ч.11

БЕЗ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ГРИМА

Есть такой сайт http://www.fire-of-war.ru/ (сайт Алёны Дружининой, 2005-2011) и на нем есть довольно подробная подборка воспоминаний выживших в войне и после нее защитников Брест – Литовской крепости в июне 1941 года.

Основываясь на этих данных, я беру на себя заранее неблагодарную роль по восстановлению их, как подлинных свидетельских показаний, очищенных от влияния коммунистической идеологии.

Причем, на сайте таких "воспоминаний" собрано около 80 и поэтому я возьму только самые характерные из них.

С остальными любознательный читатель сможет лично познакомиться, перейдя на вышеуказанный сайт.

Поэтому просьба ко всем настоящим "коммунистам-ленинцам", "коммунистам – сталинистам", "коммунистам-интернационалистам" и прочим современным радетелям за "чистоту русской истории" не читать дальнейшего текста, чтобы зря не пере возбуждаться.

Помните, что нервные клетки как известно ведь не восстанавливаются...
 

В воспоминаниях очевидцев и участников будут оставлены только эпизоды боевых действий, ибо только так можно получить объективную картину событий происходивших в Брест – Литовской крепости, как ее запомнили советские бойницы и командиры...

 

Мясников Михаил Иванович



"В ночь с 21 на 22 июня я вместе с пограничником Щербиной находился в секрете. Мы залегли в районе стыка рукавов реки Буга. В полночь с противоположного берега стал доноситься сильный шум: передвигались автомашины, танки. Как старший секрета, я доложил на заставу. В ответ получил приказ усилить наблюдение.

На рассвете мы заметили приближающийся к железнодорожному мосту бронепоезд.

Не успел я сообщить об этом на заставу, как бронепоезд открыл огонь по крепости и вокзалу.

(Ни один из двух выделенных 45 дивизии бронепоездов не принимал участие в штурме Брест-Литовской крепости, по причине их неготовности.

И еще. Мифический "Бронепоезд", Мясников заметил, а вот как продвигалась к мосту штурмовая группа 135 пехотного полка перед которой поставлена была задача захватить мост -нет! – автор)
 

Одновременно начался артиллерийский обстрел и бомбежка, причем огонь по нашей

казарме велся прямой наводкой.

(Вплоть до 25 июня 1941 г. немцами не примелась авиация для бомбардировки Брест-Литовской крепости-автор)

В результате здание было разрушено, возник пожар.

После артиллерийской и авиационной подготовки моторные лодки противника с десантом стали форсировать реку Буг, а по железнодорожному мосту двинулись фашистская пехота и танки.

Появление врага пограничники встретили дружным ружейным и пулеметным огнем.

Многочисленные попытки неприятеля высадить 22 июня свой десант на нашем участке вначале не имели успеха. Бойцы мужественно отбивали натиск противника, неоднократно переходили в штыковые атаки.

(Никакого сопротивления при захвате жд. моста через Буг немцам оказано не было. Охрана мота просто скрылась -автор)

В полдень я попытался доложить об обстановке на заставу, но связь уже не работала. С самого утра мы вели непрерывные бои, израсходовали почти все боеприпасы. В середине дня гитлеровцам удалось высадиться на нашем участке, и они начали теснить нас.

Уничтожив гранатами около 30 фашистов, используя складки местности, мы отступили к дзоту и там соединились с группой лейтенанта Жданова.

С ним находилось около 80 человек. Совместными усилиями мы очистили от врага наш участок. По приказу лейтенанта Жданова, принявшего на себя командование, бойцы заняли оборону вдоль вала над Бугом.

Я с группой в 15 человек оборонялся в северной части Западного острова. Мы вели бои с превосходящими силами противника, пытавшегося под покровом ночи высадить десант.

Ночью 22 июня лейтенант Жданов и младший техник-лейтенант (фамилии его не помню) сообщили, что мост через реку взорван, а остров окружен.

