Александр Тихонов

НА ВЕЧНОМ НАРЕЧЬЕ
книга стихов
  
Аннотация:
Вторая книга стихов молодого омского поэта. Автор стремится осмыслить противоречивую действительность, уловить связь между поколениями и эпохами, понять особый говор времени, его вечное наречие. Омск, Золотой тираж, 2020 год. 
[Международная литератуная премия "Буламаргъ" 2021 года]

  
 ISBN 978-5-8042-0651-3
  
 (Тихонов А.А. На вечном наречье: книга стихов. - Омск, 2020. - 84 с.)
  
 
  
 I. ВРЕМЯ СТАНОВИТСЯ МНОЙ
  
 * * *
 Время спрессовано. Время становится мной.
 Лязгнув засовами, дверь отпирает Всевышний.
 Я - настоящее. Холод гудит за спиной.
 Холод вселенский, космический. Страшный и лишний.
  
 В будущем тоже сквозят над планетой ветра.
 Скрыто грядущее. Мне не добраться до сути.
 Время спрессовано. В сердце вжимается страх.
 Можно бояться, за это никто не осудит...
  
 "Было иль не было","будет - не будет" - потом
 Стану гадать, повзрослев и печалясь всё чаще.
 Год девяностый, р.п. Большеречье, роддом.
 Мир познаю и живу сам собой - настоящим.
  
 * * *
 Сшибаясь, проносятся острые, рваные льдины.
 Так дышит Иртыш, пробуждаясь от тяжкого сна.
 Мы вовсе не хлебом и даже не солью едины,
 Но ветром таёжным, с которым к нам мчится весна.
  
 Из южных широт возвращаются звонкие стаи.
 Без них на душе, как в скворечне, сквозил неуют.
 Не хлебом единым... Мир гибнет и вновь прорастает.
 А птицы о счастье в любую погоду поют.
  
 Но в час расставанья, когда расстоянья и вьюги,
 О чём им, пернатым, вещает солёный прибой?
 И хлебные нивы о чём тихо шепчут на юге?
 Быть может о нас с непонятной, но яркой судьбой.
  
 Не хлебом, не солью... Но радостью вечного чуда!
 Хоть мысль на излёте старательно метит в висок
 И колются льдины, и бьются, как бьётся посуда.
 А в венах блуждает весенний берёзовый сок.
  
 * * *
 Нежную мякоть рассвета
 Солнце кусает несмело.
 Тонкими пальцами веток
 Лес шевелит онемелый.
  
 Мир потянулся и ожил
 В зябком предчувствии мая.
 Клейкие листики тоже
 Жизнь понимают.
  
 В НАЧАЛЕ
  
 Играет ветер на одной струне.
 Густеют облака на горизонте.
 И девушка, спешащая ко мне,
 Нарочно
 забывает
 дома
 зонтик.
  
 * * *
 Жизнь уходит в драму то и дело.
 Дядя Ваня на язык остёр:
 Говорит, мол, чайка пролетела
 Над вишнёвым садом трёх сестёр.
  
 Промелькнула искоркой надежды,
 Сполохами прожитых зарниц,
 И остыла словом где-то между
 Сжатых губ и сомкнутых страниц.
  
 Никакой заумной подоплёки,
 Лишь вопрос, тягучий, как смола:
 Отчего наводит грусть далёкий,
 Лёгкий росчерк птичьего крыла?..
  
 * * *
 Возле трассы, за кладбищем - новенький спальный район.
 Чтоб доехать до центра, за час до рассвета встаём.
 Дышит гарью завод в слюдяное оконце моё.
 Шумный город не спит и окраинам спать не даёт.
  
 И живые завидуют мёртвым, лежащим вблизи.
 И в тягучем безверье библейское что-то сквозит.
 А у стен новостроек, из грунта пробившись едва,
 Рвутся к небу цветы. Почему-то всё время их два...
  
 Нет же, стой! Погоди...Не части, я тебе расскажу,
 Как, проснувшись средь ночи, по комнате долго хожу.
 Я живу в самом центре, встаю без пятнадцати семь,
 И завидовать мёртвым не тянет. Не тянет совсем.
  
 Но порой снится разное. В доме напротив окно
 Вдруг зажглось. Может, там также крутят немое кино
 И сосед просыпается, щурясь на свет ночника.
 А района за кладбищем нет даже в планах пока.
  
 * * *
  
 Кате
  
 По ржавым крышам города идти,
 Эмоции листать, как ленту "Твиттера".
 Под звёздами, уставшими светить,
 Поймать твою ладонь на полпути,
 Почувствовать, что холодно без свитера.
  
 Обняться - так теплей тебе и мне -
 И ждать, пока рассвет разогревается.
 Усталым звёздам в зябкой вышине
 Желанье загадать желанья нет.
 Всё сбудется без них. Уже сбывается!
  
