РЕШЕТО - независимый литературный портал
Джед / Проза

14:45 . Триллер

2270 просмотров

Я шел по улице и медленно, с удовольствием, тупел, освобождаясь от мыслей, переживаний, очищая свою голову от спутавшихся в ком сентенций, жалоб самому себе и недовольства всем человечеством. И косичка распрямлялась и распрямлялась, а время все было 14:45 и 14:45 и никак иначе!

(с)Евгений Алексеев (Джед)


 

Ну, вот… я остался один…

Кому теперь нужны мои стихи, глазастая яичница с квадратиками золотистого бекона, в крапинках оптимистической зелени, которую я носил нам в постель, французские булочки,

пылающие жаром печи и твой любимый кофе с медом?

Поздний завтрак влюбленных, именуемый – «обед»…

Как тянулись дни с тобой…

К вечеру забывалось утро. Оно было так давно, что его детали успевали уйти, раствориться в памяти дня.

Я начинал фразу, а ты ее продолжала так, словно ты живешь в моих мыслях, видишь их.

Две половинки одного существа. Мы слышали друг друга на расстоянии.

Жаль…

 

Смысл исчез, махнул крыльями, остекленел навеки, вонзился в небо пустым иероглифом

горя, разлуки… все поблекло, посыпалось, закатилось под диван бледными от старости витаминками - драже, покрылось пылью ничтожности, скудомыслия, жалких потуг прожить еще хотя бы день без тебя. Я один в этом коконе жизни, бьюсь о стекло его стен, будто рыба в банке…

Время остановилось.

Это было так: перестали тикать ходики на стене.

Не первый раз, я все время забываю подтягивать гирьки, и подойдя к часам, я сделал обычное движение, но они не затикали. Время застыло на цифре 14:45. И на электронных часах тоже высечивалось это сочетание цифр и никак не хотело меняться.

Мне стало смешно...

Это что — я умер что ли?

А, впрочем, какая разница...


 

Мир изменился.

Все стало сразу каким-то серым, туманным, постылым, без огня, без запахов и вкуса…

Над всем хотелось поерничать, поскалить зубы, которые я и чистить-то стал уже через раз…

Окружающее меня пространство потеряло свою ценность, насыщенность событиями, свою святость. Даже время ушло из него, а что же тогда будет вместо?

Наверное то, что я загадал: вот ту самую гадость, что мне пришла в голову.

Безумную, жестокую и справедливую, хоть и нехорошую какую-то, честное слово...

На место яркого, светлого должно было прибыть Нечто...угрюмое, безжалостное...

Пусто место – свято не бывает…


 

Осталось только окно и облака в нем.

Обыкновенная, вроде вещь...

Можно прожить всю жизнь и не залюбоваться ими никогда.

Больная шея, огни большого города, постоянное желание найти на асфальте оброненную кем-то купюру… все это, конечно… уважительные причины, но только не для облаков.

Им - наплевать на все отговорки: крупным, тугим, разбивающим пыль под ногами - ливнем, мгновенно делающим злого человека мокрым, а доброго – счастливым.

Но я теперь смотрю на все это другими глазами.


 

Через некоторое время я уже буду ползать по этой вате, кататься с пушистых

горок, смотреть на вас сверху, махать пролетающим самолетам и удаляться все выше и выше…

Оттого это, что решил я больше не жить.

Вот и гроб купил.

И мне себя почему-то жалко, когда я на него смотрю…


 

- Все, хватит скулить!

Я встал решительно, так что усы подпрыгнули, шагнул через гроб, но неловко как-то... нога поехала и мне пришлось балансировать, стоя на крышке как на скейтборде, и съезжая с нее. Фу, как нехорошо...То есть, хорошо, что в гробу никого нет, хотя это и мой гроб, но это тоже хорошо...Что меня там нет.


 

Мысли мои заплелись в тугую косичку и глаза прищурились от такой натуги...

