«Ёрш» - так его звали ровно столько, сколько он себя помнил за то, что пил  водку, смешанную с пивом, потому что считал, что так дешевле и «кайфовей»…

         «Задолбала» - подумал Ёрш о дворничихе, которая затемно начала уборку и гремела мусорными баками так, что осмелевшие за ночь крысы, исчезли в ворохе собранного за последнюю неделю тряпья. Наощупь найдя ботинки, отвоеванные у таких же, как он бомжей, Ёрш засунул в них босые ноги и попытался встать. В пояснице что-то хрустнуло и в глазах засверкали искры. «Сволочь! Всё-таки этот Серый «переехал» со всей дури по спине каким-то ломаным стулом» - вспомнил Ёрш. В пылу драки за «мусорное богатство» он не замечал сыпавшиеся на него удары, но утро подвело итог: левый глаз закрылся, казалось, навсегда спрятавшись под синим отёком и, превратив и без того не миленькое личико Ерша, в маску для Хеллоуина, рука беспомощно висела, а в позвоночнике, похоже, застряла ножка стула. Но все эти проблемы были просто мелочью по сравнению с нестерпимой головной болью. «Кто ж меня так по голове-то?» - спрашивал себя Ёрш – «Вроде голову старался не подставлять».

         Медленно, словно нехотя, к нему возвращалась память. События вчерашнего дня мало чем отличались от предыдущих, если не считать победного трофея. Два старых одеяла, ботинки, алюминиевая кастрюля, термос и восемь пустых бутылок стали наградой за смелость и стойкость в боях местного значения возле мусорных контейнеров.

         После отчаянной драки, Ёрш затащил это богатство в свой (!) подвал, а потом праздновал и обезболивался одновременно. Рецепт был прост – бутылка водки и бутылка пива да кусок ливерной колбасы, надёжно спрятанный в железной банке от серых подвальных подружек – крыс. Со временем боль ушла, восторг победителя погас и Ёрш «выключился». «Когда спишь,  не хочется есть и ничего не болит. Хорошо, что хоть сон никто не может отнять» - думал он, засыпая. И, если бы не дворничиха, спалось бы ему ещё долго, а тут вот оно «здрасьте»…Боль и голод делали своё дело, заставляя вылезти из тёплого вороха тряпок.

         Начинался очередной день унижений и безысходности. Иногда Ёрш предпочёл бы такой жизни смерть, но очередная доза «коктейля» возвращала его в забытьё, и на время он забывал о трудностях и болезнях.

         «Они все ещё спят» - думал Ёрш, глядя на окна домов. «За каждым окном – жизнь, тепло, покой, а тут надо бы для начала голову в порядок привести, а для этого, как минимум, дойти до «ночника». «Дойти» - сильно сказано. Каждый шаг давался неимоверными усилиями. Боль в позвоночнике не отпускала ни на секунду, спина, казалось, горела, а перебитая рука висела свинцовой плетью, прибавляя в весе с каждым шагом. «Выброшенный на помойку жизни» человек плакал и слёзы рисовали разводы на его заросшем полугодовой щетиной лице.

         Ёрш не раз бывал в переделках, но так его ещё не «мяли». Он беспокоился о том, что если боль усилится, то он не сможет уходить по утрам из подвала, а это гарантия попадания в ментовку. Дворничиха, баба вредная, заложит в шесть секунд и его новое жильё будут немедленно освобождено от «рассадника заразы», как говорила она про бомжей старухам у подъезда. А, кроме того, у него не осталось никого, кто мог бы принести хоть корку хлеба. Последний, с кем он мог разделить своё логово, Митяй, уже две недели как пропал. Говорили, что видели, как его забирала скорая…Кто-то сердобольный вызвал медиков, увидев лежащего на скамейке человека, который был скорее мёртв, чем жив…

Впереди уже был виден заветный магазин, где такие же, как он бомжи и алкоголики затаривались, пока «приличные люди» ещё спали и не видели раздражающих их «отбросов общества», не затыкали носы, брезгливо отворачиваясь от не успевшего отовариться засветло алкаша.

Ёрш думал, что через какие-то двести метров (только бы дойти!) он получит хоть несколько капель спасительной «живучки», боль поутихнет и, может быть, он ещё сможет сдать несколько бутылок, чтобы купить хлеба и такой любимой им ливерной колбасы.

Вопреки всему, что происходило днём в среде этих взрослых беспризорников, утром они образовывали своеобразную общину и, если кому-то было особенно худо, без помощи не оставляли. Давали кто сколько мог, а кто не мог, то делился тем, что Бог послал, но умереть в этот час возле ночника не случалось пока никому. Потом – сколько угодно, но не теперь.

