Потому и живу...

Состраданьем солёным набита душа, как кадушка;
и в кладовочке памяти – ворохи прОжитых дней…
Потому и живу, что татарских кровей четвертушка
крепкой нитью прошила три четверти крови моей!..
Потому и живу, что подёрнуты чувственной рябью
воды илистых прудиков воспоминаний моих;
и стихи, словно рыбы, раздувшие нежные жабры,
наплывают на мой истекающий речкой язык…
Потому и живу, что упрямо за правду сражаюсь,
пуще глаз берегу непродажную совесть мою,
и за сильных молюсь, и за слабых бесстрашно вступаюсь,
и бессмертье в стихах добрым людям за так раздаю…
Потому и живу, что Романов сидит в арестантской,
а Ульянов в Кремле гордо выпятил острый кадык,
и клевреты его расчищают от русских пространство;
то тюрьмой, то войной, то реформами бьют их под дых…
А когда я умру, и покроются пеплом сугробы,
и ручьи помутнеют, и взвоют бездомные псы…,
пусть на белом цветке, что положат на крышечку гроба,
образуется капелька чистой, прозрачной росы… 



Слышишь, Время?..

Слышишь, Время?.. Подай мне хоть корочку хлебушка
и рюмашку налей, чтобы стало в желудке тепло!..
Я совсем обнищал… Да и Манна не сыплется с небушка.
Всё везенье моё, как водичка сквозь дырку, ушло.
Я душою невольно тянусь к разлюбившим и умершим.
Я на женщин смотрю и не вижу, ни лиц их, ни тел.
И тоска меня рвёт на куски беспощадно, безудержно…
Я плыву по волнам повседневных бесчисленных дел.
Я почти не боюсь просто так  не проснуться, вдруг, утречком,
и дымком из трубы полететь, и растаять вдали…

Об одном лишь прошу! Сыпаните мне Манны на блюдечко,
чтоб родные мои без меня прокормиться могли…