Дороги развезло,

        по лужам рябь да сыпь,

               весь Питер пуст и нем,

                      да сер, при всём модерне,
застыл  как волнолом,

        но всё же рвет низы

              свинцовой пелене

                       шпиль-флюгером фанерным.
Погода – барахло.

        Неделю моросит,  

              и тянет все сильней 

                      промозглостью пещерной.
Вчерашним бы числом 

        остановить часы… 

              опять ты  - не к жене,  

                      а снова к той, наверно…

Что дорожить теплом,
        когда одной в нем стыть?
              одной на простыне –
                       как в проруби, примерно…
Ни решкой, ни орлом,
        ни вкось, ни вкривь, ни вдыбь-
               не выпадает мне -
                       дурехе легковерной.
Судьбу как прорвало, -
        и впору волком выть,
              да  глупой голове
                      сплести венец из терний,
и зачитав псалом
        с тринадцатой главы,
               разбавить яд в вине,
                      пусть  медленный, но верный…
Сил нет! – В душе надлом,
         внутри стенает выпь,
               всё мутно, как на дне
                       опавшей в омут черни…
Один металлолом
         от мира и любви,
               да несколько монет -
                        оставил благоверный…
Жалеть ли о былом? –
         испить плакун-травы,
              да подарить волне
                       дыханье мелкой зернью,
что выжить не смогло
        пусть похоронит и зыбь,
              и  боль по глубине
                      поделит равномерно.
Постричься ль наголо,
       не проронив слезы,
              смирить остаток дней
                       мольбой неимоверной?
Иль руша всё кругом,
        спустить за все разы
               воинствующий гнев –
                       вцепиться в горло скверне.
Пусть всё идет под слом -
       отбросить прочь бразды,
              пусть корчатся в огне
                      соперница с неверным.
Да-да  -  им поделом!...
       Но… сердцу  б - от беды
              босому по стерне,
                      стремглав, пугливой серной
сквозь топь и бурелом…
        Как, чем остановить,
              в  чьей каяться вине?
                       Иль логикой усердно
возвыситься над злом,
        и боль благословить,
              до судорог в спине
                      грести рабой галерной,
заведуя веслом
        как скипетром, ловить
              приметы в вещем сне
                      надеждой суеверной…
вот-вот взмахнет крылом
        и с горней синевы
               вдруг снизойдет ко мне
                      архангел милосердный.
Нет!  Мне не повезло
       терпеньем нервы свить,
              с рабами наравне –
                      гордыня столь чрезмерна,
их не связать узлом,
        чтоб жаждать головы
               Юдифью, при Луне
                      целуя Олоферна…
К эриниям - челом,
         в запекшейся крови, -
                стонать, взывать к войне
                       и мести планомерной?
Мне ль - ярость под седло -
         безумие гневить,
                  не споря о цене,
                        с усмешкою мегерной?
Кому на ум взбрело
          боль местью заживить, -
                  казнит себя вдвойне:
                         пожизненно  –  посмертно.

Так, памяти назло
          обиду подавить,
                  смотря на все извне,
                          с небес высокомерных?
А   душу занесло
           предательством любви,
                  как илом по весне,
                           по самое предсердье,
Звук треснувшим стеклом
            распарывает швы,
                   единственного в ней,
                          трепещущего нерва…
Пока не рассвело
           все спорили «волхвы»…
                  альтернативы нет -
                          в миру все  эфемерно…
На даче, за селом,
           где прячется во рвы,
                  звук об одной струне,
                          когда звонят к вечерне,
с уродливым стволом,
            вся в ягодной крови –
                   рябина – нет родней
                          душе моей ущербной,
вот тот ее излом,
            что к омуту кривит -
                    она прядет кашне
                           для тишины химерной…
Над письменным столом
             судьбы – замолкла выпь...
                     лишь ветерок в окне
                            блудит в шелку портьерном…

Что было, то прошло

             по берегу Невы -

                     извне в страну теней –

                              стезёй закономерной.