Мы с тобой представители разных культур,
да и возраст у нас чуть другой.
Но ты, Свет, не похожа на барственных дур,
что любую проблему – ногой.

И поэтому, хоть критикуешь меня
за мою, как сказала, «барачность»,
изучив нашу жизнь, ты сумеешь понять,
почему во мне «неоднозначность»;
почему «оскопляя шахтёрскую жизнь»,
называю «геройским» наш труд;
почему «не заглянет в барак коммунизм,
а решится – его так оттуда турнут,
что он будет оттуда лететь и сопеть,
вмиг усвоив слова красноречья».
Говоришь, что не можешь ты тоже терпеть,
когда матом приправлены речи,
однозначно, когда мат встречаешь в стихах,
почему-то в моих особливо.

Не могу, понимаешь, воскликнуть я: «Ах,
как в шахтёрских бараках красиво!» –
туалет на шестнадцать очков во дворе,
рядом с ним – питьевая колонка,
«Правду» к стенду приклеит парторг на заре
с объявленьем на красной картонке,
что «в суботу суботник и танцы потом
под гармоннику на танцплощадке».

Будет дым папирос вместе с матом столбом.
Ну, а в общем, всё будет в порядке.
Чепуха, если кто-то кого-то пырнёт,
не со зла ведь, а так, по привычке.
Долг потом снова кто-то кому-то вернёт,
и начнутся по-новому стычки.
Будет заполночь долго в соседних дворах
на скамейках скрипеть нелюбовь.
Горняки в это время дадут «на гора»
рудной массы десятки скипов.

Поутру жизнь начнётся вновь с очередей
и с певучестью образных слов,
тех, которых не любишь у здешних людей,
а во мне к ним тепло и любовь.

Хоть не часто их сам-то я произношу, –
разговаривать ими нет рвения, –
но, услышав новинку, в блокнот заношу,
и совсем не для стихотворения.

В стих заходят они, у меня не спросясь,
встанут в строчку – не выдернешь силой.
И такую с народом душевную связь
я, должно, не прерву до могилы.

Если будешь почаще ты к нам приезжать,
связь сама установишь такую
и захочешь мне ласково руку пожать,
а не так, как сейчас, атакуя.
И увидишь в стихах моих краски земли
Криворожского шахтного края.
А они на странички из сердца легли,
что в любви, сострадая, сгорает.
Конец 60-х