполита оказался на редкость неряшливый почерк.
¬Осенью вместе с остальным дембельским составом наш Вовка распрощался с воинской службой. Приехал домой, отдохнул и пошел устраиваться на работу в один из популярных в городе частных ресторанов «Чебурек&Арсен». Друзья посоветовали.
- Вам вышибалы нужны? – спросил он ответственного вида дамочку, восседавшую в конторе ресторана.
- Нужны. Только называется эта должность «администратор», - кокетливо ответила дамочка (вполне еще подходящего для любви возраста) и выписала ему трудовую книжку.
- Вообще-то, ресторан у нас буйный, особенно по ночам, – продолжала дамочка информировать Владимира. - Администраторы долго не выдерживают, потому что их бьют. Но у вас, я смотрю, комплекция подходящая… Ваша первая задача – следить за порядком. На работу можете выходить уже сегодня, а завтра придет Арсен Тамазович, расскажет о ваших обязанностях более подробно и приказ подпишет.
К вечеру Владимир, как и обещал ответственной даме, надел свой парадный костюм, оставшийся с доармейских времен и уже ставший тесным, и прибыл в грохочущий музыкой ресторан. Там он первым делом свел знакомство с барменом Сеней, скрепив его добрым бокалом коньяка в подсобке.
- Тут, вообще-то, больше собираются те, кто всю ночь лезгинку танцует, - сообщил Сеня. - Народ горячий, за ними глаз да глаз нужен. И вообще, лучше сразу дать им понять, кто в этом доме правит балом. Позавчера здесь такую генеральную драку устроили, что сам Арсен Тамазович приезжал порядок наводить. Сегодня тоже обещал быть.
По ресторану сновали официантки, то и дело собираясь в кучки, чтобы шепотом обсудить достоинства нового администратора. Через час Владимир, наконец, выглянул из подсобки в зал: на сцене музыканты возились с инструментами. За столиками уже было тесно. В углу за сдвинутыми столами шумно угощались человек сорок – по виду из тех, кто умеет танцевать лезгинку. Остальные клиенты «Чебурек&Арсен» смахивали на наших бедных соотечественников. Кроме того, зал был наводнен томными красавицами с соседнего рынка - серьезные девушки в этот ресторан не ходили.
Владимир немного побродил по залу с серьезным видом и, помня слова бармена о том, что надо сразу дать понять присутствующим, что бардака тут не допустят, обратил внимание на один из самых шумных и богатых столов. Все гости за этим столом уже порядочно накачались, но более всех выделялся лысый коротышка с золотой цепью на шее. Проливая шампанское, коротышка бил ложкой по тарелке, желая привлечь внимание к предстоящему тосту. Возбужденная вином и разговорами компания не реагировала на позывные лысого. Тогда он хряпнул ложкой по тарелке так, что та разлетелась вдребезги. Все замолчали.
«А вот этого мы не потерпим!» – решил новый администратор. Он подошел к лысому сзади, взял его под мышки, на вытянутых руках протащил через весь зал и в мгновение ока выкинул из двери на мороз. Потом Вовка захлопнул дверь и, не обращая внимания на беснующегося за стеклом хулигана, закрыл ее на защелку. Проходя мимо ошалевшего швейцара, он велел ему выбросить на улицу пальто буяна. На этом карьера Вовки на посту ресторанного администратора и завершилась. Дело в том, что лысый был не кто иной, как сам Арсен Тамазович, в собственном ресторане праздновавший день рождения.
Потом Владимир несколько месяцев проработал в сельхозавиации – вторым пилотом на кукурузнике, развозившем почту и другие грузы по области, затем поступил в институт и параллельно с учебой вновь вернулся в бокс. За год первокурсник добился невероятных успехов: его спортивные дела шли в гору, тренеры пророчили Владимиру будущее великого Мохаммеда Али. Среди студентов огромного города не было ни одного мало-мальски подходящего по весу боксера, который не пал бы жертвой Вовкиной воли к победе уже на первой минуте раунда.
Однажды во время схватки с низкорослым и хилым противником на первенстве Поволжья Вовка размечтался, как он поднимется на высшую ступень пьедестала и с какой скромностью примет удостоверение мастера спорта. Именно в тот момент, когда в его голове уже раздавались литавры победы, он нечаянно напоролся на прямой хук правой. И Вовке было очень стыдно, что его - такого лося - на глазах у сокурсниц выносят на носилках с ринга четверо дюжих мужиков, а семенящая рядом с носилками медсестричка машет перед его носом кусочком ваты с нашатырем… Наутро, с трудом восстановив события вчерашнего дня, он решил, что бокс - это не очень интеллектуальный вид спорта и что лучше уж заниматься перетягиванием канатов или вообще посвятить себя только учебе. В итоге Володя остановился на последнем. Сейчас он был ведущим спецкором затухающей партийной газеты.
Что же касается путешествия, то в тот вечер мы договорились о стратегии, а также о средствах материальной поддержки нашего плавания. Уже к четвергу все было готово, оставалось лишь докупить рыболовные принадлежности и кое-что из еды. На Санином горбатом «Запорожце» веселой компанией мы отправились в универмаг.