 * * *
 Тише, чем ветер про штиль кораблю поёт,
 Тише, чем время
 в песочных часах шуршит,
 Тише, чем жизнь неуклонно берёт своё -
 Шёпот однажды забытой в тебе души.
  
 Где-то внутри, за сплетеньем тягучих жил,
 Там, меж костей
 и клокочущих кровью вен,
 Вечный ребёнок,
 твой ангельский слепок, жил.
 Ты и не знаешь, кого поселить взамен.
  
 Он вдруг ушёл... Пустотой захлебнулся лифт.
 Кошкою бродит по комнате тишина.
 Вечный ребёнок капризен был и тосклив.
 Ты повзрослела, но радости лишена.
  
 * * *
 Я иду расставаться с тобой.
 С неба сыплет противная морось.
 Кто сказал, что мы сшиты судьбой
 И отныне не выживем порознь?
  
 Кто сказал, мол, уступки нужны,
 Чтоб самим не распасться на части?..
 Как мы были чисты и нежны,
 Как хотелось нам общего счастья!
  
 Кто сказал, что мы сшиты судьбой?
 Я сказал. Не боюсь повториться.
 Вроде, шел расставаться с тобой.
 Оказалось - мириться.
  
 * * *
 Мы не искали истину в вине,
 В пустых обидах и потухших окнах.
 Осенний день заглядывал извне,
 Как зонт бездомный: выстыв и промокнув.
  
 Нервически моргали фонари,
 Искрили струны и гудели трубы -
 Мы слушали дурное попурри
 Знакомой по весенним ливням группы.
  
 Сыграй нам, дождь... Как долго я и ты
 Стремились прочь из замкнутого круга!
 В однушке съёмной, на краю мечты,
 Мы истину нашли, поняв друг друга.
  
 А может, растворились в октябре,
 В тоске, вдруг ставшей нормой для обоих.
 Я помню только: рёбра батарей,
 Чудной узор на выцветших обоях...
  
 * * *
 Когда дожди слизнули горизонт
 И опустели вымокшие дачи,
 Меж нами юркнул скользкий чёрный зонт,
 Как чёрный кот - предвестник неудачи.
  
 Мы жили наобум, и на авось
 Надеялись в привычном неуюте.
 Тоскливый дождь пронизывал насквозь,
 И ты глядела сквозь меня, а люди
 За окнами метались в темноте,
 Ловили морось, впитывая жадно
 Безвременье, где мы уже не те,
 Что были раньше по законам жанра.
  
 Так почему застыли у окна,
 Как прежде руки друг о друга грея,
 И наглой чёрной кошкой тишина
 К остывшим чувствам льнёт и к батареям?
  
 * * *
 Заблудились в обманчивой осени, в сумерках ранних,
 И уже не понять, где мы встретим грядущую зиму.
 Пара слов на экране мобильного лечит и ранит.
 Нам тоскливо, конечно, но, в общем, вполне выносимо.
  
 И сквозь рваные сумерки, горечь молчания злого,
 Неосознанно рвёмся друг к другу, страдая нелепо.
 Телефонная сеть передаст два спасительных слова:
 "Купи хлеба".
  
 * * *
 Всё можно исправить, вернуться, начать сначала,
 Забыть, что кричал я и что ты в ответ кричала,
 Придумать предлоги и поводы быть друг с другом,
 Чтоб лодочка быта, мелькнувшая у причала,
 На окрики с горького берега отвечала,
 И чтоб голова, как когда-то, от счастья - кругом.
 Придумать предлоги и поводы быть друг с другом.
  
 Но хлюпают вёсла в белёсом густом тумане,
 Ключи в ожидании дома звенят в кармане...
 От съёмной квартиры, где я никому не нужен,
 Квартиры, в которой лишь эхо впустую плещет,
 И помнят тебя привезённые в сумках вещи.
 А море проблем снова кажется меньше лужи.
 Придумать предлоги и поводы. Знать, что нужен.
  
 * * *
 Сквозь сырость промозглого дня просочился домой:
 Знакомые звуки и запахи, скрип половицы.
 В открытую форточку веет грядущей зимой,
 И лёгкая штора как лёгкая белая птица
 Мне машет крылом.
  
 По лунным дорожкам пройдусь через кухню и зал,
 Чтоб вспомнить на ощупь нехитрые грани уюта.
 За годы сомнений так много тебе не сказал.
 Сквозь штормы и штили мы двигались в разных каютах
 Нелепых проблем.
  
 Теперь за окном расплескался октябрьский шум.
 Ты знаешь, я с детства над собственной жизнью не плакал.
 Я, может, сейчас ожиданием встречи дышу,
 И белая штора подобием белого флага
 Трепещет в ночи.
  
 Пусть "парус белеет", но бури уже не ищу.
 Довольно нам штормов, и ссор, и нелепых истерик.
 Прощаю тебя, да вот только себя не прощу.
 За окнами ночь всё прозрачней, всё призрачней берег.
 Спасительный берег.
  