Лейтенант Жданов оборудовал командный пункт в дзоте. Там же мы сосредоточили и весь запас продовольствия. А боеприпасы распределили между бойцами. По распоряжению Жданова заняли круговую оборону. Все было подготовлено для отпора врагу.

(По штабным документам 45 пехотной дивизии Западным островом (Тереспольское укрепление) немцы овладели после артналет быстро и без потерь. Там никаких Дотов ими обнаружено не было. Сопротивление оказывали бойцы укрывшиеся в казармах и др. строениях.-автор)

Утром 23 июня немцы вновь пытались форсировать Буг и высадить десант; бой длился более 2 часов.

Потеряв надежду на успех, гитлеровцы возобновили сильную бомбежку и артиллерийский обстрел. Однако наши бойцы удерживали свои позиции, отражая штыковым ударом натиск озверевших фашистов.

(Необходимости в повторном форсировании р. Буг у немцев утру 23 июня 1941 г. не было ибо уже 22.06.1941г. там были наведены понтонные мосты.- автор)

Ночью 24 июня к нам вновь пришел лейтенант Жданов и рассказал, что на острове

обороняется несколько групп пограничников, о борьбе которых я, к сожалению, очень мало знаю.

Помню только, как товарищи говорили, что недалеко от нас сражается группа под командованием не то старшего лейтенанта, не то капитана старший лейтенант Ф.М. Мельникова.

С противоположного берега, из Цитадели, доносился грохот ожесточенного боя, однако связи с бойцами, сражавшимися там, не было.

Лейтенант Жданов отдал приказ двум пограничникам проникнуть в Цитадель, но они были обнаружены немцами и в неравном бою погибли.

Жданов нам сообщил, что установлена связь с пограничниками, которые вели оборонительные бои в районе аэродрома, но каким образом она осуществлялась – я не знаю.

Утром 25 июня фашисты со стороны крепости начали сильный прицельный огонь по острову и оборонительным сооружениям (огонь велся со стороны Кобринского укрепления, западная часть которого к тому времени была захвачена врагом). Загорелся гараж, склады и столовая. Мы отбили более 6 атак.

(Это 15 человек, могли противостоять введённом из резерва в бой на Западном острове солдатам 133 немецкого пехотного полка?-автор)

Враг нес большие потери, но и с нашей стороны имелись убитые и раненые. В рукопашном бою погиб младший техник-лейтенант.

Обстановка была тяжелой: не хватало боеприпасов, продовольствия и воды, но бойцы были полны решимости сражаться, пока их руки в состоянии сжимать оружие.

27 июня снова сильная бомбежка острова и Цитадели. Взрывы зажигательных бомб вызвали большие пожары, горело все, что не успело сгореть раньше. В этот день мы потеряли более половины своих бойцов.

Воспользовавшись передышкой, бойцы взяли уцелевшие боеприпасы, воду,

продовольствие, которое имелось в столовой на острове, и перенесли все это в дзот;

Оставаться в северо-западной части Западного острова было теперь бессмысленно.

Лейтенант Жданов приказал отойти в глубь острова, в район пороховых складов, и обороняться там. Под покровом ночи мы должны были переплыть реку и соединиться с подразделениями, находившимися в Цитадели.

В ночь на 30 июня группа в составе шести человек, куда входил и я, по приказу лейтенанта Жданова ушла в разведку.

Старшим назначили сержанта Баранова. Нам предстояло выяснить, где удобнее переплыть Буг, как легче пробиться в Цитадель. Бесшумно плыли бойцы, стараясь ни единым всплеском не выдать себя. До кольцевой казармы Цитадели оставалось метров 40-50.

Мы уже надеялись, что доберемся незамеченными. И вдруг в воздухе повисло много осветительных ракет, стало светло. Гитлеровцы, обнаружив нас,

открыли огонь. Однако задание лейтенанта Жданова было выполнено.

Разведав местность, мы решили, что безопасней всего будет переправиться в Цитадель, держа курс на юго-западную часть кольцевой казармы. В эту же ночь я и Щербина получили приказание сержанта Баранова вернуться на наш остров и доложить обстановку.