Правая дверка машины уже год как не закрывалась. За это время Саня несколько раз ремонтировал ее, но после ремонта дверке становилось только хуже. В конце концов, она стала надежно закрываться снаружи, но совсем перестала открываться изнутри, поэтому Саня любил ездить один. Если же случалось-таки сесть в машину вдвоем, то, остановившись, шофер проворно выскакивал из своего помятого авто, обегал его кругом и выпускал пассажира. Со стороны могло бы показаться, что водитель привез какую-то очень важную персону - но на самом деле никто так не думал. Все вокруг сразу догадывались, что водитель лопух, а у «Запорожца» не работает дверка.
Пользуясь хорошей погодой, народ оживленно сновал по улицам. К универмагу подъезжали крутые иномарки. Местные нувориши вальяжно выбирались из красавцев-автомобилей, пятились на пять-десять метров и картинно нажимали кнопку сигнализации на брелоке с ключами. Машины пронзительно свистели, и владельцы тачек под перекрестными взглядами завистливых зевак растворялись в широких дверях универмага.
Мы подъехали за час до закрытия. Наш «Запорожец» бледной поганкой прополз между двумя сверкающими в вечерних лучах солнца иномарками и с противным скрежетом наехал остатком бампера на бордюр. Цыганки, гадавшие провинциальной барышне на жениха, бросились врассыпную. Барышня в недоумении посмотрела на свою ладонь: деньги исчезли, как и цыганки.
Саня обошел машину и открыл дверь, мы, толкая друг друга, выбрались наружу. Хозяин с размаху захлопнул дверку, она коротко вскрикнула, «Запорожец» закачался, юморной Мишка свистнул, все захохотали.
Через полчаса, груженные коробками, свертками и пакетами, мы вернулись к автомобилю, набились в салон и попытались сдать назад. Мотор ревел, «Запорожец» лихорадило, но теплый бордюр не хотел отпускать железного коня.
- Выходи, амбал, приехали! – Игорь толкнул сгруппировавшегося на переднем сиденье Вовку, колени которого торчали выше ушей. - Видишь, из-за тебя машина застряла!
- Да уж точно не из-за вас, пигмеев, - пробурчал Вовка. - Чего сидишь? Открывай! – толкнул он брата Саню.
Саня вздохнул, выбрался наружу и пошел открывать Вовке дверь. Но и без тяжеловесного Владимира наш «Запорожец» сидел на тротуаре, как на якоре. Мы уже собрались было всей компанией покинуть капризное транспортное средство, как вдруг многоэтажное здание в лобовом стекле стало проваливаться в тартарары и показалось голубое небо: наша машина медленно сдвинулась назад. Через пять метров отступления здание нарисовалось вновь, и показалась красная от натуги Вовкина физиономия.
- Слушай! – закричал Володе Игорь. – Ты уж ее теперь носом в сторону рынка поставь - чтобы специально не разворачиваться!
Вовка юмор заценил, но, разгоряченный предыдущим действом, поднял нос машины на 45 градусов и развернул ее вместе с нами по направлению движения. У тротуара собралась толпа. В «Запорожец» Владимир усаживался несколько смущенный, под аплодисменты десятков зрителей, среди которых были и девушки.
- Трогай! – скомандовал он брату.
- Есть! – кратко, по-солдатски ответил Саня и включил зажигание. Стартер только один раз нервно хрюкнул и смолк. Саня еще раз попробовал завести строптивый «Запорожец», но мотор не реагировал. Сзади сигналили автолюбители.
- Блин! – выругался шофер. - Аккумулятор сел. Толкни! – сказал он Вовке. Владимир взглянул на толпу, не успевшую разойтись после предыдущего героического зрелища и замершую в ожидании нового.
- Ты меня выставляешь посмешищем на весь город. Домой приедем – голову сверну! – мрачно пообещал он брату. – Иди, открывай.
Саня выпустил Вовку и снова занял водительское место. Машина сдвинулась с места, Саня засуетился, дергая рычагами. Наконец скорость была найдена, но «Запорожец» встал как вкопанный.
- Дубина! – воскликнул Вовка, появляясь в лобовом окне. – Ты на какой скорости едешь?
- На первой…
- Ты бы еще заднюю включил! – обозлился Вовка. – Вторую включай или третью, тетеря!
Либеральный Саня нащупал третью скорость, и машина рывками тронулась по мостовой. Метров через тридцать в окошке снова появилось распаренное лицо Владимира.
- Все, не могу больше! Вызываем эвакуатор.
- Извини, брат, толкни еще раз. Я зажигание забыл включить, - жалобно сообщил Саня.
- Да я прямо сейчас тебе шею намылю, водитель хренов! Да сидите вы… – с раздражением махнул он рукой в ответ на наше движение принять посильное участие в толкании автомобиля.
Образовавшаяся сзади колонна автомобилей поняла, что сигналами «Запорожец» не пронять. Самые нервные выскакивали из своих авто и, воздев руки к небесам, поносили «Запорожец» и его хозяина непотребными словами. Мы оставались невозмутимы.
На этот раз все было предусмотрено до мелочей. Саня заранее включил зажигание и третью скорость, нажал сцепление, надавил акселератор и крикнул замершему в толкательной позе Вовке:
– Трогай!