 * * *
 День тусклый и серый, как взгляд старика.
 Морщинится небо над городом.
 Подёрнулась рябью седая река.
 Век осени беден и короток.
  
 Собака бездомная резво трусит
 По первому снегу, по холоду.
 Дворняге зима лютой смертью грозит,
 А если и выживет - голодом.
  
 След пёсий ложится поверх белизны,
 Вокруг теплотрассы подтаявшей.
 Когда ещё будет цветенье весны,
 И солнце проглянет когда ещё?..
  
 * * *
 Берег кисельный: тепло и топко,
 Сладко от молока.
 Лебеди-гуси над узкой тропкой
 Тянутся в облака.
  
 Буду бежать сквозь лесное диво,
 Сквозь записной лубок.
 Буду катиться в овраг с крапивой -
 Сам себе колобок.
  
 Друг позвонил: "Может, водки бахнем?
 Дома сейчас раздрай...".
 Речка молочная детством пахнет.
 Сказка, не умирай!
  
 * * *
 Вырвав из горла города лязг и скрип,
 Поезд сорвался с места, беря разгон.
 В городе N ипотека у всех и грипп.
 В городе N прицепили пустой вагон.
  
 Хочется в тамбуре хлипкую дверь отжать.
 Там, за последней преградой - закат поспел.
 Кто-то пытался на поезде убежать,
 Скрыться от города. Видимо, не успел.
  
 Словно пути для него поросли быльём,
 Не помогла ни одна из дорожных карт.
 Лишь проводница кому-то несёт бельё.
 Ей-то известно,
 что вся наша жизнь - плацкарт.
  
 II. ХИТРЫЙ РЫНОК
  
 * * *
 Высоко-высоко, где небесная синь так густа,
 Что в ней вязнут кометы, планеты и прочие тверди,
 Одинокая звёздочка, нам семафорить устав,
 Сорвалась с небосвода и тут же скользнула в бессмертье.
  
 В ледяной тишине наблюдала веками она,
 Как в запретную высь мы стремились, надежды лелея.
 Златокудрый парнишка увидел её из окна
 И звезда засияла, в ребёнке признав Галилея.
  
 Может, звёздочка знала, о чём нам неведомо, но
  
 Мы глаза поднимали так редко к далёким светилам.
 А теперь поглядели, но пусто вверху и темно.
 Показалось, та звёздочка нам никогда не светила.
  
 Показалось...
  
 * * *
 Казалось, юность поросла быльём,
 Но жажда чуда всё куда-то манит.
 С утра соседка вешает бельё
 И простыни - как паруса в тумане...
  
 Не хочется быть нудным ворчуном,
 Размениваясь на дела и вещи.
 Я распахнул рассветное окно,
 А там, в тумане - паруса трепещут!
  
 * * *
 Чьей-то улыбкой становится дождь грибной,
 Чьим-то подарком - цветы полевые, но...
 Время вернулось к началу, угрюмый Ной
 Строит ковчег и настырно твердит одно:
  
 "Хляби разверзнутся, будет шуметь вода.
 Много её утекло с допотопных пор.
 Смоет поток все деревни и города".
 Ной говорит:
 "Хочешь выжить? Бери топор.
 Будем рубить этот древний, замшелый бор,
 Строить ковчег и спасаться от смертных кар.
 Будет стихия стучаться в смолистый борт.
 Душу свою береги, позабыв про скарб.
 Выпустим голубя, скажем: скорей взлетай,
 Чтоб отыскать новый берег и шанс на жизнь...".
  
 Ной, извини, весь наш лес увезли в Китай.
 Все топоры растащили и все ножи.
 Горько вздохну и себе прикажу: "Не ной!
 Есть ведь на свете спасительный плот любви:
 Чьей-то улыбкой становится дождь грибной,
 Чьим-то подарком - цветы... Так плыви, плыви!".
  
 * * *
  
 "Небольшой островок Отечества
 Между церковью и мечетью..."
 Ирина Шевелева
  
 Из густого тумана мечеть поднялась в полный рост,
 В полумесяце шпиля затеплились блики рассвета.
 Эти первые всполохи, словно ответ на вопрос,
 Долго ль ночь коротать, долго ль слушать стенания ветра?
  
 Вдалеке на холме белокаменный высится храм,
 Устремивший кресты в небеса золотыми ключами.
 Это он отмыкает над нами зарю по утрам.
 Это в нём одиноко окошко мерцает ночами.
  
 Сколько вер и культур. Каждый житель находит своё
 В этом малом мирке, что бывает то буен, то кроток.
 Одинаково тёплое к каждому солнце встаёт
 Над густым пестротравьем из разных, но дружных народов.
  
 * * *
 Снова ива растрепала космы
 Над стремниной суетной реки.
 Выйду в отпуск, как в открытый космос,
 И - на дачу, жарить шашлыки!
  
