РЕАНИМАЦИЯ. Часть I

Желтая тетрадь в клетку, лежащая на больничной тумбочке, и уйма свободного времени, выпавшего мне впервые за год, настроили на полузабытый лад: как школьница, неторопливо пишу сочинение. Только назвать его можно не "Как я провела каникулы", а "Как я провела отпуск".

Молодость и в сабельный водила, и на кронштадский бросала, но странное дело: в глуши мне всегда интереснее, чем в столицах; и отпуск в григориопольской больнице набит впечатлениями так, что не могу не рассказать о них.

Это очень увлекательно – сменить в одночасье свою родину и привыкать, привыкать, привыкать. Нам не привыкать… Приднестровье – милый балаган, русско-хохляцко-молдавско-армянский табор, жующий кукурузу с едко пахнущей брынзой и запивающий ее перебродившей молодой кислятиной. Декоративные тутовники, похожие на снопы огромных перекрученных спагетти, покрытых листьями; холодный Днестр, ленивый, как истинный молдаванин; хвойные и смешанные леса, обжитые нечистью; козы, пасущиеся разве что не у здания администрации; супермаркет с претенциозным названием "Шериф" и полурассыпавшиеся домики цыган – все это переплетается причудливо, но органично. Я здесь своя, хоть и чужая. Впрочем, муж мой с его витебской тоской тоже не похож на аборигена, хоть и знает его почти каждый житель, который пользуется любой возможностью для того, чтобы перекинуться парой малозначительных, но темпераментных фраз.

Поначалу я пыталась отыскивать уголки, похожие на Россию. Нет, не для того, чтобы погрустить у березки (сама ведь – из края полыни и белых акаций), а просто из этнографического любопытства. После долгих поисков заявляю: России здесь нет. Есть мечта о России, живущая за низкими заборчиками, аляповато раскрашенными калитками и за окнами домиков, что глядят на улицу беззастенчиво и бесстрашно: ни решеток, ни ограды. Меня даже страннная дрожь охватила от мысли, как легко здесь грабить бестолковых и доверчивых жителей. Эх, было бы, что воровать. Разве что козью брынзу с розовым вином.

И вот угораздило меня попасть в гинекологическое отделение с несложной операцией, стоившей тем не менее и сил, и денег, и времени.

- Ай-я-яй, - цокают языками тетеньки и бабульки, - такая молодая, и уже столько проблем.

Эта фраза мне льстит, потому что здесь 27 лет – это не молодость. Когда же узнают, сколько времени я замужем, единогласно решают, что мне двадцать. "Хехехе", – выдаю апарт коронный хех своего мужа.

- Бессарабова! Бери вату, спирт, иди кровь сдавать! - вопль медсестры прерывает беседу в палате.

Сжимаюсь в комок, ползу на пост к красивой кудрявой блондиночке, которая, увидев мое позеленевшее от ужаса лицо, начинает ржать от всей своей белобрысой души. Ччерт, не тяни резину, коли быстрее! Сама невидящим взором впиваюсь в телевизор, что стоит на табуретке в открытой палате – пытаюсь отвлечься на новости, которых не слышу.

И пошло-поехало. Анализы, осмотры – дело деликатное, не будешь же писать об этом, хоть привычка наблюдать и записывать порой пытается перебороть стыдливость. А комического там немало – послушали б вы разговоры в палатах.

- У вас есть колесница на колесах? – спрашивает кто-то за поворотом коридора.
- Только на гусеницах, - ехидно шутит мой муж, отправляясь домой.

- Девушка, а сколько стоит аборт? – подошла ко мне (и почему всегда подходят ко мне?!) брюнетка в возрасте.

Сколько раз я давала себе обещания не осуждать, не показывать отвращения, не писать об абортах! Не выдержала. Отпрыгнула от брюнетки, как ошпареннная.
- Не знаю. Не интересуюсь.
Брюнетку перекосило, и она оставила меня в покое.

