(Действующая модель вечного двигателя)

Не стоит удивляться и взывать к совести политика, избранного на высокий пост, если в первых же его решениях уже не узнать красавца-неофита, шедшего на выборы: взывать к совести нерационально, а удивляться тут нечему. Дело в том, что власть, как средство более или менее ощутимого насилия есть самая консервативная область механики. Она не допускает не только изобретений, но даже и рацпредложений, и любой ее новобранец вынужден позволить ей перекроить себя.

Власть – новинка эпохи голоцена – принадлежит к числу первых плодов человеческой фантазии. Это видно хотя бы по тому, что у механизма власти не было рукотворных предшественников: все его шестерни крутятся от природного маховика – постоянной жажды большего. Каким же образом непатентованная идея, пиратски используемая всеми обществами мира, не совершенствуясь и не принося доход автору, смогла достичь геологического возраста – и продолжает работать? Не станем покушаться на законы психики («ноу-хау» изобретателя), но обратим внимание на любопытную деталь поверхности.

Метафорически власть представляет собой гору или вулкан, подножие которого растворяется в толще народа, а вершина доступна лишь мысленному взору. Вся гора напрочь состоит из сановников, причем долговечность постройки достигается тем, что каждый из них, имея в распоряжении сотни и сотни нижестоящих марионеток, сам также является марионеткой и управляется сверху. Но истинная жажда власти не утоляется просто легионом подчиненных. Точнее сказать, она вообще редко смотрит вниз: ее интересует то, что выше. Истинная жажда власти хочет преодолеть основное правило пирамиды – наличие вышестоящих лиц на любом уровне, кроме первого – и рождает человека, которому кажется, что попади он на самый верх – ему никто будет не указ. Но задумано так, что и не имея никого над собой, он тем не менее должен олицетворять своей персоной всю машину – и таким образом вынужден двигаться в такт с теми, кто внизу. Он и есть главный «заводной кукловод» – вершина замысла и идеальный властитель. Оказывается, нити марионеток можно дергать за оба конца. Причем дерганье снизу совсем не означает, что должностные лица проявляют вольность по отношению к начальству. Нет, в какой-то степени это даже перевыполнение плана по усердию: кукла помогает собою управлять. Но все-таки первоначальный смысл этого «телеграфа» – не потерять друг друга из виду, какова бы ни была дистанция между рангами чиновников. Никто не должен действовать без присмотра – вот цемент для кирпичей пирамиды. Ветераны КГБ и ГПУ, вероятно, особенно хорошо помнят этот принцип.

Феномен «заводного кукловода», присущий главам всех государств, стал очевиден только в эпоху выборной власти, когда человек, достигший высот исключительно в силу своей выдающейся энергии, в итоге все равно оказывался с пружиной внутри. Полагаем, это отчасти является причиной короткой жизни демократий: в данном случае контраст между картинами до и после голосования уж слишком велик. Имея в виду нелюбовь народа к разочарованиям, можно понять, почему «народный» режим так быстро становится «антинародным», а от воззваний с броневика мы вскоре переходим к брифингам пресс-секретаря. С другой стороны, классическая демократия (по Робеспьеру, а не греческая, которая не возражала против рабовладения) рассчитана скорее на недели, чем на века. Эйфория обычно не длится долго, и едва ли большинство населения будет согласно провести остаток жизни у костров и на баррикадах.

То ли дело деспотия. Во времена наследования тронов малейшая несвобода действий монарха легко могла быть отнесена на счет его личной несвободы – слабости характера. Тысячи малозаметных властителей умерли с клеймом «заводных» по духу, лишь по рождению бывших «кукловодами». Однако в том-то и сила государственного аппарата любой эпохи, что абсолютно неконтролируемый поступок повелителя в нем невозможен, обладай тот неимоверно сильным или, наоборот, очень слабым характером. И Петр Великий, и Николай II, уже в день коронации ставший Кровавым, были каждый по-своему так «заведены», что и их властным механизмам не позволило остановиться. Словно обороняясь от мертвой хватки и неуемного реформаторства первого российского императора, государство наделило его экстраординарным титулом и почестями, к которым очень скоро подобрался и соответствующий миф. Петр стал легендарной фигурой, «царем-плотником» и «окном в Европу», поскольку всем этим гораздо легче управлять, чем просто абстрактным «гением». Последний император, в молодости мечтавший быть фотографом, доставил своему государству не меньше хлопот: он не только ввязался в войну, но и направлял движения армий согласно пророчествам Распутина и припадкам истеричной жены. В результате возникло Временное правительство, а затем и большевистская инициатива. Механизм же власти, как мы знаем, полностью себя сохранил и вскоре после 17-го года восстал в былом великолепии, как Феникс из пепла. Сам Николай обрел пружинку «божьего человека», которая более чем реабилитировала его после гибели: судя по недавнему спору об останках, этот «завод» не кончился и по сей день.

Непросвещенный абсолютизм советской страны вместе со старыми кадрами частично оставил нам в наследство и свой вариант «заводного кукловода». Социалистические цари по мере вхождения в почтенный возраст становились все менее предсказуемыми и автоматически отдалялись от дел. Из-за отсутствия ясной системы перехода барм из рук в руки (не свободные выборы, и в то же время не прямое престолонаследие) машина была вынуждена самостоятельно готовить место для очередного вождя. Стараясь себя обезопасить, она создала шаблон руководителя, который не видоизменялся после Сталина, и в короткий срок зачахла, так как сознательно лишила себя потрясений. Удивительно ли, что между 53-м годом и перестройкой существует немой провал в исторической литературе? О временах Брежнева, пожалуй, и не расскажешь ничего, кроме анекдота. Советский Союз, с самого начала замешанный на лжи законодателей и невежестве исполнителей, как ни странно, при общем доглядывании всех за всеми именно разрушил систему контроля, сделав последний самоцелью и лишив его смысла.

Несмотря на то, что демократическая Россия по иному начала, продолжать она хочет, видимо, все так же, и в условиях сохранности почти всех основных конструкций советского госаппарата (при измененной номенклатуре) новейшая российская власть имеет все шансы получить и соответствующую модель конца.
А ведь практически все осталось по-прежнему, и не следует видеть революцию в том, что простуда Президента отражается уже не на придворных карьерах, а на поведении фондового рынка. Современная Россия выгодно отличается от СССР большей жизнеспособностью, ибо кое-как общается с миром и не играет в переустройство планеты по Томасу Мору, но исторический фон, а особенно история демократических проектов от Французской революции до Гитлера, показывает, что именно эту позитивную черту государства легче всего погубить. Как только власть прекращает заниматься собой, переключаясь на завоевание Вселенной (неважно – идеями или пушками) – она чаще всего обречена.

Мы далеки от мысли, что возможность «завести» «кукловода» указывает на его личную некомпетентность или на агонию системы. Напротив, описанный принцип предохраняет и страну и граждан от единоличных, и поэтому вредных для общества ходов. В то же время мы не сожалеем о том, что властители «отдалены от народа» и увлечены скорее собственно работой, чем результатами этой работы. К счастью, существуют процессы, которые заставляют суету государственную и суету человеческую течь по-настоящему параллельно, и благословенны силы, благодаря которым одновременно идет жизнь и вертится механизм. Так что в интересах государства сохранить в прежнем виде человечество, природа которого и располагает этими силами и процессами.

1997