Выслушав нас, лейтенант Жданов приказал, используя предрассветную темноту, оставить обороняемый участок и плыть к Цитадели.

Группа тронулась в путь. Гитлеровцы снова заметили наше передвижение и открыли огонь. Только 18 бойцов из 45 достигли противоположного берега, причем трое получили тяжелые ранения.

К 3 июля нас осталось 8 человек. Мы имели несколько десятков патронов и несколько гранат. Все тяжелее становилось вести бои с врагом, раненые слабели, медицинскую помощь оказать было нечем.

Учитывая сложившуюся обстановку, лейтенант Жданов принял решение вывести из крепости оставшихся людей с тем, чтобы, отходя лесами, соединиться с частями Красной Армии.

В ночь на 5 июля мы стали скрытно пробираться в сторону бывшей церкви. Гитлеровцы открыли огонь.

Короткими перебежками добрались мы до подвалов церкви и обнаружили там трех обессилевших бойцов. Один из них рассказал нам, что они обороняли церковь. Почти вся их группа погибла в неравных боях. Бойцы решили пробираться вместе с нами к своим частям.

В церкви мы пробыли минут 15-20.

За это время лейтенант Жданов продумал план выхода из окружения и дал нам дополнительные указания.

Путь наш лежал в направлении южной части кольцевой казармы, левее Холмских ворот, через левый рукав Мухавца, высокие земляные валы Южного укрепления ("Южное укрепление", "Южный остров" так многие защитники крепости называют Волынское укрепление) и оттуда в поле.

Бойцы двигались почти бесшумно, но гитлеровцы вскоре обнаружили нас, ибо местность непрерывно освещалась вспышками ракет.

Завязался бой, длившийся около часа. Немцы пытались окружить нас, но мы упорно

продолжали продвигаться в южном направлении.

Ночь затрудняла совместные действия, отсутствовала связь между бойцами, поэтому из крепости нас вышло только четверо. Судьба остальных моих боевых товарищей неизвестна".

Как видим эти "невероятные" показания Мельникова М.И. противоречивы.

Они не находят своего подтверждения ни в немецких военных документах, ни свидетельствах других оставшихся в живых защитников крепости.
 

ЛАНДЫШЕВ ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

"Внезапное нападение противника ошеломило расположенные в крепости войска, поэтому многие не могли сразу привести себя в боевую готовность и поддались панике. Бойцы бежали из крепости в белье, некоторые без оружия. Надо было их остановить, привести в боевой порядок.

Этим я и занимался при подходе к месту расположения своего батальона. На пути следования попадались раненые бойцы, командиры, женщины. Горел автопарк. Встречавшимся мне бойцам и командирам батальона отдал распоряжение выводить коней и ликвидировать пожары.

Попал в казарму, когда уже стало светло. Повсюду лежали трупы убитых бойцов и командиров. Минут через 15 после меня прибыл командир второй роты младший лейтенант Жуков (младший лейтенант П.И. Жуков – командир стрелкового взвода 125-го стрелкового полка), проживавший на квартире в городе Бресте.

В это время снарядом разбило лестницу, ведущую на второй этаж, где размещались первая и вторая роты. Бойцы, находившиеся там, спускались через окна, используя полотенца и простыни.

Приведенные в боевой порядок отделения направлялись мною на вал крепости с задачей окопаться и уничтожать живую силу противника.

К этому времени уже везде шли бои: в городе, вдоль Каштановой улицы, в крепости. Сильная бомбежка и артиллерийский обстрел не прекращались весь день. Мы видели, как по мосту, на плотах, лодках и других средствах переправлялись через Буг немецкие части. По шоссе двигались вражеские войска, главным образом мотоциклы, бронемашины. По ним стреляли и те, кто находился в крепости, и те, кто был вне ее.

