Вести эти записи я начала на третий день после операции. Написала до сего момента и отправилась в аптеку в соседнее здание. По дороге встретила двух женщин, в кромешной тьме подметающих палую октябрьскую листву. Мели молча, быстро, синхронно, тщательно. Вжик-жикжик. Вжик-жикжик. Вжик-жикжик.
Вернулась в гинекологию, захожу в раздевалку и вижу на полу лужу кровавого мяса. Еще одна с выкидышем. Огибаю, вешаю куртку, засовываю руки в рукава халата, выхожу.
Господи, Господи, почему?! Где взять сил, чтобы смириться с тем, что я – уродливое мясо под кожей, что путь мой короток, что смерть приходит в одиночку – ко мне, к близким, любимым, отбирая нас друг у друга по одному? Верю ли я? Да. Верю. Но почему тогда в голову лезут всякие "а вдруг", "а если", "а почему"? Почему я не могу вот так просто взять – и войти в церковь исповедаться? Та самая медсестра, что записала вместо моего паспорт дочери, говорила: "Проси Богородицу, чтобы дала вам ребеночка" и шла ради меня на должностное преступление. Верующая врач, полгода назад внушавшая мне, что у меня нормальная беременнность, когда я загибалась от боли, после выкидыша состроила мудрое лицо, напомнила мне мои тяжкие, принесла церковную газету и в качестве лекарства рекомендовала сменить место жительства. Тогда я не знала, что ее собираются судить за убийство ребенка при родах. Юная начальница-москвичка обозвала дурой, забивающей голову чепухой. Как по-разному мы все веруем…
Вжик-жикжик. Вжик-жикжик. Вжик-жикжик. Этажом выше гудит дыхательный апппарат – спасают жизнь больному младенцу, как спасли когда-то мне (везучая оказалась), а я, забывшая стук клавиатуры, пишу двенадцатую страницу в своей толстой желтой тетрадке и еще не знаю, что завтра на рассвете немолодая бездетная сестра Лена скажет: "Умер ребеночек. Улетела душа", - и деловито добавит: "Ленуца-Ленуца, поворачивайся, укол поставлю".
…Настал день операции. Что я увижу? Будет ли хоть малейший намек на разгадку тайны смерти? Долго ли будут держать меня на… нечаянно получилось: рабочем столе.
Операционная в соседнем здании, там же и реанимация, в которой пробуду двое суток. Я набила в рюкзак всякой всячины, но у меня быстро отобрали книгу, часы, зубную пасту со щеткой, посмеявшись моей наивности. Стало жутковато. Но запас оптимизма с любопытством еще не иссяк, и до операционной я добралась на твердых ногах.
Голая, завернутая в простыню, вхожу в операционную. Первое разочарование: она маленькая, облезлая и совсем не такая, как в кино. Вместо стола - узкая кушетка, накрытая клеенкой, от нее отходят две деревянные планки – так, что вся конструкция напоминает крест.
Мне страшно, и я начинаю болтать. Люди в масках сосредоточенно готовятся, кто-то из женщин сострадательно заметил: "Какая худенькая…"
"Скотина", - подумала я, а вслух сказала, что худенькая была, когда весила 54 килограмма. Легла на "крест", меня начали привязывать за руки и за ноги. "Мадонна – ацтой", - думаю, а вслух говорю:
- А зачем вы меня привязываете? Я буду сопротивляться? Или во сне могу дергаться? А почему вас так много? Да, я думала, что только врач и ассистент. А где Юрий Алексеевич? Да, соскучилась. А мне снилась операция. Будто Юрий Алексеевич сидит в тазике, и вы все в тазиках, а я на полу лежу. Он читает молитвы, а вы внимательно слушаете, а вокруг все так торжественно… А потом операция прошла, у меня был маленький пластырь, я встала и побежала, вся такая радостная. Да, молитвы. А, может, и не молитвы. Может, просто речь вдохновенную. Да, голова очень кружится, но почему я не засыпаю? Зачем эта железка? Чтоб простыней отгородить? Значит, я могу увидеть? Нет, я серьезно, я боюсь. Ой, у вас, докторов, все шутки жестокие. Я же не виновата, что боюсь. Но почему я еще не сплю? Готовитесь? Ой, мне обязательно будет нужен нафтизин, у меня его забрали на входе. Пожалуйста, а то я задохнусь от аллергии. Только не забудьте. Нет, не на мужчин. У меня же муж любимый. Да-да, это только йод, понимаю. Я не болтливая, я вообще молчаливая, это просто от страха. Мне очень трудно говорить…
Последние фразы были ответом на слова анестезиолога о том, что я самая болтливая пациентка в его практике. Меня даже гордость обуяла: хоть в чем-то, да первая. Будет помнить. Правда, зачем это мне?
Затем он рассказал какой-то шовинистический, но смешной анекдот про женщин, на который я уже не имела сил реагировать.
И – чернота.
Комментарии
Кстати, когда у нас в гостях были мои брат с сестрой, сразу заметили, что здесь несколько картавый выговор, так что моя "р" не особо заметна :)))