Вовка толкнул, машина завелась, толпа облегченно вздохнула и стала расходиться. Саня проехал еще десять метров и затормозил. Через секунду место командора занял взмокший Вовка.
- Вперед, Козлевич хренов! – отдышавшись, сказал он.
Саня поддал газу, включил скорость, машина дернулась - и тут же заглохла. В салоне наступила гнетущая тишина, сзади опять засигналила успокоившаяся было колонна.
- Выходим все, быстро! – скомандовал Михаил.
Саня обежал машину, открыл дверку и вернулся на место. Мы с облегчением высыпали на улицу.
- Выключай сцепление и заворачивай налево. Толкаем, ребята! – приказал Михаил.
- Там же «кирпич», - опасливо сообщил Саня.
- Не рассуждать! – оборвал Михаил. В экстремальной ситуации Мишка всегда принимал командование на себя.
Мы навалились и легко затолкали машину на тихую пустынную улочку за универмагом, которая тянулась в сторону цирка. Раньше по ней ходили трамваи, но сейчас этот отрезок пути ремонтировали, поэтому мы без опаски остановились прямо на рельсах. Вовка в изнеможении сел в тени тополей на бордюр. Критически осмотрев свои руки – они были то ли в масле, то ли в черном солидоле, - он поискал глазами траву и, не найдя таковой, вытер ладонь о ладонь, отчего руки стали только еще грязнее.
- Нашел! Клемма отошла! – радостно воскликнул Саня, который, между прочим, работал инженером на ткацкой фабрике. – Сейчас я ее проволочкой примотаю и плоскогубцами затяну.
- Вот так у тебя все и всегда, Саня, - с укоризной произнес Мишка, - где проволочкой, где ниточкой. У тебя, наверное, и мозги на ниточке держатся. Нет бы сделать один раз и навечно.
- Ничто не вечно под Луной! – веселился Саня, орудуя плоскогубцами.
В это время на фоне доносящегося со стороны универмага монотонного гула оживленной улицы по асфальту зацокали подковы. Вдоль улицы шла в нашем направлении стройная девушка небесной красоты. Она была на высоких каблуках, в розовой блузке и ослепительно белых брюках, которые так туго обтягивали бедра, что дизайнер Слава Зайцев, не задумываясь бы, сказал, что брюки малы! Хотя, не исключаю, что какой-нибудь самоуверенный босс модельного бизнеса мог бы с ходу опровергнуть Славу - мол, не брюки малы, а задница велика. Неизвестно кто, но кто-то из них точно был бы прав - впрочем, правы могли оказаться оба.
Завидев пятерых импозантных мужчин, девушка на всякий случай перешла на модельный шаг от бедра, а лицо ее приняло безразлично-загадочное выражение.
- Может, вас подвезти? – глупо закокетничал Саня, выглядывая из-под капота.
- Мои почитатели ездят на «Мерседесах», дорогой. Разбогатеешь - тогда и предлагай, - с этими словами девушка гордым лебедем проплыла мимо.
Через минуту дело было сделано: машина завелась сама, мы утрамбовались на заднее сиденье, Вовка сел на командорское место и крутанул ручку, чтобы открыть окно.
- Не трогай ее! – заорал Саня. – Стекло упадет!
Но было уже поздно. Стекло с грохотом провалилось куда-то внутрь двери и пропало бесследно. В салон ворвался живительный воздух и стало прямо как в раю.
- Ну, все! Считай, еще полдня ремонта… - загрустил Саня, дергая рычаги.
Машина тронулась и стала набирать скорость, догоняя копытную модельщицу, которая шла посередине дороги и, кажется, не собиралась уступать место хоть и плохонькому, но автотранспорту.
- Она что, не слышит? Посигналь ей! – приказал Вовка.
Саня нажал на сигнал. Машина запищала, да так тонко и прерывисто, что нам всем стало стыдно перед девушкой. Барышня внимания на звук не обратила, только шаг от бедра стал еще размашистей и живописней. Тогда Вовка свистнул в окно - модельщица лишь отступила на шаг вправо.
Проезжая мимо девушки на скорости десять километров в час, Вовка высунул руку в окно и смачно шлепнул гордую красавицу по туго обтянутому заду. Та взвизгнула. Наш автомобиль, набирая скорость и прыгая на ухабах, помчался в сторону Верхнего города, а девушка продолжила свой путь в поисках женского счастья. На двух третях ее аппетитной задницы четкими линиями бурого цвета отпечаталась огромная, с растопыренными пальцами ладонь ее нового почитателя из «Запорожца».

Вечером в пятницу мы договорились вновь собраться у Михаила, чтобы окончательно утрясти все вопросы, связанные с путешествием.
Позвонил Саня и попросил заехать за ним, поскольку его доисторический горбатый «Запорожец» наконец-то был отдан в ремонт. Я посадил на заднее сиденье своих потрепанных «Жигулей» моего друга - двухлетнего красавца французского бульдога Бонапарта, которого я безуспешно воспитывал с щенячьего возраста, и отправился к Сане домой.