Я просто ничего не видел перед собой через эти щелочки. Это все думы тяжкие, а ведь еще этот… забыл, как его… кто-то из великих и ужасных, говорил, что много думать вредно. Или что-то в таком духе… или это не он говорил…

Нет. Надо прогуляться, иначе я сойду с ума раньше, чем помру…


 

Тяжело, на ощупь, обнаружил косяк двери, толкнул - и … веселый запах — точно как из

туалета, что постороен рядом со стадионом с одной стоороны, и пивнушкой — с другой, сразу вернул меня к жизни. Родной подъезд… Родные, исписанные матами, стены…

Мысли сразу стали уходить вертикально в небо, освобождая из тисков раздумий несчастную мою черепушку, которой скоро гнить в земле, улыбаясь нехорошей улыбкой.

Фу, как гадко!...

Вот это мне совсем не нравится. Гнить. По - моему, это некрасиво.


 

Я шел по улице и медленно, с удовольствием, тупел, освобождаясь от мыслей, переживаний, очищая свою голову от спутавшихся в ком сентенций, жалоб самому себе и недовольства всем человечеством. И косичка распрямлялась и распрямлялась, а время все было 14:45 и 14:45 и никак иначе!

Дедушка в тюбетейке шел мне навстречу и улыбался.

Какой колоритный дед!

- Не подскажите, который час?

- Без пятнадцати три... - ответил старикан, вынув из кармана часы-луковицу, открывая ногтем крышку с давно заевшей пружиной.

- От нарокома? - спросил я наугад.

- Да! От Ежова! - гордо ответил дедушка.


 

Ах, какое выбралось из туч солнышко, как же славно оно грело, предвещая лето, зелень, кусты сирени, оживающие под окном и плющ, который покроет всю стену нашего дома…

И дети кричат и спорят, все в своих играх, одетые по-летнему. Все живет, дышит…

 

И вот оно будет дышать и дальше, а я -нет...

Я не буду.

Какая-то неправильная мысль вошла мне в голову и я уставился на нее как на залетевшую в комнату осу. Что за малодушие? Все решено. Все обдумано. А ну пошла вон!

И я прогнал эту назойливую, трусливую мысль, которая улетучилась мгновенно, стоило только на нее замахнуться.


 

А не выпить ли мне кофе напоследок?

Вот именно – напоследок, чего-то этакого… финального сотворить?

Чем-то отметить уход из жизни…

Последняя чашка кофе.

Это хорошая идея.


 

Кафе - через улицу, там, где ветла на пригорке.

Кафе называется "Ветла", там отличный коньяк и кофе.

Мы омечали там выпускной...и Леночка мне строила глазки.

Строила-строила, да потом вышла замуж за араба и укатила в свой гарем.

Я ей говорил: - Ленка, дура! Там жарко, там снега нет! Помнишь как мы лепили снежную бабу — с грудями, в платочке, помнишь? Никогда ты ее больше не слепишь! Никогда!

И мы плакали с ней навзрыд. Вот тут, в этом же кафе, вон за тем столиком, его видно через стекло, и угол у столика немножко отломан. И судьба у нас с Ленкой тоже какая-то переломаная вышла...


 

Я иду туда, как в преисподнюю - оттого, что чувство такое, будто не надо мне

туда идти. Кто-то шепчет мне: не ходи, не ходи… А я пойду, пойду…

Я очень упрямая материя, раз решил, значит – все. Выпью кофе и пойду, сдохну.


 

И вот снова, в который раз, дойдя до двери кафе, я чувствую невероятное.

Если с одной стороны ветер несет запах роз, а с другой - запах семечек, из которых делают масло, а с третьего края идет вонь жареной селедки – суммарным запахом всегда будет запах носков. Он суммируется всегда как раз у дверей кафе, и я инстинктивно задерживаюсь на пороге, не в силах понять то, как же это все происходит. Это просто китайская кухня какая-то, там тоже все по отдельности вкусно пахнет, а вместе… лучше бы не нюхать. Разумеется, я о настоящей кухне, которая существует не для тех, кто ест быстро и как попало.


 

Вот и люди в кафе, я их уже хорошо вижу. Занято всего несколько столиков.

И это, поразительно, все сплошь старушки…такие нарядные…сегодня день старушек?

Или это намек на мою молодость, стремительно превращаемую в старость непреклонными обстоятельствами, за которой последует немедленная и многозначительная смерть?

Ну, как бы там ни было, а…

Да, решено, здесь я и попрощаюсь со своей неудавшейся жизнью.

Сто коньяка и кофе...

Время?

14:45...

И тут тоже 14:45...

Как будто все сговорились.

Да какая мне-то разница, а?

