Нахальства не пришлось мне занимать, –
ни храбрости, а хамства и нахальства, –
чтоб много лет я мог бы пребывать
среди себе подобного начальства,
не льстить ему, но всё же мирно жить,
не очень лицемерить ради дела,
а кое с кем по честному дружить,
но откровенничать до нужного предела.

Я открывал ногой любую дверь,
по очень важным кабинетам шастал.
И благодарно вспоминаю я теперь
тебя, моя учительница, шахта.

Ты научила многому меня:
не подличать и не бывать шестёркой,
ни в коем разе совесть не менять
на блага, если даже очень горько.

Но если дело требует всего
отдать себя, отдамся без остатка.
Мне для себя не нужно ничего!
И потому со мной порой несладко
бывало прощелыгам и льстецам,
бездельникам и разным неумехам,
говорунам и шустрым подлецам.
Но я у них, у всех, скажу без смеха,
учился и повадкам, и нутру,
в их психологию вникал дотошно,
чтобы потом в инстанциях игру
и мне затеять тоже было можно,
чтоб с ними мог на равных вместе быть,
забыв про в паспорте параграф пятый,
и если пить, то пить, а не поить,
без мысли, что ты клятый-переклятый.
 
Бывал я битым, награждённым был,
не за нахальство – только за работу.

Года прошли, ничто я не забыл
и помню всех, кто проявлял заботу
и обо мне, и о моей семье,
и научил вершить самоанализ.
Работа в шахте – лучший мой семестр,
там лучшие мои друзья остались.
Уж с ними хамом не был никогда,
хоть вместе проходили курс нахальства.

Перебирая в памяти года,
не вспомню черт конкретных у начальства.