Дверь открыла Санина сестра Лариса и сообщила, что брат только что звонил и попросил подождать его минут тридцать-сорок. Саня работал инженером на ткацкой фабрике, где участниками производства было много красивых девушек, поэтому к его просьбе я отнесся с уважением.
Чтобы как-то скоротать время, я решил прогуляться с псом в парке. Проходя мимо «Салона красоты мадам Зинель Чумгаузен», я приостановился, ожидая, пока Бонапарт (в миру Боська) внимательно обнюхает и поднимет заднюю лапу на театральную тумбу.
- Привет, Иван! — услышал я знакомый голос. — О чем задумался?
Эта была хозяйка цирюльни. Сидя у окна и подперев щеку рукой, она от скуки разглядывала прохожих. Рядом с ней на подоконнике лежал пушистый кот. Увидав внизу собаку и чувствуя свою недосягаемость, он высокомерно щурился. С хозяйкой салона красоты мы были знакомы давно, еще с тех пор, когда она была Зинкой Чумаковой.
- Да, вот, Зиночка, — говорю, — пса решил в парке прогулять.
- Парк — это хорошо. Романтично. А как ты поживаешь?
Я сделал трагическое лицо и не менее трагическим голосом продекламировал четверостишье, которое недавно вычитал в какой-то юмористической книженции:
Жена ушла!
От сына нет ни строчки.
Цепочка нескончаемая бед.
Одно лишь утешенье – дочка!
Соседская. Ей девятнадцать лет.

На лице чувствительной Зинаиды отобразилась богатейшая гамма переживаний: сожаление, грусть, умиление, недоумение и, наконец, уразумев последнюю строчку, Зинаида разразилась веселым смехом.
- Да... Повеселил ты меня, Иван. – И Зина задала сакраментальный для всех парикмахеров мира вопрос: — А постричься не желаешь? Усы поправить, бакенбарды, то да се?
Я на секунду задумался. Постричься и впрямь не мешало бы.
- В принципе, — говорю, — я бы и не против. Но куда пса девать? В машину посадить — жарко. Домой отвезти — времени в обрез.
- О, господи! — расплылась в улыбке Зинель. — Разве это беда? Вот у меня беда так беда. За весь день ни одного клиента. Правда, к вечеру целая труппа артистов нагрянет, будем их мыть, стричь и прически им делать перед спектаклем. Но это только к вечеру. А сейчас девочки от скуки маются, бунт назревает. Мол, если взяла нас на работу, то и предоставь ее, эту работу. Уже два кофейника выпили. Одни только расходы. Так что ты у нас сегодня будешь первый, самый почетный клиент. Обслужим по высшему разряду. А с собачкой поступим просто: возьмешь ее в салон, там привяжем к ножке дивана, да и пусть сидит себе.
- А удобно ли? Все-таки пес, в салоне красоты... А если кто из клиентов нагрянет да испугается?
- А мы собаку в подсобку спрячем. Давай, Иван, заходи. У меня и девочки духом воспрянут, что первый клиент появился. Давай, не стесняйся. Ты сам знаешь, расценки у нас не самые высокие: стрижка, правка усов, бакенбардов… Всего-то рублей триста.
Однако... За такие деньги, подумал я, целого барана можно остричь. Но Зинка так убедительно и страстно просила, что отказать старой знакомой было неудобно.
- Ну, если ты так настаиваешь, — говорю, — то я согласен.
- А он не писается? — на всякий случай поинтересовалась она и, получив отрицательный ответ, приветливо поманила меня в зал. Ее лицо излучало неземную благодать и звездный свет, а большие томные глаза мерцали драгоценными камнями, в глубине которых посверкивало необузданное корыстолюбие.
Парикмахерская представляла собой зал на пять кресел с зеркалами, украшенными разной бумажной дребеденью. Это был храм красоты, посвященный мойке и стрижке волос, маникюру, педикюру и наращиванию ногтей. Сюда приходили невесты и женихи, вечные любовники и предметы их обожания — студентки и молоденькие преподавательницы консерватории. Говорят, что даже сам заместитель председателя областного суда не гнушается стричь здесь бороду.
На шум из подсобки выпорхнула стайка парикмахерш.
- Ой, какой у вас песик-то красивенький! Ушастенький, брыластенький. Какой он весь гладенький и блестященький… Он не кусается? Можно его погладить?
- Да на здоровье. Он не кусается, а наоборот, оближет вас всех. Я даже очень сожалею, что сейчас не на его месте.
- Почему?
- Тоже бы всех вас облизал, не рискуя получить по мордасам.
Девушки прыснули.
- Вас постричь?
- Ага. Вот только собаку привяжу. — Я вопросительно взглянул на Зиночку, чтобы отвести пса в подсобку.
Бдительность моя была потеряна буквально на секунду, и в этот самый момент сработало пушечное ядро, коим становился мой Бонапарт, когда неожиданно срывался с места и сломя голову мчался по своим интересам. Он со страшной силой рванулся к коту, который, не заметив собаку, лениво спрыгнул с подоконника. Бульдог отрезал противнику путь к отступлению и пошел на кота в атаку, запрыгнув вслед за ним на парикмахерский столик, где лежали всевозможные цирюльные принадлежности. Кот, зашипев, сиганул на другой. Но уйти от Бонапарта было уже невозможно.