 Говорят, раз я родился в мае,
 Значит, буду маяться всю жизнь.
 Сущность поговорки понимая,
 Сам себе командую: "Держись!
  
 Выйдешь в отпуск. Будешь слушать рощу
 И встречать у костерка закат".
 Ничего нет радостней и проще,
 Чем такие строки невпопад.
  
 Словно космос, тих июньский воздух,
 Одуревший от дневной жары.
 Слышно, как гудят над речкой звёзды...
 Вслушаешься - просто комары.
  
 * * *
 В воду - ладонь, будто щупаю пульс реки.
 Где-то в верховьях сердце Алтая бьётся.
 Это - Катунь, что шлифует материки.
 Только голыш от Пангеи нам остаётся.
  
 Древний, безжалостный холод идёт со дна,
 Тянется сквозь времена к моим тёплым пальцам.
 Будто река говорит:
  
 "Только я одна
 Вижу в тебе неприкаянного скитальца.
 Вижу насквозь, словно тысячи лет назад.
 Острую палку смартфон заменил, но - полно...
 Вижу, во мне отразились твои глаза.
 Что ты здесь ищешь так робко, но так упорно?
 Скоро, скиталец, в душе ты зажжёшь огонь
 И для познания миру откроешь разум...".
  
 Я вытираю о шорты свою ладонь,
 Делаю селфи и ухожу на базу.
  
 * * *
 В детстве каждый первый был заводилой.
 А копнёшь - сидел себе, ныл в кулак...
 Потому не ври! Знать, ума хватило
 Ободрать мне с памяти лоск и лак.
  
 Чтоб без многочисленных оборотов,
 Всё как есть, по правде, "по чесноку".
 "Эй, короче, толстого на ворота!".
 Толстый - это я. Я уже бегу.
  
 Правда, ровно в семь я бываю занят -
 Телевизор крутит мне сериал.
 И друзья кричат: "Ты там резче, Саня,
 Без тебя Ванька не возьмут в "Реал".
  
 Я спешу домой, всех бросая нагло.
 Телевизор "Радуга": рябь и свист.
 На экране скачет с катаной наголо
 Бородатый (значит, крутой) артист.
  
 Нынче вижу редко друзей дворовых.
 Разбросала жизнь, поменяла суть.
 Но при встрече громко кричу: "Здорово!".
 Остальным - срифмую и донесу.
  
 Навалилось дел, что не сделать за ночь.
 Утром на работу - касанье, пас -
 Закричит бухгалтер: "Живей, Сан Саныч!
 А не то отчёт сам себя не сдаст.
  
 У тебя экскурсия в десять-тридцать!
 Тридцать человек". Аж в глазах темно.
 Я давным-давно зарекаюсь бриться
 И похож на чудика из кино.
  
 Ровно в семь отпустит меня работа...
 "Саня, на ворота - ты жиробас!", -
 Мне кричит из детства с издёвкой кто-то.
 Нет, ребята, поздно. Теперь я пас.
  
 ОСТАНОВКА
  
 Никакой патетики, слёзных строчек.
 Просто город, вечер, кривые тени.
 Возле остановки народ хохочет
 И старушка жалобно просит денег.
  
 От такой картины мороз по коже.
 Пять рублей - в ладонь, больше нет в карманах.
 А она кивнёт, скажет: "Дай вам Боже...".
 Нет уж, лучше ей, чтобы без обмана.
  
 Или лучше - мне, чтоб исчезли беды?
 Каждый эгоист мнит себя мессией.
 Так и тянет пафосно всем поведать,
 Дескать, той старушкой была Россия.
  
 ДРУЗЬЯМ
  
 Рыхлое небо сочится осенним дождём,
 В лужах дрожат отраженья домов и прохожих.
 В гости поэтов из города юности ждём,
 Холод беззвёздных небес ощущая всей кожей.
  
 Будем на кухне под утро читать по ролям
 Строки Кутилова. Дело не в творческом зуде.
 Дело в желанье сквозь дождь (справедливости для)
 Всё же коснуться пером ускользающей сути.
  
 Рыхлое небо сочится холодным дождём.
 Нет расстояний - лишь влагой пропитанный воздух.
 Возле подъезда гостей припозднившихся ждём.
 Где же вы, звёзды? Чужие, но жгучие звёзды.
  
 * * *
 Аист устал.... Не буди его, пусть поспит.
 Он прошлой ночью сквозь ливень, под всплески грома,
 Нёс трёх детей алкашам, что глушили спирт,
 А для молящих о чуде - дитя с синдромом.
  
 Аист кружился над городом в поздний час,
 В окна заглядывал, горько вздыхал на крыше.
 Может быть, всё перепутали и сейчас
 Новую разнарядку отправят свыше?
  
 Кто просчитал адресатов в конце пути,
 Сколько им радости выпадет, сколько боли?..
 Чудо сопит в колыбельке, так не буди.
 Пусть отдыхает, ведь это лишь сон, не более.
  