- Брат, помоги! Богом прошу!

         Ёрш огляделся, но не увидел никого, кому мог бы принадлежать голос.

- Брат, не дай погибнуть! Помоги!

         Метрах в трёх от дороги, в кустах кто-то зашевелился и Ёрш увидел зрелище, от которого даже у него, виды видавшего, волосы стали дыбом.

То, что когда-то было человеком, протягивало к нему руки или, точнее сказать, то, что от них осталось, потому что рукава болоньевой куртки свешивались на уровне локтя пустой тканью, единственная нога была фиолетовой и босой, а глаза были сизо-белого цвета и неподвижно «смотрели» куда-то вверх.

         Ёрш никогда не видел этого человека в своём районе, но он знал, что иногда, очень редко, людей, которые не могут себя обеспечить и существуют только за счёт рассветных подачек, выбрасывают где-нибудь подальше от постоянного их места обитания. Собираются несколько человек, которые поздоровей и «транспортируют» нахлебника на территорию другой «общины», чтобы о нём позаботились другие.

         «Видать совсем хреново мужику, если «выкинули» - подумал Ёрш и в первую секунду хотел было пойти вперёд, но ноги словно корни в асфальт пустили. Что-то держало его на месте, а что именно он не мог понять. И вдруг в его сознании беззвучно прозвучало: «Брат! Не дай погибнуть!»

         Давать погибнуть в их среде и так не было принято, потому, что каждый понимал, что завтра сам может оказаться на месте «погибающего», но и называть братом другого никто не хотел, потому что это накладывало обязательство содержать и помогать новоиспечённому родственнику до конца. Своеобразный «закон чести», «подписка»… Но это бы сработало, если бы братом назвал инвалида сам Ёрш, а как мог позаботиться о ком-то этот получеловек?! И, тем не менее, слово было сказано! От такого звания не отказываются! Только сейчас гораздо больше помощь нужна была «подписавшемуся».

         Расспрашивать кто да что не было времени, поэтому Ёрш пообещал вернуться и, как мог, ускорил шаг. Через полчаса он уже сидел возле инвалида с бутылкой пива и куском хлеба, намазанным шпигом. «Вот, больше ничего не достал» - горько вздохнул Ёрш и протянул пластиковый стакан с пивом, а в следующее мгновение он увидел слёзы, текущие из слепых глаз. И тут до него дошло, что «брат» не видит угощения, а если бы и видел, то не смог бы взять. «Во, влип!» - подумал Ёрш, но произнёс: «Ладно, «брат», ты рот открой. Я тебе сегодня мамкой кормящей буду».

         Кое-как скормив полкуска хлеба и залив новоиспеченному родственнику полбутылки пива, Ёрш, наконец, смог задать несколько вопросов, которые роились в его и без того гудящей голове.

 - Зовут-то тебя как, мужик?

 - Когда-то Ангелом звали, а теперь уже и не знаю.

- Ангелом?! Ну, ты сказал! Слышал я, что среди нас Цезари и Клеопатры были, но чтоб Ангелом, такого я ещё не встречал. А зачем ты «подписался»? Как ты «братом» можешь быть?

- Я не «могу», я и есть брат твой. Родитель-то у нас один!

- Родитель? Да я своих предков не помню. Ни отца, ни матери не знаю. А ты говоришь  - «один»!

- Говорю, что знаю, а врать не научили! А то, что ты мне «брат», могу доказать. Только ты меня оттащи куда подальше, а то сейчас люди попросыпаются, увидят нас, и разговаривать дальше нам не придётся. Тебя – в бомжатник, а меня ещё куда подальше и всё родство закончится. Времени у нас нет…

         Ёрш подумал, что у этого Ангела не только рук, ноги и глаз нет, но и мозгов, хоть и признавал, что насчёт «оттащи» он говорит правильно. Собрав остатки сил, и превозмогая боль в спине, Ёрш ухватил здоровой рукой Ангела за куртку и волоком потащил в сквер. Там, среди кустов, всегда лежали несколько картонных коробок, на которых можно было отлежаться, если выпитое на голодный желудок пойло начинало действовать слишком быстро. Усадив кое-как названного брата на картон, Ёрш прилёг рядом и сам. Боль в спине стала нестерпимой, обжигающая волна перекатывалась от затылка к пояснице -туда-сюда- всё быстрее, искры в глазах становились всё ярче, а руки сейчас он с удовольствием бы лишился, только бы не болела так сильно.

- Ты полежи, брат, а я тебе пока отвечу на все твои вопросы.