Да никакой!


 

Оркестранты прилипли как мухи к потолку к своим электрическим гитарам и долбят

одну и ту же, неизвестную науке ноту: то ли "ля", то ли "си"...

И оно им очень запало ее долбить и удивляться...


 

Делаю мелкие глотки попеременно и ловлю жизнь полным парусом...

Наслаждаюсь мгновениями, летящими со скоростью света.

Коньяк – как жизнь. Он на нее похож. Чем же? Чем это он на нее похож? А…Он кончается.

Быстро как кончается коньяк, я еще кофе не допил.

Чем еще он похож на жизнь? А, ну да…тем, что он кончается очень быстро…Я бы даже сказал – внезапно.


 

- Будьте любезны! Еще пятьдесят.


 

14:45 по прежнему.

- Будьте добры? Эти часы не отстатют?

-Нет, - отвечает бармен. - У меня тоже без пятнадцати.

- Ммда?... странно...


 

Странно, странно все это...

Эти типы на коллайдере точно нас до добра не доведут. Такого Эйнштена всем заделют...

Да, впрочем, какое мне-то дело?...


 

Пятьдесят.

Эта цифра сейчас важнее других.

И вот мне ее несут.


 

Боже, какие милые люди вокруг, почему я никогда этого не замечал?

Так был занят собой, что не обращал внимания на то, как они трогательно

выглядят. На них можно смотреть часами, любоваться их жестами, умилятся их мимике и выражениям глаз.

Как светится в них жизнь, будто у каждого внутри что-то генерирует это теплое мерцание.

И они, как светляки собираются здесь вместе и греют друг друга этим светом, не жалея

его, и - не сокрушаясь, что не хватит самому.

Старушки…они любезные старушки…они не кичливые и не просят взвесить пирожные,

их не интересует – почему пирожные так малы и такие сухие, отчего они усохли…

Старушки пьют вино, шампанское…странные какие старушенции…да что за день такой сегодня? День моей смерти…но причем тут эти бабусечки, такие милые…

Они будут жить…

Вот, наверное, в чем дело…


 

А я?

А что – я?

А я опять кофе не допил… А коньяк опять кончился…

Это удивительно – как он так быстро кончается, будто кто-то из-за соседнего стола тянет его через длинную соломинку, когда я отворачиваюсь.

Ну, что… пятьдесят… или сто?


 

О, Боже мой! Нет, это просто анекдот! Я буквально валюсь от смеха под столик!

Это ж надо, до чего глупое создание – человек! Он экономит перед смертью!

Да на кой ляд мне там эти бумажки с «цыфирьками»?! Что я там на них куплю??

Кому они там нужны?! Фо-на-ре-ю я сам с себя!


 

- Братец! Милый человек! Неси-ка, любезный друг мой, бутылочку армянского,

настоящего «Арарата» и салатик мясной! И сардельку с шоколадом! И апельсин.

И я прошу тебя, не сочти за труд, посыпь меня немножко конфетти, вот тут сверху.

Такова моя последняя воля.


 

Я пью за жизнь. А за смерть – что пить, каков тут резон, она сама придет.


 

И тут, ровно в 14:45, открывается дверь, заходит девица, вся в коже, вся в красном, в такой мини-юбочке и с таким декольте, что мои глаза перестают воспринимать голос разума и начинают самостоятельные движения, шныряя то вверх, то вниз.


 

Девица берет "кровавую Мери" и идет, вибрируя телом, как пружиной - прямиком ко мне.

Дождавшись, когда я, наконец, перестану на нее пялится и подвинусь, она улыбается, глядит на меня сквозь столь плотные черные очки, что кажется, будто у нее нет глаз, но есть какие-то футуристические сканеры и они меня просвечивают насквозь.


 

Тут до меня, наконец, доходит!!!

Я в ужасе начинаю трезветь, сучу ножками и очень глупо улыбаюсь.

Девица тоже понимает мое запоздалое озарение, придвигается поближе и мило шепчет

на ушко:

- Ну, что - бегать за тобой будем, по всему городу?


 

Мне очень стало неловко, так что глаза сейчас, чувствую, упадут на пол...

Я говорю: - Я… Я - это… Я передумал... У меня… это… вот что… изменились планы.