- Мамочки! – закричала Зинаида. - Держи его, держи! Он нам все тут переломает!
- Ста-а-я-я-ять! — по-старшински рявкнул я псу. — Я кому говорю!? Ста-а-я-я-ять!
Краем глаза я заметил, как двое прохожих мужичков за окном остановились, как вкопанные, и, втянув головы в плечи, с недоумением таращились друг на друга.
Боська только один раз лупоглазо зыркнул на меня, и его раздраженный взгляд говорил: да погоди ты, хозяин! Не видишь — дело серьезное, тут не до послушания!
И сумасшедшая гонка продолжалась. Звенела разбитая посуда, тяжело падали кресла. Я с силой рванул поводок - и он оборвался. Почувствовав свободу, Бонапарт усилил атаку. На полу валялись кремы, фены, какие-то тюбики и флакончики. С грохотом повалился маникюрный столик, от него отлетела крышка. Кот метался по всей парикмахерской. За ним пулей носился Бонапарт.
- Карау-у-ул! — протяжно кричала Зинаида, удерживая падающую металлическую вешалку. — Лови его!
- Кота держите, кота!
- Царапается, гад! Ой!
Катастрофа продолжалась две бесконечные минуты. Это было ужасно. Бонапарта я поймал, когда один из рабочих столиков стал медленно заваливаться на пол. Звон разбитого зеркала отвлек внимание усмирителя кошек. Я прыгнул на него, как вратарь Яшин на мяч, и схватил за шлейку.
Очумевшей от всего происходящего Зине, которая продолжала удерживать тяжелую вешалку, я пообещал помочь, чем бог пошлет. И, подхватив тяжело дышащего Бонапарта, выскочил вон. Сзади раздавались причитания, охи и ахи сотрудниц салона красоты, которые, сбившись в кучу и обнявшись, стояли на диване. Кто-то продолжал истошно визжать.
- Ты чего это — на грудь что ли принял? — подозрительно спросил Саня, садясь ко мне в машину. — У тебя глаза какие-то шальные.
- Да так, ничего, — сказал я, переключая дрожащими руками скорость. — Легкий казус. В парикмахерскую, понимаешь ли, заходил… Потом расскажу.
Саня внимательно посмотрел на мои исцарапанные руки и промолчал.
Сзади сидел Бонапарт и ластился к новому человеку. Проезжая мимо «Салона красоты мадам Зинель Чумгаузен», я скосил глаза и заметил на двери вывеску «Извините, у нас авария!».
У Мишки мы весь вечер пили крепчайший самогон и обсуждали, что еще нужно взять с собой. Кроме шести литровых банок тушенки, которые мне подарил знакомый начпрод из военной части, из съестного было решено прихватить живого петуха, которого друзья хохмы ради подарили Сане на день рождения. Петух уже вторую неделю жил привязанный за ногу бечевкой на балконе в Саниной квартире. Он жутко орал по утрам, будя весь одиннадцатиэтажный дом, да еще и гадил. Саня уже несколько раз порывался отрубить ему голову, но то ли подходящего случая для жаркого не было, то ли духу не хватало… Словом, петух с жестким старым телом оставался в живых.
Из поддерживающих средств мы договорились взять Мишкино подводное ружье с плавательными принадлежностями и купленным им из-под полы аквалангом, мой транзисторный приемник «Вега», бинокль и малокалиберную винтовку со сбитым номером, принадлежащую то ли Вовке, то ли Сане. Кроме того, в запасе была десятиместная военная палатка, спальные мешки и прочие туристские принадлежности.
Я, Мишка и Саня с понедельника оформили полагающиеся отпуска, и лишь Вовку редактор не отпустил, мотивируя это важностью областной промышленной конференции, которая должна была состояться через полторы недели. Тогда Вовка, умоляя христом-богом, договорился с начальством о недельном отпуске за свой счет. А Игорь, учитывая свободную профессию поэта, необременительное оформление где-то в качестве истопника и холостой образ жизни, мог путешествовать до второго пришествия без опасений, что его будет искать налоговый инспектор или суматошная жена.
Байдарки проверили на целостность конструкций и вновь уложили в специальные мешки. Рюкзаки туго набили провизией и спальными принадлежностями. Я очень гордился своим рюкзаком, который купил еще во время службы в Эстонии. Он был защитного цвета, огромных размеров, а карманы обшиты красным кантом. По тем временам это считалось писком туристской моды. А размеры рюкзака позволяли заложить туда столько провизии, что взвод солдат мог бы два месяца спокойно проводить диверсии в тылу врага, не боясь умереть от голодной смерти.
Вовка возился со своим рюкзаком очень долго. Он сложил туда необходимые принадлежности, но никак не мог упрятать малокалиберную винтовку. Пришлось разобрать ее по частям, но если приклад легко прятался среди рыбацкого хлама и продуктов, то ствол предательски высовывался наружу. Тогда хитрый Вовка обмотал конец ствола газетами, а поверх надел старый носок. Получилось не очень красиво, но зато гарантия, что не привяжется постовой милиционер в засаленной форме и кирзовых сапогах и не станет требовать разрешение на хранение, ношение и прочие действия с огнестрельным оружием.
