Пролог:

Сын-подросток серьёзно, по-взрослому
пожилого отца попросил: 
«Расскажи мне про Первоапостолов».
А отец – как язык проглотил.

С полминуты он думал мучительно;
вспоминал всё что слышал, читал...,
а потом, вдруг, ответил решительно:
«Это те, кому Бог помогал
делать всю мировую историю,
становиться её костяком.
Не силен я в библейской теории
и с религией мало знаком,
но четыре апостольских имени
я могу тебе, всё же, назвать.
Если спутаю что, извини меня.
Но на мелочи, в общем, плевать.
Вот, к примеру, Иаков, по-моему,
был каким-то еврейским вождём,
и достался, увы, жребий злой ему.
Мы поныне все помним о нём,
так как с ним непосредственно связана
вся история концлагерей.
Если в списке «Иаков» указано,
немцы сразу решали: еврей.
И не важно, какая фамилия.
Тут не шла о фамилии речь.
Есть «Иаков» в семейственной линии –
значит, сразу в концлагерь и в печь.
Мне из детства роман вспоминается.
Перечесть бы его я не прочь.
«Королева Марго» называется...
Там про Варфоломееву ночь.
Эта ночь стала вехой в истории
католических развитых стран,
ведь, тогда-то как раз и устроили
протестанты резню христиан.
Те, как бедные, робкие кролики,
стали жертвой жестокой резни…
Впрочем..., может быть, били католики
протестантов. Забыл. Извини.
У фанатиков, так получается,
предводитель был, Варфоломей.
Как апостол, он упоминается
в манускриптах Евангельских дней.
Полководцем, великим воителем
был известный апостол Андрей.
Все считают его покровителем
войска Родины славной твоей.
Может, что-то слегка я и путаю...
Но, надеюсь, всё именно так.
Как ещё объяснить пресловутое
изреченье «Андреевский флаг»?
Про Иуду ты знаешь, наверное.
Тут история очень проста.
Он за сумму смешную, мизерную
предал Бога – Исуса Христа.
Всё, сынок. До чего ж заболтался я!
Мне пора уже в офисе быть.
Докажи, что не зря напрягался я.
Постарайся-ка ты не забыть,
что содержится в древних преданиях,
кто такие Иаков, Андрей
и виновны в каких злодеяниях
гад Иуда и Варфоломей».

Взгляд уставив в отцовскую спину,
мальчик выкрикнул несколько фраз,
обещая, что в будущем сыну
перескажет весь этот рассказ.

ЭТО БЫЛО В ЧЕТВЕРГ…

Это было в четверг, перед тем, как
Спаситель, увенчавшись терновым венцом,
положил на ладонь наши судьбы, как нити,
и вступился за нас пред Отцом.

Это было в четверг. Мир застыл на мгновенье,
преисполнившись смертной тоски.
Он взял хлеб со стола и, вздохнув с облегченьем,
не спеша, разломил на куски.

Хлеб и чашу с вином запуская по кругу,
сотрапезникам Он повелел:
«В мир ступайте и там, помогая друг другу,
отделяйте зерно от плевел!
Кровь и тело мои пусть вам будут порукой
в том, что свет доброты не угас,
в том, что я на кресте этой страшною мукой
пред Отцом заступился за вас.
Я смягчу Его гнев, ну а вы постарайтесь:
созовите всех добрых людей
и в грехах вместе с ними открыто покайтесь
перед памятью жертвы моей.
Ну, а коли не выйдет – на всё Божья воля.
Значит, пробил последний ваш час…
Так ступайте ж. Не бойтесь ни смерти, ни боли.
Вот и всё. Вот и весь мой наказ».

Это было в четверг, перед тем, как
Спаситель, увенчавшись терновым венцом,
положил на ладонь наши судьбы, как нити,
и вступился за нас пред Отцом.

ИОАНН

Он три дня перед смертью молился,
благодарность Христу возносил.
- Чем же я перед Ним отличился?
Чем любовь я Его заслужил?
Я стал самым счастливым из смертных!
И за что мне такая судьба?!
Сколь таится событий заветных
за морщинами этого лба!

Он взглянул на свое отраженье
в чаше чистой воды из ручья.

