Я от боли дикой не стенаю,
только в ярости сжимаю зубы.
Молчаливо мат глотая, грубо
свою партию родную проклинаю.

За расстрелянного раньше Гумилёва,
за замученного Мандельштама позже,
за убитого любовницей Рубцова,
за ЧК с иезуитской рожей,
за Москву, которой нету краше,
за страну, где дышится вольнее,
за счастливое ужасно наше
детство – вспомнишь: сердце цепенеет;
и за всё, что Родину сгубило
вместе с её лучшими сынами,
за народ, что был для власти быдлом,
презираемым верховными жрецами,
что сидели по различным кабинетам
и страной бездарно управляли.
Оттого сейчас народа нету –
все неуправляемыми стали.
Оскорблённый и униженный донельзя,
путающий и квартиры, и сортиры,
на карачках к счастью не прилезет:
пьяни не видны ориентиры.

Как за это не кричать проклятья?
Но они ведь не поборют лиха.
Никому я не добавлю счастья,
потому кричу я очень тихо.