Мы расходились от Михаила с чувством, какое, должно быть, испытывают отправляющиеся в Мекку паломники. Радостную атмосферу ожидания праздника поддерживал духовой оркестр, неведомо как забредший в близлежащий парк. Все было прекрасно.
Вернувшись домой, Саня попробовал запихнуть в рюкзак и своего петуха, но тот вырвался и долго наполовину летал, наполовину бегал по комнате, а когда его хватали за ногу, орал нечеловеческим голосом и пугал соседей.
- Да сверни ты ему шею! - советовала из кухни сестра. - Что ты, не мужик, что ли?
- Я тебе скорее сверну шею, в особенности раз ты женщина и тем более глупая студентка, - ворчал Саня, прыгая, как вратарь Яшин, и пытаясь поймать дерзкую птицу за ногу.
В конце концов, петуха оставили до утра на балконе. Он, как ни в чем не бывало, несколько раз пропел «кукареку» и похлопал крыльями.
«Надо же, - думал Саня, собирая рюкзак. - Завтра ему на эшафот, а он поет. Значит, он об этом не знает и пока счастлив. А знаем ли мы, грешные, где наш эшафот?»
Рано утром петух все-таки был водворен в тесный рюкзак и, понимая беспочвенность своих потуг вырваться на свободу, притих. Его голова торчала наружу, он моргал белыми веками, крутил головой, но молчал, раздумывая о своем грозном будущем и оценивая настоящее.
Михаил проснулся после вчерашнего с жизненным потенциалом полевой мыши, чудом выжившей после всеобщего мышиного мора. На часах было 4.00. Разглядывая в зеркале опухшее небритое лицо, красные глаза, а затем и мелькнувшую за своим плечом дикую харю Игоря с потенциалом улитки, пробирающейся к туалету, голосом оперного дьявола он хрипло молвил:
- О, новый день, зачем пришел ты? Хочу вернуться во вчера!
Игорь глухо хмыкнул, оценивая поэтические способности экс-шурина.
Я проснулся в половине четвертого и еще минут десять валялся в постели просто так. Эх, разлюли-малина, как же это приятно - думать не об извечных проблемах бытия (когда, например, дома думаешь о работе, а на работе ждешь момента, чтобы улизнуть домой), а о чем-то хорошем, об общественно полезном...
В голове складывалось что-то вроде: «Путешествие на байдарках по Керженцу может стать большим жизненным стимулом для любого павшего духом российского интеллигента. Более того, настоянный на шишках терпкий сосновый воздух только укрепит пошатнувшееся здоровье человека труда, заставит его еще смелее, ударнее, сильнее, качественнее, производительнее и, что особенно важно, с большей ответственностью, боевитостью и на ином уровне мастерства творить высокое, доброе вечное...» О, мля, ну что бы мне, дураку, в свое время было не вырваться в какие-нибудь депутаты? Ведь запросто смог бы – мели языком и получай деньги! И на хрена я пошел в десант?
ПОДНЯТЬ ПАРУСА
В 5.00 родной Нижний Новгород, который мы все частью ради краткости, а частью из-за махровой консервативности называли Горьким, медленно просыпался. Мы собрались на Московском вокзале. Несмотря на рань, на перроне было не протолкнуться от дачников. Нежное умытое утро и безоблачное небо обещали жаркий день и палящее солнце. По перрону, задевая друг друга корзинками, граблями и прочим огородным инвентарем, сновали пассажиры. Над серой рябью всклокоченных голов гордым лебедем проплывала голова Владимира с античным, греческим носом. Он знал, что многие девушки оборачиваются, глядя ему вслед. Его поступь была решительна, а взгляд мужествен и весел.
Игорь всех порадовал белыми парусиновыми шортами и белой панамой в колониальном стиле. Если бы его сфотографировать под пальмой, он запросто мог бы сойти за австралийского фаната-миссионера домиклухомаклаевских времен. Правда, Игоря подводил поэтический рост - 154 сантиметра с ковбойскими каблуками. Из-за цыплячьих габаритов чужестранца аборигены ни за что бы не поверили в его божественную миссию и наверняка бы съели миссионера. Но Игорь знал, что едет не в дикую Австралию, а на просвещенный Керженец, поэтому был смел, невозмутим и лучисто улыбался.
Я попытался всех удивить входящим в моду легким костюмом х/б защитного цвета, недавно купленным мною по дешевке на Мытном рынке. Саня появился тоже в маскировочных брюках, чем несколько омрачил мою недолгую светлую радость.
Отправляющиеся электрички гудели так, что отдельные пассажиры от неожиданности приседали. Мальчик тащил своего небритого папу к ближайшему киоску и пищал: пап, пап, хочу ирисок, хочу ирисок. Папа в задумчивости остановился у киоска.
- Ирисок, говоришь? А кариес? Ириски тебя оставят без зубов к двадцати годам. Надо взять чего-то другого.
Малыш понимающе посмотрел на отца. Папа выгреб из карманов всю мелочь, пересчитал, занял у сына пятьдесят копеек и купил бутылку «Жигулевского».