- И за что мне такое везенье?
Почему стал избранником я?
Бог помог к Каиафе пробраться,
про злодейство Иуды узнать,
на Голгофе с Христом попрощаться,
от Него порученья принять.
Это мне поручил попеченье
Он о матери скорбной своей:
в меру сил стать Её утешеньем,
защищать от жестоких людей.
Но и это не всё! Это мне Он
Поручил донести до людей
весть о том, что Господь наш разгневан
и, что близок конец наших дней…»

Он вздохнул, как вздыхают от счастья,
и скончался, мгновенье спустя,
получая от Бога Причастье,
улыбаясь, совсем как дитя.

МАТФЕЙ

Когда в яму его опускали,
чтоб по горло засыпать песком,
он кричал: «Эфиопы, не дали
обойти вы мне мир ваш пешком!
Я рассказывал вам о служеньи
самого Иисуса Христа!
Пусть за это меня ждут мученья!
Не беда. Зато совесть чиста!
Я когда-то был мытарем строгим,
кровопийцей для бедных людей.
Собирал с них большие налоги.
Мне в догонку кричали: «Злодей!»
Не любили меня и боялись,
не здоровались люди со мной.
Было дело - камнями кидались.
Обходили мой дом стороной.
Иисус проявил милосердье:
в дом ко мне на обед Он пришёл.
В том, что долг выполнял я с усердьем,
Он большого греха не нашёл.
И я бросил свой дом и работу,
бросил всё и пошёл за Христом
для того, чтоб поведать народу
обо всём, что случилось потом:
о бесчисленных тех исцеленьях,
что творил Он повсюду, где мог,
о распятье Его, воскресеньи...
Я кричал: «Нам послал Его Бог!»
……………………………………
Палачи-эфиопы уж скрылись из виду.
Он зажмурился крепко, притих,
а потом прошептал, что не держит обиду
и попросит прощенья для них.

ПЁТР

Он просил палача: «Бей точнее.
Я от боли уже сам не свой.
Так распни же меня поскорее!
И молю тебя! Вниз головой!»

А палач, многоопытный воин
удивлённо спросил: «Почему?»
И услышал в ответ: «Недостоин
я в распятье быть равным Ему.
Проходя через крестные муки, 
я хочу униженье принять
и прошу не лицо и не руки,
а лишь ступни мои приподнять.
Он увидит моё униженье
и поймёт, через что я прошёл,
и поймет, что за три отреченья
я прощенья себе не нашёл.
На Земле я стал камнем под Храмом,
основаньем постройки большой!
Я! Предатель, снедаемый срамом,
с истекающей кровью душой!..
Я сегодня у врат поднебесных
об одном буду Бога молить:
стать обычным привратником честным...
Обещаю к Нему не входить...

ФОМА

Взгляд свой в землю решительно вперив
и не слыша почти ничего,
он твердил: «Я не верю! Не верю!
Покажите мне раны Его!»
Разметав свои кудри густые, 
он упрямо затряс головой,
поднял взор и увидел Мессию.
Тот стоял перед ним, как живой.
Скорбь, усталость, жестокие муки
на лице Иисуса слились.
Протянув обагрённые руки,
Он упрямцу сказал: «Убедись.
Прикоснись к моим ранам перстами,
ощути на себе мою кровь.
На востоке душой и устами
проповедовать будешь любовь.
Путь твой в Индию будет нелёгким,
ученик мой упрямый Фома,
Не назвать тебя тихим и кротким,
но в тебе есть пытливость ума.
В этом качестве вижу поруку
в том, что справишься с делом своим,
в том, что ты овладеешь наукой
управлять недоверьем людским,
обращать недоверие в веру
и для множества тёмных людей
становиться великим примером
и носителем воли моей!»

И Фома, становясь на колени
пред самим Иисусом Христом,
повторял про себя: «Тем не менее,
я дотронусь до раны перстом…»
Он коснулся пробитой десницы, 
обагрил свои пальцы слегка
и неистово начал молиться,
прошептав: «Я с тобой на века!»
………………………………….

А узнав про успенье Марии,
он оставил служенье своё,
чтоб взглянуть на останки святые,
и в гробу не увидел Её.

