Вчера опять при встрече говорили
о шахте, о случавшихся ЧП.
Но больше анекдоты мы травили
и что-то разное смешное о себе.

А что конкретно – я уже не помню.
Но всё же память пробую листать.
Я слышу – говорит Серёжка: «Понял,
что шахта в нашей жизни – высота!
А не тупик, как утверждает Коля.
Здесь цену очень многому узнав,
я говорю серьёзно, без прикола,
и к стрессам здесь устойчивыми став,
чего-то в жизни мы смогли добиться.
А главное, что стали мы людьми,
и мы не можем с подлостью мириться
ни в обществе и ни в кругу семьи».

… Серёжка в шахте начинал в бригаде,
которой я тогда руководил.
Работал хорошо, со всеми ладил
и в институт по вечерам ходил.
Хоть был брезглив к вранью и лицемерью,
ни с кем впустую не конфликтовал.
Себя ж по самим строгим меркам мерил
и никого ни в чём не подставлял.
Его однажды только видел резким,
когда украли в бане сапоги.

Потом три года в Армии Советской
Стране любимой отдавал долги.
Назад приехал не один – с женой.
Как первая мимоза хороша.
Веснушчатая, с рыжею копной.
Увидев, не один мужик дрожал
в желании с такою поблудить.

Работая, Серёжка институт
закончил и собрался уходить
в НИИ. И приключилось тут
в его семье похуже, чем ЧП.

Придя домой, застал жену с другим.
Конечно, был Серёжка не в себе –
он вдруг запел революционный гимн!
Жена запомнила последние слова:
« … , вставай, проклятьем заклеймённый!»
Дружка стекло разбила голова,
и за окном мелькнул зад оголённый.
 
 Серёжка запил. Пил бы до сих пор.
Но Бог… Должно быть, всё-таки Он есть!
Из городка из-за Уральских гор
приехал, ничего не зная, тесть.

Услышав новость, грохнул по столу:
«Да ты – мужик иль не мужик?!
таких, как дочь, похожих на юлу,
ты встретишь много, был бы только жив.
Признать нельзя из-за небритых щёк,
ты посмотри, каким в запое стал!
А может, это к лучшему ещё,
что ты, увидев, сразу оборвал.
И не реви! Она не стоит слёз.
А ты – мужчина! Всё в твоих руках».

Он многое ещё что произнёс.
Но главное-то было не в словах,
а в той поддержке и в манере той,
с какой Серёжку он одёрнуть смог.

Отец жены, экстесть – мужик простой,
а оказался всемогущ, как Бог.

Шучу я. Но Серёжка бросил пить,
ревизию в сознанье произвёл,
сумел в аспирантуру поступить.
Трудился каждодневно, словно вол,
и кандидатскую успешно защитил.
И встретив женщину с подобною судьбой,
надеется, что нынче прочен тыл
и можно ввязываться в новый бой:
тянуть на докторскую – новую ступень
атаковать и книжку дописать.

* *

О, Господи! Пора мне на Игрень*:
не о Серёжке я хотел сказать.
А всё, о чём по пьянке говорили,
что вспоминали из прошедших дней.

Мы рядом в шахте много лет трубили,
и много что бывало с нами в ней.
Мы вспоминали, кто пришёл на финиш,
опередив на годы или дни,
кого из памяти – захочешь и не вынешь:
с кварцитной пылью в нас вошли они.
Навечно, до конца существованья.
И в нас, конечно, многое от них:
коммуникабельность, уменья, знанья,
которые вбиваем мы в других,
передавая жизни эстафету
порою даже силовым путём.
Собою убеждаем, что победу
ковать возможно волей и трудом.

И нет в словах риторики нисколько.
И нам позёрство просто ни к чему.
Вы, кореша мои, Серёжка, Мишка, Колька, –
живое подтверждение тому,
что быть хозяином не боги назначают –
самим не хочется у жизни быть в гостях.

Уже по отчеству нас чинно величают
и состоим при разных должностях.
Но к серым будням так же нетерпимы,
как десять, как пятнадцать лет назад.
За это и ещё за то мы пили,
что не за что нас подлыми назвать.

1977 г.