Подали электричку. Народ рванул к дверям, как на штурм крепости Измаил. Старушки из толпы голосили, призывая бугаев к совести, но бугаи могли и сами позавидовать сноровистости старушек, Игорю чуть не сбили миссионерскую панаму, но к отправлению поезда в вагоны кое-как убрались все.
Проныра Михаил прорвался в вагон в числе первых и, раскинув руки, занял для нас целое купе. Но затем уступил одно место девушке в джинсах и с потрясным бюстом. Совершая свой джентльменский поступок, Михаил смотрел только на бюст. Когда девушка повернулась, чтобы сказать спасибо, Михаил сделал равнодушное лицо, давая этим понять, что ему, как воспитанному человеку, все одинаковы - и красавицы, и не очень. Его джентльменство нас погубило: девушка прихватила еще свою мамашу с теткой и тремя малышами.
Мы через головы добрых дачников прорывались к купе.
- Яйца-те, яйца-те не раздавите! - орала тучная тетенция, закрывая телом полиэтиленовый мешок с яйцами.
Мужики, которые мешка не видели, одобрительно гудели:
- Правильно, мамаш. Тут не только яиц - всего на свете лишиться можно.
Мишка сидел с виноватым видом, стиснутый со всех сторон дородными тетками, а на противоположной лавке вокруг бюстовой девушки резвились три пацаненка. Там же на край лавки половинкой задницы подсел какой-то мужичок. Чувствуя, что занял чье-то место, он с отсутствующим видом смотрел в окно.
Лодки и рюкзаки с торчащими удочками мы через головы передали Михаилу, и он распихал их под сиденья и на полки. Наш петух изредка орал из рюкзака на полке под потолком и таращился на окружающих, а окружающие - на него.
Сане сказочно повезло. Столпотворение в проходе стиснуло его грудь в грудь с очаровательной девушкой в соломенной шляпке и с дивными, нежными щеками, похожими на спелый абрикос. Когда вагон дергался, вилял на стрелках или резко останавливался, Саня, наваливаясь на всякие приятные округлости девушки, делал трагическое лицо, мол, извините, такова се ля ви. Девушка на каждый толчок отвечала загадочной улыбкой. Но когда ее попутчик уже и без повода стал наваливаться слишком плотно и часто, отталкивала его бесподобной грудью. Ее грудь, возвышавшаяся на скульптурном теле, вызывающе выпирала из-под футболки, и не было сомнений, что, например, любвеобильный Игорь за каждое прикосновение к такому вулкану любви с легкостью отдал бы правую руку. Тем более, что Игорь был левша, а на правой руке у него из-за разных жизненных перипетий не хватало мизинца. Саньке же все эти удовольствия доставались бесплатно. Я стоял, сдавленный разноликими дачниками в метре, и с опаской предполагал, что если народу не поубавится, а поезд не перестанет дергаться, то Александр через пять минут этого интим-контакта непременно кончит недоразумением.
Ближе к цели нашего путешествия дачники стали толпами выходить на остановках, в вагоне становилось просторнее. Наш Саня загрустил. Его прекрасная попутчица, улыбнувшись на прощание, выпорхнула из вагона и скрылась в людском водовороте перрона.
Миновали славный город Семенов, из окна вагона поглазели на пятиметровую деревянную ложку, выполненную из листового металла. Ложка торчала из земли перед въездом в населенный пункт и напоминала всем, что перед вами знаменитый город золотой хохломы. Минут через двадцать наша электричка перепрыгнула мост через Керженец и слева за окнами засинела вода большого круглого озера. На полустанке «Озеро» мы сошли.
- Мамаш, - обратился Мишка к старушке сельского вида, которой он помогал сойти с высокой ступеньки поезда, - а как называется это озеро?
- Это озеро называется Озеро, милай, - ответила мамаша, утвердившись на дощатом перроне.
- Что, так и называется? - удивленно переспросил Михаил.
- Как себя помню, - сказала старушенция и поспешила в другой конец перрона, где ее встречали родственники.
- Круто! Озеро Озеро у деревни Озеро. Богат, однако, русский язык, - засмеялся Мишка.
И тут он вспомнил, как, пользуясь одним-единственным выразительным русским словом, можно разрешить целую проблему из области сложного, но экономически выгодного производства. Если заменить это слово на менее выразительное, то рассказ получится такой. Приезжает бригадир лесорубов на делянку и видит непорядок: мужики-лесорубы при погрузке лесовоза слишком много навалили бревен на тележку и превысили все допустимые габариты. Это грозило осложнениями с гаишниками. Рассерженный бригадир кричит старшому:
- Эй, фигила, а ну фигач сюда. Фиг ли фиговничаете? На фига до фига нафигачили? Офигели что ли! Эти фиги из ГАИ тут же фигнут штрафом, офигеешь. А ну отфигачивайте!
- Че фигачишься, - обиделся старшой, - перефигачили, так недолго и отфигачить. Фиг-ли…
Все это было произнесено с употреблением лексики первоисточника, так что мы чуть не лопнули со смеху!