 * * *
 За плечом у ангела-хранителя -
 Белый свет. Храни его, храни.
 Пусть он знает, в мире не одни
 Он и я. Тем жизнь и удивительна,
 Что не ясно, то ли вечный бой
 За меня ведёт броня живая,
 То ли я от мрака закрываю
 Ангела-хранителя собой.
  
 * * *
 Хитрый рынок ощупает и просеет.
 Будут пахнуть безвременьем и музеем
 Пожилые торговцы под зноем летним,
 Каждый день для которых давно последний.
  
 Подойди к ним поближе, шепни на ушко,
 Что часы с безголосой, слепой кукушкой
 Ты готов обменять лишь на прах эпохи...
 И послушай их громкое "ку" на вдохе.
  
 Бесприютная вечность течёт меж пальцев,
 Из игральных костей вымывая кальций,
 С лиц прохожих стирая остатки грима...
 Здесь тебя за одну из безделиц примут.
  
 * * *
 Ключ на старт!
 Эпоха сплошного сюра.
 Бытонавты
 новых миров не ищут.
 Прилетели. Сели.
 Прости нас, Юра,
 Но забыты звёзды.
 Займёшь мне тыщу?
  
 * * *
 Пальцы - по клавишам. Галочка в нужной графе.
 Пара хэштегов: #зажгли_офигительно #дико.
 Селфи с концерта запостил в "Фейсбуке" Орфей.
 Через секунду их лайкнуть должна Эвридика.
  
 Город кипит: беспокойный, безумный, чумной.
 Поезд метро заливает волной человечьей.
 Втиснувшись боком, сквозь зубы ругается Ной.
 Что-то про тварей и этот безрадостный вечер.
  
 Мчатся маршрутки. Устал молчаливый Харон
 В душный салон за оплатой протягивать руку.
 - На остановке, пожалуйста.
 Спальный район
 Сонно плывёт за окошком под музыку Круга.
  
 Пять пропитых мужичков олимпийских кровей
 Глушат из пластика. Нет смысла в лучшей посуде.
 Зевс-громовержец им всем разливает портвейн.
 - Вздрогнем, ребята! Ведь мы же вершители судеб.
  
 * * *
 Родион Раскольников, ушлый блогер,
 Проживает в съёмной своей берлоге,
 А хозяйка злится и "водит жалом",
 Говорит парнишке, что задолжал он.
  
 Потому он гуглит в кафешке рядом:
  
 "Как свалить старушку крысиным ядом?",
  
 "Где купить травмат?",
  
 "Как собрать глушитель?",
  
 "Тварь ли я? Хоть лайками поддержите!".
  
 Всё.
  
 * * *
 По центру сцены, на стене - ружьё,
 Нелепое в трагедии Шекспира.
 Дотошный зритель думал: "Ё-моё,
 Ну почему не шпага, не рапира?!".
  
 Другой смекнул:
  
 "Ружьё - как тяжкий рок,
 Нависший над страной, где Клавдий правил!".
  
 Вот только Гамлет не спустил курок,
 Хоть дядя был совсем не честных правил.
  
 "Какой глубокий, тонкий смысл сквозит!",-
 Шептались люди, выходя из зала.
  
 "Вчера убрать забыли реквизит", -
 Уборщица уборщице сказала.
  
 * * *
 Ермак доплывёт. И Чапаев тоже.
 "Титаник" дойдёт до Нью-Йорка, но
 Как только фантазия крылья сложит,
 Ермак и Чапаев пойдут на дно.
  
 Поднимется айсберг над чёрной гладью,
 Холодный и острый, как взгляд врага.
 А девушка в лёгком вечернем платье
 Руками взмахнёт и нырнёт... в Вагай.
  
 Урал колыхнётся, качнётся Лета.
 Потом застучит по воде весло.
 Все вынырнут разом в цветное лето,
 Не в силах понять, что им жизнь спасло.
  
 И, будто окутаны светом горним,
 Пойдут по воде сквозь густую тьму.
 Их всех поведёт безголосый дворник,
 Который ещё не забыл Му-му.
  
 * * *
 Мы уйдём вслед за летом
 В печальную, влажную высь.
 Без вещей, без билетов.
 До смертного вздоха - сбылись.
  
 Снег завертится колко,
 Часы застучат о былом.
 Станем книгой на полке,
 Бездомным душевным теплом.
  
 Станем запахом пыли,
 Врачующим словом... И пусть!
 Это значит, мы были.
 А строки - наш пульс.
  
 * * *
 На влажных рельсах - брызги тишины
 И отсветы от фонарей окрестных.
 Здесь свет земной вбирает свет небесный
 И делает земное неземным.
  
 Сквозь сумрак утекают поезда,
 Становятся такой же серой дымкой.
 Висит над миром блёклой невидимкой
 Пронзительно-последняя звезда.
  
