рдеет над ухом огненной сферой,

раненой ласточкой бьется кривая

горизонтальной дали; примерно

на расстоянии – дланью подать –

тёмное море, волны-сирены,

тенью сиреневой пенная рать,

гребней сапфировых  рваные вены.

месяц заточенный режет равнин

облачно-карих, небесно-дремучих,

сумрак прожаренный, и исполин

влажный утёс отливается тучей.

бег сатанинский плеяд и пожар

кедров кудрявых; с аллей-одиночек,

в алых следах поцелуев, скрижаль –

течь многоточия ангельской ночи.

дьявольский orange закатного плена –

зеркало в зеркале, ленное лоно, 

мясо созвездий, тело вселенной,

голая нежность галькой в ладони.

небо хребтом южной свечи

на расстоянии шёпота; снова,

искрой, летящей болидом в ночи,

вечно-прибитой к глазам астронома,

меня уносит с прибрежных штрихов,

губ рубиновых пыль развевая,

к жертвеннику, где рубин струит кровь

в дьявольский orange закатного края;

и на краю, обрезаясь о течь,

течь многоточия вечных проклятий,

я опускаюсь на дно, чтоб залечь

завтрашним светом, утренним ядом,

смолью термальных ключей и лучей,

сталью травы, переплавленной в август,

мёдом бёдер мулатки и чем-

то ещё, что в узел связалось,

узел морской; крестом и листом

чистым, как чайки меловый свист,

творю молитву твари пред сном,

боем прибоя падая ниц.