Через час по наезженной полевой дороге, плавно извивающейся вдоль железнодорожного полотна, мы вышли на берег. Открылся речной пейзаж: хрустальный Керженец, словно младенец, нежился меж крутых берегов, на которых теснились медовые сосны. К воде спускалась широкая полоса белого пляжа, теряющаяся за поворотом. Вода была чистая, тихая и прозрачная, а противоположный сосновый берег укутывала легкая голубизна.
- Лепота! - протяжно выдохнул Вовка, прикрыв глаза. После этого он так глубоко вдохнул ядреный сосновый воздух, словно его через минуту ожидал электрический стул.
Мы сделали коротенький привал.
Попили из термоса кофе. С возмущением отвергли предложение Игоря попить чего-нибудь из Мишкиной фляжки. Невозможно было осквернять запахом самогона этот дивный храм природы.
Полюбовались двумя молодыми дамами в купальниках на двухвесельной голубой лодке. Появившись из-за железнодорожного моста, они проплыли вверх по течению к турбазе. Дамы были гордыми и независимыми. По крайней мере, старались делать вид, что пятеро туристов противоположного пола, взирающие на них с берега, их совершенно не интересуют. У гребущей при взмахе весел тонкие лопатки на спине выскакивали из-под застежек лифчика, впередсмотрящая весила под сто пятьдесят кг, и было удивительно, как ей удалось вообще застегнуть лифчик?
- Ну ладно, ребята, - сказал я, - нас ждут испытания, готовим лодки.
- Ну да! - подхватил Михаил. И высокопарно добавил: - Пора поднимать якоря, господа! Бури, штормы и волны не будут помехой в нашем грандиозном походе.
Чувствовалось, что Михаилу страсть как хотелось окунуться в мир приключений.
Скоро мы плыли по реке. Я с Мишкой, Вовка с Игорем, а Саня, как и намеревался, греб на байдарке в одиночестве. Солнце поднялось над соснами, вода вокруг играла всеми цветами радуги. Кое-где над камышами дымилась испарина, а дальние лесные отроги, покачиваясь в горячем воздухе, походили на мираж.
Мишка сам себя назначил адмиралом и командующим всей байдарочной эскадры. Вовка тоже получил повышение. Из простого гребца уже к десяти часам утра его повысили до впередсмотрящего. Вовка стал откровенно саботировать: опускал весло на нос байдарки и все чаще с напускным вниманием всматривался вдаль. Игорю приходилось напрягаться вдвойне, чтобы не отстать от эскадры.
- Вот сколько тщеславия и гордыни в людях, - сказал Михаил, показывая веслом на Владимира. - Впередсмотрящий! И должность то никчемненькая, плевенькая, а амбиций на самого Нельсона. Тебя же впередсмотрящим назначили не из-за каких-то выдающихся способностей, а из-за твоего амбальского роста. Причем по совместительству с обязанностями гребца.
- Требую и мне дать должность, - сказал выдыхающийся Игорь.
- Ну, и кем же ты хочешь стать, дитя мое?
- Баталером.
- В принципе, можно, - сказал великодушный адмирал. - Назначаю тебя баталером. Только имей в виду, все запасы спиртного будут храниться у меня лично.
- Ну тогда и баталерствуй сам, - пробурчал Игорь, - я отказываюсь от должности.
В конце концов, все номенклатурные места по ходу дела были распределены. Я получил почетную должность боцмана, Саню назначили юнгой, но он возмутился:
- Мне двадцать восемь лет. Флотоводец Корнилов в двадцать уже командовал боевым кораблем, а вы меня в юнги хотите задвинуть?!
Мишка поразмышлял и предложил эту вакансию своему бывшему шурину Игорю. Скандальный пятидесятилетний экс-баталер от должности юнги наотрез отказался.
- Уж лучше я останусь простым, но гордым гребцом, чем пойду на поводу у вашего коррумпированного Высочества. Ишь, какой Наполеон выискался! Командует только... Мы тебя низложим.
- Хорошо, - сказал Мишка, не обращая внимания на угрозу быть низложенным. И, обращаясь к Сане, предложил: – Если ты настаиваешь, то я могу все полномочия командующего нашей эскадрой передать тебе, а должность юнги возьму себе. Но с одним условием: с тебя приготовление обеда и мойка всей посуды.
Саня согласился, и на этом распределение должностей закончилось.
Было жарко. Саня, пользуясь индивидуальной свободой и должностью командующего, поднажал на весла. Он захотел всех обогнать и возглавить кильватерную линию. Но мы с Мишкой решили не отдавать пальму первенства зарвавшемуся адмиралу, погребли быстрее, легко нагнали выскочку и, поровнявшись, Мишка огрел Саню по спине веслом.
- Это нечестно! - заорал адмирал. - Кто тут главный?
- Ты. Но из соображений безопасности командующий должен плыть внутри кильватерной линии.
В ответ флотоводец забрызгал нас водой, Вовкина байдарка с налету врезалась в нашу лодку, петух в рюкзаке заорал, началась катавасия: крики, брызги, волны, из камышей поднялись и улетели куда глаза глядят перепуганные утки. Мы с Мишкой вышли победителями и снова заняли место флагмана.
- Хрен вам, а не посуда! - ворчал сзади опальный адмирал.
ПИРАТЫ
До полудня проплыли ки