Сидела Рыжикова как-то на пенёчке. Обозревала природу вокруг и жизнь свою прошлую. Вспоминала, как юбочки носила короткие, и стрижечки а ля Гаврош. Мужчины были тогда активнее, шеи ломали, оглядываясь на Рыжика. Не одного пришлось похоронить. Крестики напротив имён в списке кавалеров множились, и Рыжикова искренне удивлялась размерам кладбища. На это удивленье отреагировал червяк внутреннего чувства (дракон злорадный!) и стал перед Рыжиковой кольцами поверчивать и слизистой блестеть.
- Фу! Какая гадость! – брезгливо отпрыгнула Рыжикова.
- Ша! – засвистел шепеляво поганец. – В твоей колоде последний шанс. Если и тут крест нацарапаешь, покину твоё нутро и станешь стерильной.
Нет, Рыжикова хотела ещё котяток народить, поэтому удава послушалась. Обещал управлять ею, безглазый.

Рыжикову теперь можно было увидеть у литературных кафе. Прохаживаясь туда-сюда перед входом, она делала вид, что здесь ей назначено поэтом. Но приставали только проходимцы. Рыжикова благородно посылала их «на». Второе место дислокации - последние ряды галёрки в дни театральных премьер. Галёрку пришлось вскоре покинуть навсегда. Там, едва умещаясь в креслах, сиживали прядильщицы и мотальщицы с «Веретена» и карусельщицы с «Красного треугольника». В их дородных телах жили две страсти: ржание и рыдание. Бабищи отдавались им прямо в фанерных креслах галёрки, бесстыдно тряся арбузами грудей и подушками животов. Такая пoрнография калечила чувство прекрасного. Не того искала Рыжикова! И, тонкая душа, в отчаяньи ударилась в спорт.

Ударилась так, что на недельку загремела в больницу. Думаете, что ей залили гипсом какую-нибудь лапку? Ха-ха! Рыжикову скрутил аппендицит. В приёмном покое с неё содрали все одежды, даже гипюровые трусики и шёлковый лифчик. Больничная кастелянша не иначе, как из подрывных антисоветских соображений, выдала несчастной рубашечку по пояс. Рыжикову уложили на каталку и потащили через этажи и коридоры в палату. В палате боли исчезли. Только начинающая спортсменка решила слинять домой, как заявился медбрат. В руках у него сверкала лезвием бритва и угрожающим жгутом скрутилось белое вафельное полотенце.
У Рыжиковой заметались в предсмертной агонии мысли: Будет душить или так горло перережет? Она вся сгруппировалась и решила ежели что катапультировать в раскрытое окно.

Убивец улыбался. Он был даже где-то симпатичным. Подошед к больной, откинул отработанным движением одеяло. Прочь! И Рыжикова предстала пред киллером голенькой, в небольшой распашёнке до пупа. Она замерла от страха и неожиданности.
- Будем стричься, - почему-то смущенно пролепетал маньяк.
Это странное смущение заинтриговало Рыжикову и позволило ей немного расслабиться.
Медбрат-душегуб приступил к акту. Он заправски отлепил ноги Рыжиковой друг от дружки, открыв белому свету заросший кучерявой растительностью бугорок. Больная зорко следила за выражением лица представителя медицины. Оно стало сосредоточенным и не на шутку серьёзным. Нежными прикосновениями безопасной бритвы сносил молодой медик девственный опушек и старательно обтирал полотенцем ТО САМОЕ место, освобождая его от волосков. Рыжикова окончательно расслабилась. Она ещё никогда не получала удовольствие от медицинской процедуры. Медбрат это заметил.

Тут ворвалась в палату тётка-врач и сломала весь кайф.
- Иванов, что вы здесь делаете?!! Я направила вас в третью палату! В мужскую!! А здесь девочка семнадцатилетняя! Ну-ка марш отсюда! Бестолковщина!
И уже ко мне:
- Всё в порядке? Ничего плохого не произошло?
- Нет, было очень хорошо. Мне понравилось.
Признаваясь чистосердечно, я сделала роковую ошибку. Тётка-врач сощурила ехидно и без того маленькие глазки и отрезала, будто аппендикс оторвала:
- На операционном столе будет ещё лучше! Это я гарантирую!

Да. Расплата за минутную слабость была несоизмеримой. Тётка отделалась двумя местными уколами в правый бок Рыжиковой. Добралась до её кишок и так их вертела-крутила-на руку наматывала, что выла Рыжик от дикой боли, а живодёрка посмеивалась:
- Приятно? Ха-Ха-Ха! А так? ПРИЯТНО?!!

Эххх... Опустим хорор, всё-таки у нас эротический рассказ.

Спустя несколько часов после операции приспичило Рыжиковой справить нужду. В утку прудить ей не позволяла молодость. Она еле-еле встала с кровати, вышла из палаты и японскими шажками направилась по коридору. Был вечер, полумрак. Навстречу шёл медбрат. Он остановился перед болезной. Высокий, стройный, в белом халате и модных джинсах стоял он перед небольшого росточка девушкой с огромными глазами, красивыми каштановыми волосами и обнажённой, с бритым лобком и в символической рубашечке до пупа. Он улыбнулся своей убийственной улыбкой, подхватил Рыжика на руки и отнёс её к туалету. А потом обратно в палату.

Прошло семь дней. Рыжика выписали. Она получила свою одежду и даже гипюровые трусики с шёлковым лифчиком. Переоделась и вышла из отделения. На пороге ждал медбрат-киллер с огромным букетом цветов. О том, какие ночи дарил Рыжиковой злосчастный медбрат - отдельная повесть.