Стихи мои совсем невиноваты,
что я небрежно так к ним отношусь*,
что мной они забыты, как солдаты,
своею жизнью спасшие Союз:
останки их лежат на поле брани
по всей стране и не погребены.
 Мы все бесчувственно традиции попрали,
не прокляты и не осуждены.

А мной стихи, что мне десятилетья
давали силы человеком быть,
как незаконнорожденные дети,
оставлены на произвол судьбы.
 В коробках, в папках и без дат рожденья,
прижатые друг к другу, нагишом,
лежат безмолвные мои стихотворенья,
а мне, как отчиму, их доля нипочём.
 
Беспамятство, должно, людское свойство.
 Бесчувственность лежит в его основе.
 Вот, например, не тронет беспокойство,
что отразил я в стихотворном слове.
 
И как шатун-любовник забывает,
когда и где наструганы им дети,
и что они, возможно, завывают,
страдая без родителя на свете,
так позабыл про тысячи я строчек,
оформленных иль нет в стихотворенья.
 И, кстати, не грущу об этом очень,
тем более, совсем нет сожаленья.
 Таков уж я. И это безразличье
к своим стихам грехом я не считаю:
хоть в чём-то проявляю я отличье
от массы графоманов, сбитых в стаю
желанием одним – познать хоть крохи
известности сегодня знаменитых.
 
О, Господи, какие мы все лохи:
 Зачем нам это? Будут все забыты!