Мы разделили пополам

цвет ночи, и ночную верность,

июльский хлеб, июльский дождь,

дрожь фонарей, ожог дыханья,

прохладу стен, камин, постель,

и раскалённый добела

восток зари, где птичий шелест

с ладошки лета тянет крошки.

Мы разделили пополам

сон в дымке облачных рогож,

и пробуждения молитву,

луч рваный на гардине утра,

беспамятство остывшей плоти;

и полустанков мерный ритм

в волнах безвременья, где нимб

сухого солнца с вкусом дёгтя,

и битого стекла ранимость,

бросаются под стук колёс.

Мы разделили, в мрачной охре,

в рутине серо-золотой,

вечерних туч последний вздох,

как поцелуй, как плач разлуки,

как возвращение домой;

как  возвращение домой,

когда в пустыне парков, скверов –

ни шороха, ни дна, ни звука,

ни взгляда в полумраке встречном,

а, лишь душа, души ладонь,

ощупывая свечи окон,

лакает мотыльком огонь,

ложась на нежное предплечье.