В эту оттепель дули промозглые невские ветры,
Пробуждённая память зачем-то стучала в виски,
И хотелось лишь музыки в стиле советского ретро,
Чашки чая в постель, и на ноги – цветные носки.

Ветер шарф ей трепал, подгонял, словно Малую Невку.
Растворялся в оттаявших лужицах стук каблуков,
И она заскочила в трамвай, направляясь на Ржевку,
В этот спальный район, что зовётся страной дураков.

Мимо плыли высотки, как лайнеры в море цветастом,
За бортом оставляя волну перелистанных дней.
Он наставником был, был подкованным энтузиастом,
А потом утонул в суете и остался на дне.

А у школьных ворот так же медленно гаснут окурки,
Так же преданно время в холодной квартире молчит.
И она запахнулась в халат, притворяясь снегуркой,
И о нём вспоминала в тускнеющей рыжей ночи.

Похудел календарь. А с лица осыпается пудра,
Только зеркало снова улыбку в себе искривит.
В этот час, когда зимняя ночь превращается в утро,
Он, должно быть, сопел и не помнил о школьной любви.

А она не спала. И при свете по-детски скучала,
Выходила на мокрый балкон с сигаретой в руке
И смотрела в потухшие окна. А Ржевка молчала,
И светлело февральское небо косой вдалеке.

Ей хотелось бежать и не мучить себя Достоевским,
Лишь бы как, лишь бы с кем, только прочь от пустого стола,
Хоть с соседом, хоть с чёртом самим, хоть с поручиком Ржевским,
Чтобы только весна у подъезда догнать не смогла.