 

- Вот как?! - изумилась она, - А я тебе что - девушка по вызову? То он решил, то он передумал! Ты лучше вон туда посмотри!


 

Я обернулся и увидел огромного детину с огромным пистолетом в руках.

Немыслимого просто калибра, мортира, скажем так, а не пистолет…

Он пустил слюну с угла рта и, сидя спиной ко всем, а лицом - ко мне одному, стал

вертеть в руках свою пушку, то приставляя ее к своему лбу, то целя в мой...

И мне очень не порнавилась эта его рулетка.

А за стеклом кафе стояли на улице два террориста и нервно курили, и что-то раскидывали на пальцах, обмотанные все каким-то скотчем, веревками, скрепками и подшипниками...

И лица у них очень целеустремленные…


 

Девица вынула из сумочки бинокль и дала его мне.

- Воооон там! - Она показала на чердак дома, метрах в сорока от кафе.


 

Там тоже кто-то курил.

Я присмотрелся и увидел снайпера, глядящего на меня через прицел.

Я помахал ему рукой, и он мне - тоже.


 

Тогда девица хлопнула "мэри", облизалась и сказала: "Без глупастёв".

Поднялась и, качая бедром, подошла к оркестрантам.

Завидев этакое диво, те даже перестали долбить свою междуноту.


 

- Чего желает мадам?

- Мадам желает забрать свою косу.


 

Оркестранты обернулись туда-сюда и увидали изящную косу, какой косят человеческие жизни. Она была со стразами, с мигающими лампочками, и кажется, одной известной фирмы, производителя прохладительных напитков, чей логотип явственно и неспроста переливался на солнышке...


 

Оркестранты остолбенели.

Тогда она сама прошла между ними, взяла косу в руку, перекинула сумочку через плечо и сказала: - Я не к вам. Я - вот: к нему.

И указала на меня.


 

- Сыграйте ему… Элиса Купера, а я пошла.


 

Музыканты радостно задергались и стали играть "Welcome To My Nightmare".

В дверях она, то ли хотела послать мне прощальный поцелуй, то ли ручкой сделать:

эффектно развернулась на ходу… и тут у нее каблук угодил в щель, и девица на полном форсаже, матерясь, вылетела в дверь, прямо на асфальт.


 

Детина от неожиданности засадил себе пулю в лоб и рухнул в лужу крови и мозгов на стол.


 

Террористы, услышав гром выстрела, решили, что это взорвались они сами -

дернулись, подпрыгнули и упали на асфальт. И тут же распластались перед бородатым дядькой, шедшим им навстречу. Они причитали, били поклоны, обращая к изумленному

бородачу слова молитвы.

Шарики, спички и пистоны с петардами валились с их карманов.


 

Девица, охая, встала, вынула из сумочки плащ с капюшоном, накинула его и улетела

на косе, как на метле - в четыре стороны сразу.


 

Оставался снайпер.

Я глянул на часы — 14:45, взял забытый бинокль и стал рассматривать на чердак. Там дым стоял столбом. Видимо, он курил и, когда началось представление - отшвырнул окурок прямо на солому. Половина его правого бока обгорела дырами. Но ему было не до бока.

У него – красивая, навороченная, винтовочка в чемоданчике и он никак не мог ее бросить и убежать. Он скакал по горящей соломе и все свинчивал, свинчивал свою бесподобную винтовочку, с зарубками на прикладе.

Упаковывал ее предельно аккуратно в свой пижонский чемоданчик, несмотря на возгорающуюся одежду. Я и в кино никогда не видал такого меркантильного киллера.


 

Уже подходя к дому, я встретился с ним лоб в лоб, когда он выбегал мне навстречу из подъезда.

- Привет! - сказал я ему, испуганному, закопченному, прижимающему палец к губам и делающему страшные глаза, чтобы я его не сдавал.


 

Было - с чего ему беспокоится.

Соседи уже бежали тушить чердак.

Вломили бы от души, если б знали - кто поджег.

На голове бы ему винтовочку любимую разломали вместе с чемоданчиком.


 

Снайпер кое-как завел свой раздолбанный мокик и уехал, тарахтя.


 

А я залез в свою конуру и уже не глядя на часы, нашел топорик и порубал гроб на дрова.

Зажег камин и стал ждать чуда.

