Электричка привезла меня на одну из подмосковных станций. Асфальт двадцатилетней давности и вековой шелест кленов, пышный, с ленцой. Лестница вниз, бугристая, обшарпанная и стертая так, что сквозь ступеньки проглядывают отполированные камешки, попавшие в раствор, которым заливали платформу. Слева - высокий деревянный забор, скрывающий за высокими досками наготу человеческой жизни - любовь, страсть, страх, ненависть, ссоры, радости. Чуть дальше - пустырь, за ржавыми воротами которого находится скелет сгоревшей школы да строительный мусор,- много-много мусора, мусор длиной в метры и весом в несколько десятилетий. Там много ворон и бездомных кошек, и непонятно, кто из них чья добыча. Поодаль - строение со сложным названием, а в общем-то,- приют-реабилитационный пункт для людей, чьи души начисто выжег алкоголь, а в глазах какая-то глубокая пустота, какая-то непередаваемая бездна пустоты, как у волка, попавшего в капкан. Справа - простенький нарядный магазинчик, пустой по содержанию и внутри не гостеприимный до того, что хочется выйти из него поскорее. Рядом - высокая стена общежития, с печальными окнами, окнами в безысходность, окнами с правом на лучшую жизнь, но без возможностей для этого. И сквер, со множеством не упорядоченно растущих деревьев, и каких-то безучастных. Прямо - дорога, лентой вперед. Удивительный конраст: унылость пейзажей и эта дорога - всегда упорно ведущая прямо, символ надежды, символ надежности. Всегда та же, что вчера, неделю назад, три года, восемнадцать лет. Она - как плечо брата, верного друга. Всегда озаренная каким-то светом, от нее же исходящим. Я спустился с платформы и пошел по ней. Людей - никого - тишина. Только звук собственных шагов в ушах.
Я шел и думал о том, что если мир - это категория, целостная и единая, и в то же время хаотичная: облака, улыбки, продавцы мороженого, собачий лай, голодная кошка, насекомое на коре дерева, дети за партой, ход часов, минутные стрелки, человечек, нарисованный мелом на асфальте, биоразлагаемые пластиковые пакеты, полет мяча над футбольным полем, телевизор в каждом доме, религия и безбожие, два доминирующих цвета глаз - голубые и карие, соседство подлости и благородства, жужжание шмеля в поле, - весь этот океан, неподвластный расчетам, и такой гармонично-полноценный, на самом деле всего лишь категория нашего понимания окружающей действительности, то, как мы, наше натренированное поколениями мышление воспринимает окружающие объекты, дает им оценку исходя из наших убеждений, воспитания, настроения. Категория, которая есть умозаключение, и мир -  проекция нашего самосознания, дающая объяснение и компонующая по разделам окружающий нас хаос.

Я шел дальше, набрасывая нить за нитью мысли на спицы логики. И тут я увидел это.
На обочине дороги, в небольшой канавке лежали множество сумок, прозрачных, в какие обычно упаковывают постельное белье. Сумки были наполнены необычным по своей подборке содержимым, и меня заинтересовали. Караваи хлеба в одной, множество цветной папиросной бумаги для детского творчества в другой, третья была битком набита обложками паспортов, в остальных был сумбур содержания: наперстки, скрепки, туалетная вода, листы бумаги, насос для велосипеда, вата, шампанское в бутылках, корм для рыбок, свекла, свадебное платье. Я стал рыться в них, озираясь. Но на улице никого не было. 

Сам не зная почему и зачем, я набивал до отказа карманы папиросной бумагой, грубо комкая чей-то праздник, плотно-плотно утрамбовывал ее, варварски мял хлеб и запихивал его в рюкзак пока в нем не стало тесно, брал все, что мне попадалось - ножницы, краски, книги... 

И внезапно в моих руках оказалась плотная корочка паспорта, канцелярско-глянцевито-красная. Я развернул ее. На меня смотрело лицо старой женщины, очень старой, чтобы называться женщиной. Оно было живым, в морщинах, с чуть движимыми от дыхания ноздрями, пульсирующими сосудами мешков под глазами. Оно смеялось мне в лицо, прямо в меня. "Тварь, как я нелепо попался!",- подумал я, и ударил по фотографии. Со звоном со страниц полетели на асфальт, взвились вихрем в воздух кусочки разбитого зеркала. Фотография исчезла, как будто ее и не было вовсе. На полях документа я увидел: "Дата рождения: 1941 г, 82 декабря". Календарь сошел с ума, даты менялись на глазах."Да что ж ты...",- вырвалось из груди, и я в страхе отбросил книжицу в сторону, как будто держал в руках змею. Она стукнулась об асфальт, и просочилась лужицей олова под землю. Лето сменилось осенью, и листья носились вокруг меня в бешеном хороводе, ветер швырял во все стороны полы пальто, и в нем, в самом сердце ветра носилась опасность. Собрав волю, я сорвал пальто с плеч, и вихрь погас в нем комком перьев и сора. Небо стало свинцово-черным, и я видел, как на меня шквалом надвигается горизонт. Я рванулся в сторону, и бросился бежать.

Я проснулся и долго смотрел в потолок, стряхивая с себя остатки странного сна. Потом встал, нащупал в темноте сигареты, вышел на балкон и закурил. Ночь приветливо смотрела в окна, блеском фонарей ложась на листву деревьев, и в доме напротив в одном из окон горел свет.