драматизм симфонизма, темперамент, блеск, богатство и глубина,

масштаб, неистощимость мятежного духа,

размах, динамика, темп, контраст,

экстремумы восприятия, экстаз и молитва –

нерушимая глухота, нерушимая глухота –

с кончиков пальцев льются зеркальные отблески

фортепьянной сонаты, искры борьбы с тканью звука,

отголоски неразборчивых черновиков.

Свинцовая тяжесть волн.

Заговорили метель, ночь, треснутый лёд чёрного неба.

Налились вечерним вином глаза, и вспыхнул мозг

умирающей полусферой граната исчезающего горизонта.

Сломанный ветер расправил связки нордовых крыльев

и опрокинул дикую нежность восторга, дерзкое игрище

рваного пламени, фиолетовый рёв неизречённой мглы.

Безлюдное откровенье пустыни,

обрамлённое золотой слепотой песка.

Опавшая алым созвездием дня

роза в груди прохожего пилигрима,

впивающаяся шипами боли и красоты

в грудную клетку туманной дороги.

Глаза, уставшие от отражённого камня,

камня света на мёртвых фигурах фасадов.

Воздушно-дождливая осень в листопаде свинцовых окон.

Дрожащая тень руки у источника полдня.

Великая жертва, пепел прощения и раскалённое олово слёз.

Женщина, подарившая ленточку поцелуя объятьям горькой весны.

Колоннада аккордов, рассекающая тишину –

голос преодоления, зрелище красноречивых масок и бойких на слог тонов.

Река времени, окрылённая веером неотвратимой смерти,

кипящая последней надеждой, последним вдохом прозрачного холода.

Сны безумия, одержимость судьбой, возмездие, отчаянье, сопротивление.

Шаги пустоты за абсолютной стеной, и нестерпимая

полнота жизни, обращающаяся полной луной одиночества.

Болезненный натиск ударов сердца в глухое пространство,

окоченевшее кристаллическим терном звёзд,

ночной монолог, выстреливающий полнокровной зарёй прощания.

И тихая, чуть слышная песня любви, как бальзам, как кроткий уют,

как черта у заключительной ноты ярости и смирения,

когда чувственность слуха – на пределе человеческого понимания;

когда растрепанную чашу волос наполняют мотивы венского шторма,

а на клавишах фортепьяно – дыханье размытых следов

Гейлингенштадтского завещания;

когда полная глухота – есть совершенство слуха,

отливающееся металлом скорби в десятитысячном марше

провожающих в путь к последней гармонии.