         Ангел сидел, подвернув ногу под себя, пытаясь её согреть хоть сколько-нибудь своим телом, а Ершу в эту минуту всё было «до сиреневой звезды», но хотя бы для того, чтобы хоть немного отвлечься от ощущения боли, он всё-таки задал вопрос.

- Так говоришь, что  у нас один родитель? Так расскажи мне о бате, а то я ни фига не помню про себя с того момента, как меня в переходе отоварили.

- Нет, он не батя, он – Отец - наш Создатель, твой, мой, всего, что было, есть и будет.

-Э-э-э, да тебе, кажется, больше моего досталось. «Крышу» беречь надо, а то ненароком и съехать может. Ну да ладно, говори. Только, если я вдруг усну – не буди. Больно очень, а я когда болит, всегда спать ложусь, чтоб не чувствовать.

-Тебе сколько лет, как думаешь?

-Сказал же – не помню!

- А как зовут тебя на самом деле?

-А сколько знаю себя – Ершом. Ты чего пристал? Знаешь, помнишь… Не помню я!!! Сам бы хотел знать.

-А имя Егор тебе ни о чём не говорит?

- Так звали ту сволочь, которая меня в первый раз в ментовку сдала. Его собака меня тогда в подвале вынюхала, лай подняла на весь двор. Дворничиха ментов вызвала, а эта сволочь заявление написал, что вечером выйти страшно, что я в подвале бомжатский притон организовал. А ты ж знаешь, что мы в подвале тише мышей сидим и только когда на улице холодно. А летом всё больше по паркам да по лесам.

         Ёрш тоскливо всхлипнул

-В лесу у меня землянка была, барахла натаскал, даже печку сварганил. Живи – не хочу! Да только грибники моё логово обнаружили, донесли. И меня «выкурили», а вещички мои сожгли. На улице осень, а я без крыши…

- Сволочь-то он, сволочь, да только так тебя зовут. Ты – Егор, а в детстве матушка тебя Егорушкой звала и Ёршиком за чуб твой, который всё время торчал. А потом девчонки тебя в Ерша переименовали за характер твой. Тебе же нельзя было слова поперёк сказать, и шуток ты не понимал. А на тебя уже тогда многие заглядывались.

Голос Ангела с каждым словом становился всё тише, но Ёрш отчётливо слышал каждое слово, словно тот говорил ему прямо в ухо или передавал слова прямо в мозг каким-то одному ему известным способом. «Засыпаю» - подумал Ёрш -  «Это хорошо. Через пару часов голова перестанет болеть. И на том спасибо».

-А какая она была, матушка?

Ёрш поймал себя на мысли, что готов слушать этот «бред сумасшедшего». Сказка, конечно, а верить хочется. Словно прочитав его мысли, Ангел грустно произнёс

-Сказал тебе, не учили меня обманывать. Я тебе про каждую минуту твоей жизни рассказать могу.

         Сон у Ерша как рукой сняло.

- Ты как узнал, о чём я подумал?

-Я – Ангел. По крайней мере, ещё недавно им был. В другое звание ещё не произведён, но скоро, очень скоро ТАМ будут подводить итоги твоей жизни и моей работы и тогда будет известно кто мы и где мы будем.

При этих словах Ангел поднял обрубок руки и показал им на небо.

- А матушка твоя была человеком добрым, красивая у неё душа была. И батюшка твой хороший был, работящий, всё птицам кормушки делал, людей жалел. Помнишь? Знаю, что не помнишь. А хочешь, чтобы память вернулась? Не пожалеешь, если вспомнишь всё?

Ёрш ухмыльнулся.

- А что можно вспомнить хуже того, что вспоминать не надо? Неужели было хуже, чем сейчас есть?

-Не хуже, но больнее!

- Серый меня точно поломал…

Ерш вспомнил, что хотел уснуть, но теперь готов был терпеть любую боль, чтобы только узнать хоть толику правды о себе.

-Я тебе помогу. Ты меня за пальцы возьми, а память от меня к тебе и перейдёт.

-За какие нафиг пальцы? У тебя ж и рук-то нет!

-У меня крылья покалечены, а руки, если тебе понадобились, есть.

Ангел грустно улыбнулся и подал Ершу две здоровые, только очень худые руки. Ершу показалось в эту секунду, что заплывший глаз у него вылезает на лоб. Дрожащей рукой он потянулся к пальцам Ангела.

-Ты и второй берись, не бойся, она у тебя больше болит.