Потом, спохватившись — занавесил ходики полотенцем, вытащил батарейку из часов и выкинул ее в окно. Телевизора у меня нет. Берегу психику.

Все...


 

Дровишки весело горели, двор затихал, загорались звезды...

Ночное небо…

Оно все больше раскрывало свою бездну, обнимая и укрывая своим одеялом.

Кипящий котел событий: рождений и апокалипсисов чужих миров, бесконечного

вращения, рождающего энергии и поля, борьбу темной и светлой материй, удары гравитационных волн о берега звездных морей…

Это все снова принадлежало мне.


 

Я ждал чуда...


 

Не мог уснуть, его не дождавшись.

Дрова догорели, опустилась темнота...

А я думал о жизни, пил воду из-под крана, и мне было плохо от выпитого.

Ведь, по идее - «чудес не бывает»…


 

Я не знаю – чья эта идея, кто ее автор, но повторяют ее все как попугаи в цирке.

Даже некоторые дети, освоив циничное произношение и наглый взгляд, уже ходят по дворам как носители и разносчики этой неизвестно чьей идеи. И взрослые циники произносят ее регулярно, как «отче наш», чтобы не выглядеть дураками.

Они панически боятся выглядеть дураками. Настолько панически боятся выглядеть, что их даже и не беспокоит тот факт, что они уже давно ими являются.

Соответствие имиджу так заботит всех, что его смешные носители не замечают, как превратились в сам этот свой картонный имидж – то есть, вранье о себе самом, вот что, по сути, значит это слово…


 

А старушки были милые…Они не спроста там были, эти старушечки…

Они как голуби мира берегли меня и старательно делали вид, что совершенно ничего не заметили…

Милые бабушки-голубки...


 

И где же мое чудо?

Оно все не идет, хотя должно уже быть.

Я ведь жив. Разве это не чудо?...Нет…Этого мало. Сегодня будет, кажется, нечто большее...

 

Я придремал немного, совсем чуть-чуть и мне приснилось это самое... чудо.

Я его просил произойти. А оно мне строило рожицы и никак не происходило.

Тогда я стал за ним бегать и упрашивать, а оно смеялось и мотало головой, трясло заячьими ушами и никак, никак не происходило. Тогда я разозлился – уже как следует, или сделал вид…

И сказал: - Ах так! Раз ты себя ведешь по-свински! Так можешь тогда и не происходить! Все. Я обижен на тебя…


 

И оно произошло!

Мне приснились часы!

Без пяти двенадцать, мне приснилось, что ты позвонила мне!

Сама!


 

Я встрепенулся, схватил трубку, а ты сказала: "Сбрей, пожалуйста, свои дурацкие усы.

Завтра я возвращаюсь к тебе. Навсегда".

И это был не сон!


 

Оказывается, вовсе не надо умирать для того, чтобы летать под потолком!

Я летал! Кружился вокруг лампочки, кувыркался, шмякался об стенки, купался

в бокале с водопроводной водой, которой я снимал свое похмелье.


 

Как все ясно и просто, как банально! Хэппи-энд! Ну, дайте же хоть одному живому, не выдуманному человеку ощутить – что это такое!

Как это бывает – когда все хорошо кончается…

Дайте…


 

И я устал летать, петь и скакать, подошел и открыл окно – чтобы подышать прохладным, густым и тягучим воздухом ночи.

Оранжевое пятнышко скакнуло зайчиком по стеклу.

Я стал смотреть – где оно, но оно пропало куда-то.


 

Внезапно я забеспокоился и глянул себе на грудь, туда, где билось сердце, заставляя кожу вибрировать в такт толчкам крови.

Там я увидел идеально круглое, яркое рубиновое пятно.

- Как же это?


 

Больше мне подумать ничего не пришлось.

Пуля вошла в грудь, прямо в сердце, вышла со спины, срикошетила об стенку и плюхнулась в бокал.

Клубящаяся красная краска стала рисовать в бокале багровые облака.

В свете электричества они, то увеличивались, то редели, а то вырастали вновь,

выписывая мельчайшими мазками завораживающую картину финала человеческой жизни.

Моей жизни.


 


 

 

07 April 2012

Немного об авторе:

... Подробнее

Ещё произведения этого автора:

Возвращайся
Кролик и мечта
Кролик и мечта

 Комментарии

Комментариев нет