ФИЛИПП

Он в тот вечер хватался за сердце,
понимая, что ночью умрёт.
«Я сумел окрестить иноверца, 
если память моя мне не врёт.
Он был тёмен душою и ликом,
зол на мир, ибо был оскоплён,
но в мечтаньях своих о Великом
был безмерно, безмерно силен!..
Он мечтал о незыблемом мире,
о богатстве для бедных людей.
Он хотел, чтоб мужчины любили
жён своих и, конечно, детей;
чтобы люди все верили в Бога
от рожденья до смертной черты,
чтоб пред ними лежала дорога
в Царство совести и доброты.
В мыслях, чувствах он был непорочен
и имел золотые уста,
ну и мне захотелось, вдруг, очень
рассказать ему всё про Христа,
как три года вершил Он служенье,
нёс свой крест, выбиваясь из сил…

Он всё выслушал и о Крещении
неожиданно сам попросил.

АНДРЕЙ

Он был первым, кому выпал жребий
помогать Иисусу Христу!
И не даром от нынче на небе!
Он лелеял одну лишь мечту:
стать носителем радостной вести,
самой главной, Вселенской, Благой,
чтобы люди Душою воскресли,
чтобы жить стали жизнью другой,
преисполненной светлого смысла –
смысла вечной всеобщей Любви;
чтобы миром не правили числа,
чтобы мир не купался в крови.
Он дошёл до Руси изначалья,
он напился воды из Днепра,
первозванным его величали,
рыболовом и братом Петра...
Он в себе сочетал гармонично
доброту и любовь к чистоте,
и распят был совсем необычно:
на косом, икс-образном кресте.

ФАДДЕЙ

Посреди Араратской долины
в чаще леса струится ручей.
Здесь и встретил свою он кончину,
старый праведник Левий Фаддей.

Он жестокое местное племя
к мирной жизни пытался призвать.
Он всё время твердил: «В наше время
не по-Божьи людей убивать».
Он рассказывал про Иисуса
(так учителя звали его),
говорил, что шаманы все – трусы;
что не могут они ничего,
что они покрывают богатых
и всегда им готовы служить;
что, когда брат идет против брата,
властьимущим вольготнее жить.
Он кричал, что за это ученье
извели Иисуса Христа,
изначально подвергнув мученьям –
пригвождению к древу креста!..

Мудрый вождь проповедника слушал
и не мог разобраться никак,
почему в его чёрную душу
заползает панический страх,
но, увидев, как вывернув шеи,    
стража скорбно на старца глядит,
указал он перстом на Фаддея
и изрёк: «Пусть он будет убит!»

И Фаддей всё молился и плакал,
от немыслимой скорби вопил…

А потом посадил его на кол
бессердечный палач Самуил.

ВАРФОЛОМЕЙ

У святой Араратской вершины –
там, где вьётся Аракс, словно змей,
на рассвете казнили мужчину
с длинным именем Варфоломей.
И когда нанесли ему рану
(но не насмерть: сломалось копьё),
он припомнил родимую Кану –
небольшое селенье своё.
И за несколько кратких мгновений,
что ушли на замену копья,
словно призраки, вышли из тени
все событья великого дня.
Тут же вспомнился свадебный ужин:
как гостям не хватило вина,
как жених был всем этим сконфужен,
как невеста, вдруг, стала бледна,
как отец жениха убивался,
всё кричал: «Со стыда удавлюсь!»
и как с места неспешно поднялся,
и к колодцу пошёл Иисус;
как воды зачерпнул Он кувшином
и как стало казаться всё сном
в миг, когда он наполнил мужчинам
чаши терпким, прекрасным вином…
……………………………………….
А когда молодой копьеносец
подошёл к нему с новым копьём,
он подумал с тоской, что уносит
эту память живую о Нём.

СИМОН

Он смотрел на Кавказские горы,
вспоминая зелотство своё.
В ту лихую, разбойную пору
всё решали кинжал и копьё.
Всё сводилось к сведению счётов:
глаз за глаз, зуб за зуб, смерть за смерть.
Основная задача зелота –
отомстить чужеземцам суметь,
отомстить за утрату свободы
величайшей на свете страны,
за глумленье над верой народа;
за святыни, что осквернены,
за допущенное надругание
над историей предков святой
и за рабское существование
в тяжких муках под римской пятой.
Вспомнил он, как назвал его трусом,
рассердившись, суровый отец
в день, когда, повстречав Иисуса,
он решил, что зелотству конец,
что пора отказаться от мщенья
и себя посвятить доброте,
даже если его ждут мученья:
кнут, петля или смерть на кресте!
……………………………………
Он не чувствовал боли и страха,
ощущая себя, как во сне…
А палач чёрным камнем с размаха
прибивал его руки к сосне.