В следующую секунду Ангел хлопал Ерша по щекам, приводя в чувство. Ёрш открыл глаз, огляделся и, увидев Ангела, снова зажмурился покрепче

-Во, блин, допился. Наконец заглючило по полной. Чтоб я ещё хоть раз! Да чтоб меня «выкинули»!

Смех Ангела и боль в спине окончательно вернули ему сознание.

-Я Ангел, а не Глюк. А то, что от пьянства отрёкся от всего сердца, хоть и с испуга – тоже в зачёт.

- Ладно, вещай дальше. Лет-то мне сколько?

- Всего тридцать пять!

-Так, может, и предки живы? И вообще, как там всё было, в прошлом?

- В том-то и дело, Егор, что родителей твоих давно нет…Ты за пальцы возьмись. Это не только тебе, но и мне нужно. Отдать память – я отдам, а зачем отдал, мне почувствовать надо, а не услышать.

         Ёрш взялся своими руками за кончики пальцев протянутых ему рук и перед глазами замелькали картинки. Люди говорят, «как в кино», но он не знал, как это бывает. Он не помнил пока, что такое «кино».

- Башка сейчас взорвётся!

- Может, отдохнёшь?

- Нет, уж! Досмотрю! Я хочу это видеть!

- И я хочу видеть…

         Ангел опять засмеялся.

-Видишь?

-Вижу!

-И я вижу!.

         На Егора смотрели огромные, немного грустные, добрые голубые  глаза Ангела.

-Ну, до чего досмотрелся?  Что вспомнил?

         Ёрш рыдал, как ребёнок. Через несколько минут он успокоился. Уткнувшись лицом в колени и обхватив голову руками, он тяжело дышал, иногда всхлипывая.

- Теперь я вспомнил, я увидел…Но как я сам остался жив в той аварии?

- Тебя бросило на пол, а родители были пристёгнуты…

- А этот, который с лесовоза? Я его не видел.

- Тебя беспокоит судьба пьяного шофёра, по вине которого погибли твои родители?!

Ёрш почувствовал себя неловко, но повторил вопрос.

- Его посадили, в тюрьме он заразился туберкулёзом и вскоре умер.

- А если бы не посадили, то не заразился бы и жил бы?

- А если бы не пил?

- Родители могли бы быть живы и я не попал бы в детдом, откуда сбежал, не «тусовался» бы в переходе, не получил бы по голове, когда «хозяева» отнимали милостыню, которую мне наподавали добрые люди и был бы при памяти. «И не стал бы тем, кем ты стал» – добавил Ангел.

- А говорят, что от судьбы не уйдёшь.

- От судьбы – да, но её роль заключается только в последней дате, а жизнь складывается из вереницы событий, из результатов ваших дел, из добра и зла, которые вы сами творите.

- Так значит и у родителей «последняя дата» была назначена?

- Была, но уход мог бы быть другим, если бы не тот шофёр.

- А как могло бы быть?

         Егор забыл о боли. Он только что пережил свою жизнь ещё раз, только что стал понимать суть слов и поступков.

- Они могли заболеть, долго лечиться, но «даты» это всё равно не изменило бы, даже, если бы к этому времени они разошлись и жили на разных континентах. Но они успели бы подготовиться, позаботиться о тебе.

- Болеть, лечиться, мучиться…Уж лучше сразу, неожиданно и здоровыми. Слава Богу, что получилось так, как получилось. Я-то жив, а они даже понять ничего не успели, им не было больно.

         Ангел засмеялся и …встал на двух здоровых ногах, наклонившись над Егором. А тот, начинающий привыкать к чудесам, лишь улыбнулся.

- Ну, ты прямо, как гидра…

- Ого, ты не только события но и знания школьные себе вернул! А главное, что ты того шофёра всей душой простил и пожалел!

- Он ведь, получается, не сам, а так надо было…

- Совершенно необязательно. Я тебе уже говорил.

- Но он же мучился…

- Он мучился за то, что семью пьянством мучил, дети его боялись, жена света белого не видела.

         Егор пристально посмотрел на Ангела.

-Ну, ладно мы – люди, грешники, непутёвые. А ты чего в Таком виде был?

- Я – Ангел, твой брат перед Ним, твой Хранитель, да только пока неопытный. Я тебя беречь должен был, от зла хранить, а я не всегда умел. И за каждую ошибку меня наказывали. Когда ты ребёнком был, с тобой легко было – ты рос и я рос. А потом, когда ты в переходе милостыню просил, я тебя изо всех сил хотел оттуда побыстрее увести, но ты не услышал мой голос. Помнишь, к тебе девочка подошла и попросила проводить её до дома?

- Она держала за лапу плюшевого медведя, у которого не было одного уха?

