Ярким, солнечным днем я сидел на пороге своего дома и смотрел на стоящий напротив темный, поросший вьюном соседский дом. Его окна были закрыты на засовы, а огромный, висячий замок на калитке давно уже проржавел.

             Когда я был маленький, мать не позволяла мне и брату подходить к старому зданию, причину она не говорила. Ну и мы как проказливые мальчишки естественно пытались перебраться через забор и посетить этот, пугающий округу, дом. Но забор был высокий, с острыми штырями, и перелезть на другую сторону было невозможно. Не раз мы с братом приходили домой с ссадинами и царапинами на руках и ногах. Вскоре наш интерес ослаб, и мы перестали посягать на странность дома с высоким забором.

              Были поверья и легенды, что в этом доме жил когда-то бедный художник, тот, что писал картины, на которых присутствовал человек. Взгляд у этого человека был пронзительным и гипнотизирующим. На одном своем холсте художник нарисовал себя, но лицо, смотрящее с картины, было ожесточенным, черты острыми, губы изогнуты в кривой улыбке, не имевшей отношения к счастью и радости. Улыбка человека, не видящего своего будущего и не имеющего прошлого, а живущего только этой минутой, этим днем. Глаза не выражали ничего, только тихую, всепоглощающую, гнетущую пустоту, в них тонуло всё. Художник восхищался своим творением, но показать кому-то отказывался. Он целыми днями и ночами сидел перед картиной, не сводя с неё глаз, перестал есть, пить, не выходил из дома, а всё смотрел, смотрел…и тонул во взгляде своего портрета. Понемногу он стал превращаться в человека, изображенного на холсте, становился злобным и бесчувственным.

             Прошло несколько месяцев, люди забыли внешность обитателя угасающего дома. Забыли о его существовании. Но он жил.

             Однажды что-то оторвало художника от созерцания картины, и он вышел на улицу. Стояла осень, дождь лил как из ведра, улицы были пустынны, и только он, в черном длинном плаще, черной шляпе, опущенной на самый нос, медленно передвигался по мостовой.

             Однако был ещё один прохожий. Это был маленький мальчик, лет семи, в тоненькой курточке, драных штанишках, без зонта, шапки и сапог, брёл, шлёпая босыми ногами по лужам. Он шёл навстречу художнику. Прошёл пару шагов и остановился, глядя в глаза, стоявшему напротив человеку.

             Бон…Бон…Бон…Городские часы пробили три часа дня. Мужчина развернулся и устремился прочь, обратно к дому, а мальчик стоял на месте как вкопанный. Художник зашёл за калитку, закрыл её…и мальчик как подкошенный упал на землю. Глаза  его были широко распахнуты, и в них плескался стеклянный ужас, леденящий кровь. Мальчик был мёртв.

             А про художника с момента происшествия ничего не было слышно, только поговаривали, что умер он в своем доме, крепко прижимая к груди собственный портрет.