ИАКОВ–ВОАНЕРГЕС (брат Иоанна)

Избивали его на закате,
замотав грязной тряпкой уста,
а он думал, при этом, о брате,
вспоминал сцену казни Христа;
вспоминал, как их мать на Голгофе
всё рыдала и грызла кулак,
наблюдая за струйками крови
на пробитых гвоздями ногах;
вспоминал о губах Его синих –
тех, что будто и ныне твердят:
«Боже! Боже! Прости их! Прости их,
ведь, не знают они, что творят!»
……………………………………….
Рубанул Его Ирод умело,
рубанул хладнокровно, с плеча...
Вот и всё... Обезглавлено тело...
Тьма сгустилась... Задута свеча...

ИАКОВ

Тихо брёл он по берегу Нила,
устремив тупо взор свой в песок.
Убежать ему сил не хватило:
конвоир был силён и высок.
Он догнал, повалил его наземь,
долго бил рукояткой меча
и повёл прямо в город, на казнь,
чтобы там передать палачам.
Забывая про боль во всем теле,
он всё думал и думал с тоской
о святом Иисусовом деле.
«Проповедник-то я никакой, –
упрекал он себя беспощадно. –
Не умею людей убеждать.
Говорю неумело, нескладно…
Разве ж мог я со злом совладать?..»

Тут он поднял горящие очи,
в небо взор устремив, произнёс:
«Но, ведь, всё-таки, всё-таки, Отче,
я Твой свет в эти земли принёс!
Люди просто пока не готовы
весть о Сыне твоём воспринять,
но благое, священное слово
будет, будет, как солнце, сиять!»
………………………………...
В день, когда его труп водрузили
на высоком-высоком шесте,
люди в городе заговорили
о Благом Иисусе Христе…

ИУДА

Он опять пересчитывать начал
горсть блестящих и звонких монет
и подумал: «Никак не иначе,
здесь той самой, с царапинкой, нет.
Так и есть. Так и есть. Двадцать девять, –
он бурчал себе тихо под нос. –
Ну да ладно. Ну что ж теперь делать…
И чего ж ты добился, Христос?..»
Эта, вдруг, прозвучавшая фраза –
риторический странный вопрос –
доказательством сделалась сразу
тех мучений, что он перенёс.

Он, как будто в смертельной горячке,
отпечатки от прожитых дней
принуждал плетью памяти к скачке,
как жокей погоняет коней.
Вспоминал бесконечные споры
с Иисусом Христом по ночам.
Он выкрикивал: «Правят всем воры!
Весь наш мир подчинён сволочам!
Неужели ты слеп и не видишь:
люди зла ни за что не простят,
ненароком кого-то обидишь –
непременно тебе отомстят.
Ты о силе любви им вещаешь,
призываешь друг друга любить.
Ты им вечную жизнь обещаешь, 
а они тебя рады убить.
Ну пойми же ты! Души людские,
словно небо ночное, черны.!..
Люди любят утехи мирские,
а небесные им не нужны!
Ты им вечную жизнь обещаешь,
а они на тебя наплюют!
Ты души в них, убогих, не чаешь,
а они тебя скоро убьют!»

И, закончив такую тираду,
каждый раз получал он ответ:
«Умоляю, Иуда, не надо!
Ведь, в тебе еще теплится свет!»
……………………………….
Тут внезапно его осенило.
«А ведь я Его, правда, люблю!..
Не достоин я даже могилы!» –
Думал он, надевая петлю.

ПО ДОРОГЕ В ДАМАСК

Он почётную службу немедля оставил
и местами свои имена поменял,
услыхав во сне: «Что же ты? Что же ты, Павел,
из души своей гонишь и гонишь меня?!»