- Всё верно. Она сама ушла из садика и заблудилась. И я привёл её к тебе. Но ты не захотел помочь, не захотел уйти из перехода, ты хотел денег…Ты остался, а я лишился рук за твои руки, которые тянулись за рублём.

- А глаза? Я виноват в том, что ты был слеп?

- Я видел сердцем. Ангелы совсем слепыми не бывают. Но глаза перестали смотреть на людей потому, что ты не хотел видеть других в своём слепом желании быть счастливее, чем те, кто был с тобой рядом.

«Митяй» - догадался Егор.

- Да,  Митяй. Тот, кто был с тобой столько лет! Помнишь время, когда вы остались вдвоём в холодном подвале на всю зиму? У него не было тёплой одежды, а ты не хотел этого видеть, ты не поделился с ним, хоть и было чем. Митяй  серьёзно заболел. И он умер, но умер в больнице, успев получить причастие у приглашённого доброй медсестрой священника. Его уход к Отцу свершился в положенное время, с радостью, которую испытывают дети возвращаясь после долгой разлуки к любящим родителям.

         Егор не смел сказать слова. Он чувствовал свою вину, пытался себя оправдать тем, что дата была определена, но он отчётливо понимал, что придти к этой дате Митяй мог здоровым.

- Если бы я мог попросить у него прощения!

- Сможешь, скоро сможешь, хоть он тебя давно уже простил.

- Про ногу я уже и спрашивать боюсь.

- К этому ты отношение имеешь, но здесь больше моей вины… Ты всегда верил только в себя, но не один был в этом мире, даже когда оставался запертым в своём подвале в обществе твоих ручных крыс. Я всегда был рядом с тобой. Я должен был помогать тебе «стоять на ногах», но ты не доверял никому, не принимал моей помощи, не допускал мысли о моём существовании. Моего участия в твоём «стоянии» становилось всё меньше и меньше, а потом оно вообще исчезло и…я лишился ноги. Но теперь ты знаешь обо мне и уже не отвергаешь моей помощи… Я успел открыть тебе всё или почти всё, что знаю сам, хоть и не имел права это делать. А теперь тебе пора к Нему. Сегодня наступает твоя дата. Во вчерашней драке тебе переломали позвоночник и ты должен был умереть от кровоизлияния. Жар в твоей спине – это кровь, готовая разорвать сосуды в твоем черепке. Я вымолил один день для того, чтобы успеть тебя подготовить. Закрой глаза. Я обещаю, что больно тебе не будет. А что скажет тебе Отец, я уже не узнаю, и тебе остаётся только уповать на его милость. Меня рядом больше не будет.

- Почему не будет? Ты ведь мой Ангел-Хранитель!

-Я тебе говорил, что был ангелом, а теперь ещё не знаю, кем я стану после твоего ухода к Нему. Твоё неверие лишило меня крыльев!

- Значит, у каждого есть такой Ангел?

-Такой или другой, но есть.

- И эти Ангелы могут точно также быть калеками, потому что мы не видим, не слышим, не верим им?

- Некоторые перестают быть ангелами задолго до смерти «брата». Самое большое наказание ангел получает, если его подопечный сознательно отнимает чью-то жизнь. Тогда возвращение к Отцу становится невозможным и Ангел перестаёт существовать. Так нас наказывают…

- У меня есть ещё полчаса?

- Зачем?

- Прости меня, мне больно знать, что ты из-за меня так страдал. Как молить мне Отца о том, чтобы Он простил меня и сжалился над тобой и разрешил тебе вернуться к Нему?! Ведь ты говорил, что у нас один Отец, но я приду к нему, а ты останешься здесь один, как я, без родителей и у тебя не будет «брата».

- Ты первый, кто побеспокоился о судьбе Ангела.

         А в следующую секунду Ёрш увидел своё тело, лежащее неподвижно на земле, «ночник», у которого ещё топтались несчастные, обездоленные люди, дом, в подвале которого он жил в последнее время и дворничиху, деловито машущую метлой возле подъезда.

         Бережно прижав к груди исстрадавшуюся душу «брата», Ангел поднимался всё выше и выше. С каждым взмахом его белоснежных крыльев мир, в котором Ёрш прожил свою такую непростую жизнь, отдалялся и скоро совсем исчез.

         А в городе начинался день…

         «Ну, как же всё-таки им рассказать, что они не одиноки, что у каждого есть «брат»? – думала душа Егора, навсегда прощаясь с земной жизнью и крылья Ангела становились всё сильней.

…Митяй! Как же я по тебе соскучился! Прости, «брат»!...