 Её едва возможно разглядеть
 В космическом пространстве надо мною.
 А ей ещё лететь-лететь-лететь...
 Из горних высей. Становясь земною.
  
 III. МЕЖ ТОПЕЙ БРУСНИЧНЫХ
  
 * * *
 Придорожный "Рай" предлагает плов,
 Шаурму на вынос и крепкий чай.
 За одним из выщербленных столов
 Распивают горькую два бича.
  
 У того, что справа - помятый нимб.
 У того, что слева - одно крыло.
 Он совсем не ангел, и чёрт бы с ним,
 Горестно вздыхающим о былом.
  
 Дело не в эпохе и взглядах на
 Неуёмность духа и бренность тел.
 Но висит в вагончике тишина,
 Будто ангел только что пролетел.
  
 * * *
 Дичают, "волчают" домашние псы на цепи.
 Мы в собственной жизни не часто встречаем иное....
 В сердцах чертыхнётся спасатель, багром подцепив
 Измятого смертью, безвестного сельского Ноя.
  
 Соседи руками всплеснут, дескать, жаль алкаша.
 Чуть вскрылась река, стал чинить самодельную лодку.
 Хоть пил беспробудно, а всё же - живая душа,
 И знатный рыбак был на зависть всему околотку.
  
 Его пронесут через сени в неприбранный дом,
 До бывшей жены в сотый раз дозвониться не смогут.
 Примчится дворняга, начнёт барабанить хвостом.
 Она опоздала, но всё же пришла на подмогу.
  
 * * *
 Сибирские реки на север текут.
 Об этом с рождения знают
 Татарин и русский, остяк и якут
 И каждая птица лесная,
  
 И сумрачный лес, перешедший в тайгу,
 Сплетение веток упругих.
 Сибирские реки на север влекут
 То утлые лодки, то струги.
  
 Меж топей брусничных, в таёжной глуши
 Любая тропа - словно речка.
 Теряется в сумраке хвойном, шуршит
 И шепчет на вечном наречье.
  
 КУЛАЙ
  
 1
  
 Снега скрип,
 ветра вой,
 ветра лай.
 И деревья, нависшие грозно.
 В этих дебрях затерян Кулай,
 От которого веет морозно.
  
 Здесь меж сосен седых, в полусне,
 С ветром истина бродит простая:
 Снег, конечно, сойдёт по весне,
 Но уже никогда не растает.
  
 2
  
 ...А зима в этот год оказалась буранная, злая.
 И земля - будто камень, и воздух холодный, как лёд.
 Двое рыли могилу в таёжной глуши, у Кулая,
 И ругались: "Кайло этот смёрзшийся грунт не берёт!"
  
 И земля не брала небольшое, иссохшее тельце,
 Что лежало поодаль, а сверху накинут мешок.
 Двое рыли могилу (а в прошлом они - земледельцы),
 И лопата вгрызалась в холодную твердь на вершок.
  
 Что бы ни было сказано - всё будет блёкло и косно.
 Наших слов тем, кто сгинул, услышать уже не дано.
 Лишь в апреле земля отошла от мороза, но - поздно.
 Заровняло могилу, истлели и плоть, и сукно.
  
 У таёжной реки буйноцветие трав - можно в рамку
 Этот дикий пейзаж и на стену, чтоб радовал глаз.
 Где те двое страдальцев, в слезах положившие мамку
 Под промёрзшей земли неумело приподнятый пласт?
  
 Их уже не найдут. В документах останется крестик.
 Васюганская топь не проклюнется новой тропой.
 Пойте, ветры, о том, что Небесное Царствие есть, и
 О невинно погибших, таёжная птица, пропой.
  
 * * *
 Проносятся тучи над Ошею.
 Провинция в самом соку.
 "Провинция" - слово хорошее,
 Когда не уходят в загул
 Обычные сельские жители,
 Не тащат на сдачу цветмет,
 В соседстве живут уважительно
 И Ганс, и Иван, и Ахмед.
 Когда, словно в тексте у классика,
 Словечко к словечку - строка:
 То луг со стогами, то пасека,
 То в диком разливе река.
 ...Пейзаж перешел в наваждение.
 Провинции тихой исток
 Всё чахнет, но избы с рождения
 На запад глядят и восток.
 Им в пасмурных сумерках грезится,
 Что время повёрнуто вспять.
 Река с отраженным в ней месяцем
 Сроднит и напоит опять.
  
 * * *
 "Здравствуй, мама! Пишу на привале, мечтая о том..."
  
 Фронтовой треугольник летит через Одер и Вислу.
 Где-то тихая Родина, ветхий родительский дом,
 И высокое, мирное небо висит над прудом.
 Но над кратким письмом фронтовая цензура нависла.
  
 Нет меж строк ничего, что могло бы нарушить устав,
 Ничего, что могло бы сорвать наступленье, и всё же
 Задержалось письмо. Плачет мать, от безвестья устав,
 И в неясной тревоге найти себе места не может.
  
