В благодатном краю, где я жизнь доживаю,
где, казалось бы, не о чём нынче грустить,
я печалюсь, однако, – язык забываю,
и ошибки, бывает, могу допустить.

Забываются лица давнишних знакомых,
и глаза разглядеть нынче всех не умеют,
хотя, кажется, нет у меня глаукомы.
Всем подряд доверяю, а это напрасно –
в этом плане меня ничему жизнь не учит.
А порою, чему-то оценку дав «классно!» –
это долго меня за напраслину мучит.
Или наоборот – прохожу без вниманья
мимо вещи, а хуже того, человека.
Запоздалыми будут потом покаянья
за ошибки свои до скончания века.
 
Да и старость сама не даёт мне покоя,
заставляя минувшее трезво осмыслить
и, копаясь в былом ищет только такое,
чтобы это грехом иль ошибкой зачислить.

Но себя и себе не хочу дать в обиду,
привожу аргументы в своё оправданье.
Это всё не игра, это всё не для виду,
это – жизнь моя нынче, ей Старость названье.
В ней изрядно печали, но бодрости больше,
может быть, показушной, иронии полной,
что не мог я добиться, чтоб ездить на Porshe
и живу на пособиях внешне довольный,
день за днём перегруженный самокопаньем,
философией занят, теперь приземлённый.
Ненагруженный изотерическим знаньем,
диалектикой я, старичок, развращённый.

Оттого и печаль не становится реже,
и изрядно грущу я в краю благодатном.
Хоть и то и другое меня не прирежет,
но и не возвратит то, что было, обратно.