По дороге в Дамаск ему было виденье:
вспышка света и лик Иисуса Христа.
Ослепленный, он долго стоял на коленях,
зажимая от страха ладонью уста.
Он три дня и три ночи метался в горячке.
Говорить и стонать почему-то не мог.
А потом, вдруг, очнулся и, встав на карачки,
прокричал, что сейчас посетит их пророк.
Добровольцы, которых он вёл за собою
убивать на сирийской земле христиан,
наблюдали за старцем с седой бородою,
полагая, что старец – лишь зренья обман.
Старец дверь отворил совершенно неслышно
и к нему подошёл, и склонился над ним,
и сказал ему: «Павел, ниспослана свыше
на тебя благодать самим Духом Святым!
По дороге в Дамаск, сам того не желая,
стал ты главным вершителем воли Христа.
Суждено тебе к свету идти, сознавая, 
что задача твоя абсолютно проста:
семена христианства повсюду посеять,
первых всходов дождаться, по миру пройти
и заставить людей в Иисуса поверить,
Свет пылающих Душ ему в дар принести».
Завершив монолог этот, старец нагнулся
и в ослепшие очи его посмотрел,
лба горячего пальцем дрожащим коснулся
и исчез, а ослепший внезапно прозрел!

А потом были письма. Четырнадцать писем!
Письма ангельской стаей над миром неслись.
Он был немощен, слаб, от падучей зависим,
но все судьбы людские в нём в узел сплелись!..
Он увидел Марию, с Петром побратался.
Он, как факельщик, брёл по планете впотьмах.
То в Афины, то в Рим, то в Эфес отправлялся, 
разгоняя повсюду язычества мрак.

И Нерон приказал его лишь обезглавить,
а не тиграм скормить, не распять на кресте.
Мир решил его так от мучений избавить,
оказавшись, как водится, на высоте.

Эпилог:

Он ни в чём не хотел сознаваться,
несмотря на весомость улик.
Их же было всего лишь двенадцать, 
но весь мир был зависим от них.
Приговор выносился суровый:
двадцать лет – как пожизненный срок.
И они были, в общем, готовы
подписать приговорный листок.
Суд собрался листочком бумажным
чью-то жизнь, словно каплю, смахнуть,
но внезапно один из присяжных 
предложил на «вещдоки» взглянуть.
Остальные одиннадцать стали,
что есть мочи, его убеждать.
Дескать, что мы, ножей не видали?
Дескать, нечего время терять!
«Ну, давай поскорее подпишем
и по рюмкам коньяк разольём.
От усталости мы еле дышим».
Но упрямец стоял на своём.
Он твердил, что привычку имеет
доверять только лично себе
и что много неясностей в деле
и превратностей разных в судьбе,
и что рану глубокую можно
нанести лишь особым ножом,
что эксперты ошиблись, возможно,
и что труп нашли за гаражом…
Суд присяжных был глух к убежденьям.
Неприязненных взглядов обстрел
ощущал он, но, всё же, сомненья
отогнать от себя не умел.
Кто-то тихо шипел: «Очевидно,
парень вовсе лишился ума».
Кто-то буркнул угрюмо: «Обидно!
Провались ты! Упрямый Фома!
Опоздал я на праздничный ужин!
Шеф мне это вовек не простит!
Тамада ему очень был нужен.
Без меня теперь стол загрустит».
Страсти в комнате всё накалялись…
Кто зубами скрипел, кто кричал…
Десять злобились и бесновались,
а один напряжённо молчал.
Посмотрев на упрямца сурово,
в центре зала он встал во весь рост
и размеренно, слово за словом
лаконичную речь произнёс:
«Торопиться нам с вами негоже.
Вот что я, господа, вам скажу:
приговор я, скорей всего, тоже
с кондачка вот так не подпишу».
Кто-то крикнул в ответ ему: «Хватит
корчить тут Иисуса Христа!
Вам бы время хоть как-то потратить!
А у нас его нет ни черта!»
И стоявший внезапно опешил,
получив этот грубый упрёк,
помолчал и сказал тихо: «Грешен.
Как забыть-то об этом я мог?
И не надо нам с вами ругаться.
Аналогия очень проста:
их тогда было тоже двенадцать,
в тот четверг за столом у Христа».
Он вздохнул тяжело и устало,
скособочился как-то весь, сел.
И такое молчанье настало,
будто в комнату ангел влетел…

А потом встал мужчина высокий –
тот, который всех громче кричал,
и сказал: «Пусть дадут нам «вещдоки»!
Что ж, вернёмся к началу начал…»