Я морю родному признанья писал,
спрессовывал вздохи в сонеты.
В прибоя волнах, в очертании скал
без лишних вопросов ответы искал,
не зная зачем мне ответы.

В открытом же море суть жизни проста
и сдобрена долей босяцкой...
Когда горизонта даль всюду пуста,
обычное дело - тянуть не за страх
для братии нашей рыбацкой.

Рыбак - вот кто трудится в море сполна
и места здесь нет авантюре:
рвёт жилы свои от темна до темна,
на хлеб с маслом и на бутылку вина, -
за боль и мозоль - по купюре.

На деньгах он сам дорисует нолей
слезами любого калибра.
Рыбак, потом-кровью ты волны полей,
от этого море ещё солоней
и больше на тысячи литров.

Достань что жена собрала на обед,
оставь пока, брат, колотушку.
На вымокшей слани колбасный фуршет.
Из тьмы рундука вынь на божий, на свет
с эмалью надколотой кружку.

На грудь "сто грамм" принял, туда ж закусил,
глаз острым стал, руки сильнее;
ты с новым запалом каладу схватил.
Ждёт рыба тебя, о которой просил...
Почти как у Хемингуэя.

Гладь зеркала рябью царапнул сквозняк
и в небе какой-то Малевич,
барашки бьют в борт, пора бросить темляк.
Про то, что мол, в сущности буря - пустяк -
бессовестно врёт Макаревич.

Волна бурухтанит, на темя жмёт смог -
Пандоры легко открыт ларчик.
А дома жена истоптала порог...
Я с трепетом глажу "Ямахи" сапог:
"Давай, вывози, Боливарчик."

И нашей "Казанке" тогда повезло,
в тот день стороной прошло горе.
И всем остальным повезёт пусть назло
Беде - старой гипсовой бабе с веслом.
Храни, Отче, рыбака в море!

*
Я морю родному признанья пишу,
прессую волненья в сонеты
и больше пока ничего не прошу...
Всю жизнь будет память курить анашу,
на выдохе - эти сюжеты.
_  _  _