 "Здравствуй, мама! Пишу на привале, мечтая о том,
 Чтоб вернуться скорее. Я верю, победа за нами!.."
  
 А высокое, чёрное небо висит над прудом,
 И усталые звёзды глядятся в родительский дом,
 В дом с тревожными снами.
  
 * * *
 От озера дорога повела
 Вдоль фермы, где от фермы - только остов.
 Всё меньше население села,
 Всё больше население погоста.
  
 Иваны, не забывшие родство,
 Стоявшие от века друг за друга,
 Лежат теперь так близко для того,
 Чтоб, в Рай шагнув, подать соседу руку.
  
 * * *
 Разъятая на органы страна:
 На лес, на нефть, на золотые жилы.
 В глубинке, где пригрелась тишина,
 Ждут городских поэтов старожилы.
  
 Неужто, я так беспросветно глуп,
 Что вижу немощь в этой древней силе?
 Шесть лавок, восемь стульев - сельский клуб,
 Куда нас со стихами пригласили.
  
 Здесь пели ветры испокон веков.
 Теперь тайга всё реже и плешивей.
 И страшно в этом царстве стариков
 Сфальшивить.
  
 * * *
 Цепью прикованный, мель сторожил весной,
 Летом и осенью верный теченью бакен.
 С первой зарницей блестел над речной волной.
 Свежая краска лоснилась, как шерсть собаки.
  
 Но не бросался на баржи, скрипя им вслед.
 Лишь наблюдал очертанья случайных судеб.
 А за молочной рекой в небольшом селе
 Жил мужичок: весь в сомнениях и мазуте.
  
 Он искалеченный бакен весной латал,
 Сызнова красил. Но вдруг... мужичка не стало.
 Шли корабли и паромы, и снег слетал
 В сонную воду, где бакен скрипел устало.
  
 Долго ли, коротко, снова придёт тепло.
 Лёд захрустит и пойдёт, обнажая мели,
 Вниз по теченью. Наш бакен туда снесло.
 Там его острыми кромками перемелет.
  
 * * *
 В заснеженном доме, у русской печки,
 Сплетаются сказки, мечты и были.
 От речки Вагая до Чёрной речки -
 Полметра и горстка архивной пыли.
  
 Вагай с цепенеющей Чёрной речкой
 Текут подо льдом мимо дома. Мимо.
 В заснеженном прошлом, у русской печки
 Все беды вселенские поправимы.
  
 Меж стылой землёй и бессмертным небом
 Года и столетья легко пружинят.
 А где-то идёт секундант по снегу...
 А где-то кровавит клинки дружина...
  
 Но снова течёт пред глазами морок
 И пятятся воды реки забвенья,
 Как будто десантники Черномора
 Пришли кирзачами месить теченье.
  
 И космос трещит, будто мозг похмельный,
 И могут герои спасти друг друга.
 Вот взял бы Ермак пистолет дуэльный,
 А Пушкин царёву надел кольчугу.
  
 В заснеженном доме, у русской печки,
 Все беды истории повторимы,
 Ведь в выстывшем прошлом у Чёрной речки
 Ермак раз за разом стреляет мимо.
  
 * * *
 Машет вьюга белым помелом -
 Стылая, бездушная транжира!
 Замело дорогу. Замело.
 И в глуши, у "свёртка" на село,
 ПАЗик выгружает пассажиров.
  
 Километры снежной целины
 Где ещё вчера вилась дорога.
 Были огоньки вдали видны.
 Нынче не узнать былой страны -
 Только вьюга меж людьми и Богом.
  
 У него за пазухой, в глуши,
 Машет вьюга, белая на белом.
 Не глуши автобус, не глуши.
 Зябко здесь и рядом ни души.
 Где душа? И что теперь нам делать?
  
 * * *
 Цвела Атлантида. И шли по реке корабли.
 И с музыкой тёплой ложились ветра на причалы.
 Жила Атлантида. Великая. В центре земли.
 И гостя любого как старого друга встречала.
  
 Теперь говорят, что всё было иначе, но я
 По лицам чинуш, по их едкому, сальному тону,
 Всё понял - скрывают. Была Атлантида моя!
 Сидят и боятся пускать на руины Платона.
  
 Вывозят леса. Драгоценные. Красных пород.
 Пылят большегрузы, сминая асфальт по дорогам.
 Была Атлантида. Её многоликий народ
 Теперь забывает, но всё ещё помнит о многом.
  
 Её захлестнуло. И смыло. И будто бы нет.
 Руины заводов как древние склепы вдоль трассы.
 Лишь память о прошлом сменяется звоном монет,
 Становится байкой для сытого "среднего" класса.
  
 Прощай, Атлантида... Один у обрыва стою.
 Крикливая чайка кружит над волной одичало.
 Я слушаю ветры. Лишь ветры правдиво поют
 О том, что история всё возвращает к началу.
  
