Закат – лиловая герань.
                                               Грани ярусов стеклярусов: кобальт фиолетовый светлый, краплак сочный, прочный оранжево-красный, квинакридон розовый средний.
  Закат точками, словно дочками церулеумовыми брызганный, небесно-голубыми жилами живо писанный в жирном тиоиндиговом теле тучном, водном – платье в горошинах лёгкое.
  Птицы рваны, краской виноградной чёрной протянуты, прямо из свинцового туба вырваны: галки озябшие, шали лоскутные, ноты тетрадные, стрекозы поздние.
  Ветер закатный – шар перламутровый, жемчужный, он же дворник вредный нанятый, но честный, метёт птичий ворот дворами, сушеной метлой подкидывает, поднимает неравномерно. Соль сыплет под закрылки птичьи мятные ледяные, шершавит тень неба скользкую, чтобы не падали птицы, не скатывались гололедицей вниз – лететь душам перистым должно вверх. Ветер знает толк в чистоте, порядке морозном. Трудится коротко денно зимой, потеет в бушлате, весь озабочен послушанием – хлопочет по хозяйству, ноздри влажно раздувает красные – трудится, смотреть на него слёзно, дух забивает, сочит из глаз человеческих от прыти ветреной. Силуэты деревьев не чувствуют ветра, спят – макушки их опушены, порохом взяты – вспыхнут завтра, если выйдет низкий луч кособокой лампы, а коль нет, так послезавтра – не век же ему прятаться? Кособокому глазу Сурьи любопытно взирать на леденец городской. Вспыхнет кадмий красный тогда светлый, кадмий оранжевый тёмный огнём венценосные перья-веточки оживит, светами сквозь сон зимний почечки их разгорятся, любовно тогда зыркать на спящие силуэты кочерг уставших – на деревах нимбы цветут.
  А звёзды всё равно ярче их, беленные титаном, искры фона розового праздничного, лаком дамарным клейко затянуты, пальцами художническими втерты, вбиты, пульсируют бирюзой, жирными клубками художественных красок мазаны.
  Божественная живопись великолепна: мороз, лиловое небо, карминовые губы угасающего Сурьи...
  Грунтованный картон исписан до края, этюд удался!