Подошла другая, конопатая молодая молдаванка с вытаращенными глазами и огромным животом:
-Ты тоже на аборт, да?
- Нет, - гляжу на необъятный живот и леденею.
- А что у тебя тогда?
- Киста.
- Ой-ё-ёй, - запричитала. – Какой кошмар!
Село это юное создание на кушетку и терпеливо стало ждать, когда внутри нее случится смерть.

Боже, Боже, только не осуждать. А внутри все клокочет, так и врезала бы в эту пустоту черных очей. А толстушка что-то щебечет по-молдавски, в сотый раз переспрашивая, что такое ЭКГ, и тут же об этом забывая. Потом обижается на медсестру, сменившую на посту блондинку-кровопускательницу: мол, зачем в диагнозе беременность указали – что люди скажут. Потом переключается на меня:
- А мужчина, что с тобой был, муж твой, да?
- Да.
- Какой заботливый, - жалобно протянула. – Любит, наверное…
- Любит, конечно, - мое настроение начинает подниматься.

Жалко их, недолюбленных. Битых мужьями, одиноких, нарожавших и бездетных, от которых за версту несет неблагополучием. Жить не на что, халатики рваные, тапки стоптанные, взгляд затравленный. Царане – называет их мой муж по-молдавски. Это означает что-то наподобие "темных крестьян". Одни идут на аборт, как на расстрел – бледные, окаменевшие, на негнущихся ногах. Отлежатся – и домой, не проронив ни слова. Другие щебечут, хохочут, вспоминают предыдущие аборты.

Смерть, смерть, смерть везде. Чувствую, осязаю, обоняю. Страшно.

Пересмена. В палату вваливается нечто румяно-снежно-человеческое в синем. Из-под шапочки выглядывают безресничные глазки. Вид сестры внушает священный трепет, как та лягушка в диснеевском мультике про Чипа и Дэйла, которой поклонялись и приносили жертвы окрестные мухи.

- Меня зовут Алена, - пробасило божество.

Какое нежное имя! Без промедления Алена принялась пересматривать наши лекарства, сравнивая их с тем, что написано в ее журнале. Я начинаю что-то объяснять.

- Молчи, пожалуйста! Я говорю, - рыкнула сестричка.
- Ой, - хихикаю. – Фигасе…

Алена, как существо недалекое, но ответственное, повторно начала втолковывать каждой больной, сколько и чего надо принимать.

- Вот это – папаверин. Это свечи. Их надо вставлять в задний проход. Понятно? В задний проход! Ты слушаешь, что тебе говорят? Сейчас напишу: Per rectum.

Я в шоке смотрю на сестричку. Она знает латынь! В умилении прощаю ее хамство, но на сомнительную шутку "per rectum ad astra" все же не решаюсь.

Соседки по палате спрашивают поочередно об одном и том же: не страшно ли мне идти на операцию. Мне не страшно, скорее интересно. Такая дурацкая мечта – узнать и описать, что чувствует человек до, во время и после операции. А еще моя голова занята одной проблемой – как обмануть кого-нибудь из персонала и внести липовые паспортные данные в свою историю болезни.

Когда я первый раз попала в гинекологию, одна сердобольная медсестра за нескромное вознаграждение внесла в историю болезни паспортные данные своей дочери, но теперь она была в отпуске. Несмотря на то, что я помнила номер, хитрая девица, делавшая мне новую историю, не стала записывать со слов, и на месте паспорта зияла коварная пустота. А платить как иностранке 11 долларов за койку в сутки мне было неохота.

Вечером подвернулся случай: перед сном сестра Маравинна (Марьиванна), с трудом говорящая по-русски, попросила меня подойти и спросила, платила ли я за историю болезни. Улучив момент, я выпучила глаза и изумленно спросила:

- А почему это мой паспорт не записали?
Она виновато замялась:
- Ой, а как это получилось?
-Забыли, наверно. Давайте, продиктую.

Таким образом решилась проблема моего гражданства.

Спала плохо, несмотря на два укола димедрола. Соседки рассказывали, что ночью кричала: "Не трогай меня! Не приставай!" Странно, снов не видела.