ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

СУД

Осудили всех, как помнит Валентин, уже по кличке Семёрка. Дали от пяти лет до пятнадцати строгого режима. И вот тут опять такой случай: Шурочка! Ну, как на удочку карась клюнула. И обдумывал он до мелочи всё. Что здесь надо действовать спокойно, без лишней суетливости. Само сбой получалось: девки добровольно ложились под него. Авось на этот раз всё обойдётся?

И с такими мыслями он решил проводить Шурочку. Потом строил хитроумные планы, как это будет? Пока он её водит по городу, путаясь в адресах, намеренно, уже наступит глубокая ночь. А потом можно будет предложить ей ночлег у себя дома. Кстати, мать уехала на дачу. Ну, а там всё будет спокойно, тихо. Вот только одно но? А вдруг она не девственница? Нет! Быть этого не может! А иначе весь смысл наслаждения будет потерян. Всём этом в нижней части тела голова тоже не дремала. Он даже пару раз подстукнул, чтобы не выпячивалась. И ненароком не вышла из штанов. Они сели в трамвай. Валентин всё больше и больше входил к Шурочке в доверие. Не хотел он больше ни конфликтов, ни судов. Да и сам он почувствовал, что Шурочке он очень нравится. Ещё не забыл лесоповал в шестиградусный мороз и всё то, что происходило, там, за решёткой в Коми.

Валентин, как мог, угождал своей спутнице: уступал место, подавал руку, даже её скромный сундучок взялся поднести. Шурочка была доверчивой, как никогда. Она уже разрисовала своего спутника в ярких акварельных красках. Мысли её катились и катились. Вопросов она ему не задавала, думая, что он, конечно, студент, будущий инженер или ещё кто? Вот устроюсь на работу, и каждый день буду видеться с ним. Он меня, наверное, будет любить! А я его буду боготворить, как любимого мной человека. Должно быть всё-всё будет замечательно. 

Сидя на сидении, у окошка, она созерцала огромный город: проходящих людей, автомобилей. Восхищалась огромными домами, широкими улицами и площадями. Воображала свою жизнь и свою будущую любовь, изредка взглядывая на чёрные брови и, как уголь чёрные гипнотические глаза своего « экскурсовода» и спутника в поисках Гороховой улицы. 

- Ну, вот! Мы, кажется, у базара! Давай будем выходить! Тут поблизости и Гороховая, - без тени смущения проговорил Валентин.

- Да! Хорошо! – ответила Шурочка так быстро и громко, что на неё обратили внимание пассажиры не без изумления. Продолжила:

- Оказывается так интересно и хорошо ехать в трамвае! Я такого никогда не видела. У нас, в Елане, только лошади. Удивительно: кругом люди, люди! Они так на меня смотрят? А я гляжу на них.

- А вот и базар! А вот через квартал-два, может быть, находится Гороховая улица. Придётся нам с тобой топать пешком. Не стесняйся! Давай твой сундучок, я его не трону, так доверительно проговорил Валентин. Сам он хорошо знал: никакой Гороховой улицы там нет, да и рынок совсем не тот, который указан в записке, на маленьком клочке бумаги. Устала, поди, с дороги?

- Нет! Я привыкла много ходить. Вот бывало, когда ещё мама была жива, пойдём в лес с ней за малиной или смородиной или по осени за орехами, так по лесу до десяти вёрст отмахаем за день. Вначале ищешь поляны, где растут ягоды и орехи, а потом собираешь их внаклонку, да так занемеешь, что одни мысли обуревают - донести бы мешок с орехами и лукошко с ягодами, и корзинку с грибами. Так и думаешь, пока идёшь, что средь дороги упадёшь. Ан, нет! Посидишь! Отдохнёшь! Огурчиками и помидорами с солью и чёрным хлебом похрустишь во рту – и снова двигаешься ближе к дому. В сон клонит из-за усталости. А мама скажет:

- Дочь! Сейчас в обратный путь двинем! Наверное, дома нас заждались? 

- Ну, я, конечно, не хотя, но встаю, и мы движемся ближе к дому. Гляжу на мамины худые ноги, которые в сапогах, как ходули, болтаются в голенищах. Сама шпарю за ней босиком. Пыль на дороге тёплая, пушистая, как мех овцы или собаки, так и ласкает твои уставшие ступни. Отметелишь вёрст пятьдесят – и ты дома. А ты меня двумя кварталами напугать хочешь?

- И часто Вы так в лес ходили? – спросил без хитрости Валентин. 

- А всё лето. Ведь нас у мамы пятеро было. Насобираешь ягод – и на базар. Всё же какая-то копеечка. Мама всегда нас вкусно хотела накормить и одеть красиво. Мы же все девчата были у неё на выданье. 

- А что с отцом? Уже как-то с жалостью к этой девочке спросил Валентин.

- Батя-то не мог работать. У него чахотка была, то есть туберкулёз. Да и мама Лизоньку родила и в родах померла. И слёзы у Шурочки покатились из глаз, как осенний неуёмный дождь. Она доверчиво взглянула на Валентина, ожидая снисхождения и жалости к её судьбе. – Не спрашивай меня ни о чём! Больно мне! Кровь из сердца сочится, как вспомню. 

И после этих слов они шли, молча, к будущей судьбе.

 

18. 03. 2018 год,

Крайний Север,
г. Кола,
Нагорная.
Фото автора.