 Была Атлантида. Не помнить об этом нельзя,
 Иначе к чему все старанья и чаянья предков?
 Горячие ветры, над гладью речною скользя,
 Поют нам о прошлом. Свежо. Неразборчиво. Редко.
  
 2016 г.
  
 ЛЕОНИД
  
 Памяти поэта Леонида Чашечникова
  
 Закрыта книга, а строка звенит.
 Так меч простора просит, в ножнах лёжа.
 Не древний царь, спартанец Леонид,
 Владел клинком,
 но сельский мальчик "Лёша".
  
 А путь его был долог и тернист:
 Сквозь сумерки времён, навстречу свету
 Шёл молодой, весёлый баянист,
 Наш Лёнька -
 выпускник из "культпросвета".
  
 Судьба его мотала по стране.
 То в Астрахань влекла, то в Подмосковье.
 Пыталась выжечь, утопить в вине,
 Лишала близких, времени, здоровья.
  
 Но строчке нет покоя. Всё звенит.
 Всё требует, чтоб я прочёл и понял.
 Как будто ждёт почивший Леонид
 Того, кто вложит меч в свои ладони,
 Чтоб слово обожгло живым огнём
 И в ясности звенящей укрепило...
  
 А русские поэты день за днём
 Подмоги ждут. И гибнут в Фермопилах.
  
 * * *
 Беспросветное времечко
 Да сосед-хитрован...
 Зацелованный в темечко
 Шёл по жизни Иван.
  
 Обобрали наивного.
 Был раздет и избит.
 Сколько видывал дивного?
 Сколько было обид?
  
 Горе жгло и корёжило
 На потеху врагам.
 Меж похмельными рожами
 Вёл Господь дурака.
  
 Раны прежние зажили,
 Поутихло в душе.
 Кто там плёткой охаживал?
 Он не помнит уже.
  
 Доверяясь Учителю
 В сложный жизненный миг,
 Улыбнулся мучительно...
 И опять напрямик.
  
 * * *
 Лишь позовут свергать царя,
 Поманят троном,
 И вновь кровавая заря
 Над тихим Доном.
  
 Хоть нет от правды ни следа
 В заморской мантре,
 Уйдёт на киевский майдан
 Безусый Андрий.
  
 Потом: нацгвардия, Донбасс
 И встреча с батей.
 А дальше: "Сынку!", - хриплый бас.
 А дальше... Хватит!
  
 Но сквозь года и города:
 "Я слышу, сынку!",
 И не ответит никогда
 Остап из цинка.
  
 Вот только кровь на всех одна
 И горечь дыма.
 На тех и этих тишина
 Неразделима.
  
 Смешает повести финал
 И быль и небыль.
 Ждёт тех и этих тишина,
 Земля и небо.
  
 * * *
 Люди без Родины. Куртки - с чужого плеча.
 Преданы, проданы. Впору рыдать и кричать.
 Можете тешиться мыслью, мол, "нам не грозит".
 Тысячи беженцев молча идут по Руси.
  
 Скрыться стараются от накрывающей тьмы.
 Вздрогни же, знающи: это могли быть и мы.
 Тяжко и горестно песни казачьи поют.
 Где с нашей гордостью нам бы нашёлся приют?
  
 К детскому лагерю где-то в Сибирской глуши
 ПАЗик залатанный узкой грунтовкой шуршит.
 Плещет за окнами ясная звёздная высь.
 Все разом вздрогнули...
 - Здравствуйте! Как добрались?
  
 * * *
 Я верой и правдой служил королям.
 Я книгу предательств читал по ролям.
  
 Меня не коснулись ни яд, ни кинжал.
 Я Пушкину пулю в "Ле Паж" заряжал.
  
 Я вслед за Багровым входил в бельэтаж,
 Строгал Командору его карандаш.
  
 Во всём я виновен до Судного дня,
 И каждый готов указать на меня
  
 Своей театрально дрожащей рукой.
 Я тот, кто виновен, - я кто-то другой.
  
 * * *
 ...Но, отказавшись верить наотрез,
 Беззубый рот в усмешке злой ощерив,
 Шёл римский стражник медленно к пещере,
 А вслед ему неслось: "Христос воскрес!".
  
 Вёл стражника неясный интерес.
 Он замер в кротком сумраке гробницы,
 И, дрогнув, поднял с пола плащаницу.
 И прошептал: "Воистину воскрес...".
  
 * * *
 Я всё мягче иду по земле,
 Но всё так же не знаю, куда.
 За десятки истоптанных лет
 Поменялись мои города.
  
 А безвременье дико гудит,
 Дует в медные трубы беда.
 Что ещё мне осталось пройти,
 Знают только огонь да вода.
  
 Что ещё? По полям и лесам,
 Где стрекочет наивный сверчок...
 То ли жизнь такова, то ли сам -
 Дурачок?