Если б любовь могла говорить (со знанием дела,

с упорством ржавых гвоздей последних инстанций),

объясняя саму себя,

выдавая все карты и масти –

я предпочел бы остаться глухим,

я предпочел бы быть верным себе –

мешая золу и серебро,

играя осенний джаз в проулках темного сердца,

импровизируя в нервных апрельских темах,

нелепо, неровно, неверно, не к месту,

с искренним чувством морской волны,

багряной вечерним гранатом,

с трепетом влажной ладони утреннего тумана

в пластике воздуха,

затягивая

снежной чахоткой раны и рвы

на рваной плоти стихов.

Если б любовь могла говорить (со знаньем предмета,

физикой, химией, анатомией красок,

с учтивым спокойствием горных седин) –

я бы заткнул ей рот

скверной наливкой, терпкостью виноградного хмеля

с тряпичного поля созвездий,

в каждую клеточку слова

вонзая надежду, надежность и безнадегу,

взбитые вязким болотом,

я бы назвал ее – трупной, глупой, бессмысленной,

мертвой,

не потому ли, она, так смертельно нежданна,

как роза жизни, вспорхнувшая алым дыханьем,

так наивна и первобытна, так прекрасно печальна,

как майская пыль цветов в волосах зимней звезды.

О, если б любовь могла рассказать –

она бы молчала…