Еще в первой половине дня в крепость с боем вошел начальник ветеринарной службы 6-й дивизии подполковник Лапшин. С ним было до взвода стрелков и автоматчиков.

Он разыскивал командиров подразделений, чтобы передать им приказ комдива о выходе из крепости и о занятии обороны на высоте Песчаной, расположенной в пяти километрах от Бреста по дороге на Кобрин.

Этот приказ он передал и мне.

Подразделения мои вели огонь с вала крепости, уничтожая фашистов, напиравших со стороны кладбища. Иногда колонны вражеских мотоциклистов пытались на полном ходу ворваться через крепостные ворота, но организованный пулеметный и ружейный огонь заставлял их поворачивать обратно.

Зенитные установки должны были поддерживать огнем выход подразделений из крепости. Свою задачу они выполнили отлично. Кроме этого, помощь нам оказывали два взвода 2-й стрелковой роты.

Остальным подразделениям было приказано во что бы то ни стало выйти из крепости и занять оборону на высоте Песчаной.

Старшина 2-й стрелковой роты Рахимбаев, казах по национальности, обеспечил нас ручными гранатами. Выйти из крепости оказалось не так просто. К нашему подразделению пристроилась большая группа гражданских лиц, работавших в разных тыловых подразделениях, расквартированных в крепости. Все они были без оружия. Эта группа в 150-200 человек нас демаскировала.

Подполковник Лапшин находился вместе со мной. Немцев около стен крепости не

было. Мы двигались стремительно. Когда передовые бойцы достигли первого дома комсостава, враги пытались нас окружить, но станковые и ручные пулеметы открыли такую стрельбу, что немцы вынуждены были залечь. Мы рассредоточились.

Однако задерживаться было нельзя. С каждой минутой гитлеровцев становилось больше и больше. Поэтому мы начали мелкими перебежками продвигаться вперед, держась правее дороги.

Путь себе прокладывали ручными гранатами, а с валов Северного укрепления (Кобринское укрепление) нас поддерживали пулеметчики.

Все попытки гитлеровцев задержать нас не имели успеха, бойцы геройски дрались. Немцев на близкое расстояние мы не подпускали, так как гранат было достаточно. Однако при подходе к городу не обошлось без рукопашной схватки. С криком "За Родину!" мы прорвались.

Продвижение по городу происходило легче, передовые немецкие части в Бресте не

задерживались, а тыловые еще не подошли. По улицам патрулировали мотоциклисты, но мы их умело обходили.

Высоты Песчаной достигла лишь половина бойцов".
 

Зайцев Василий Кузьмич

"И вдруг раздался сильный грохот. Спросонья подумал, что это гром, и хотел закрыть окно, но не успел поднять даже голову, как вновь раздался взрыв и обрушился простенок. Товарищи, лежавшие там, погибли, а я очутился на полу.

Сомнений больше не оставалось – война. Отдышавшись, я выскочил в проходную. Хотел спуститься вниз, но мне навстречу попался старшина санчасти Воронин. Он сказал, что во двор полка выйти нельзя, снаряды ложатся один за другим. Тогда я открыл окно туалета и прыгнул вниз со второго этажа. Старшина и еще один солдат последовали за мной.

Мы бросились к Восточным воротам.

Вокруг беспрерывно свистели бомбы, сыпались осколки и пули.

23 июня, взбешенные нашим сопротивлением, враги подогнали к воротам танк и начали обстреливать укрепление.

Но как только танк подкатил вплотную к воротам, навстречу ему со связкой гранат выскочил какой-то лейтенант, казах по национальности.

(Не применяли немцы до 26.061941 г. в Брест Литовской крепости никаких танков!-автор)

Не прошло и нескольких минут, как стальная громадина загорелась. Но смельчак жил недолго – его ранило осколком в голову.

Мы втащили лейтенанта в каземат, и вскоре он скончался. 26 июня, после сильнейшей артиллерийской подготовки, фашисты прорвались на нашем участке, завязался жестокий рукопашный бой. Враг отступил. Вечером этого же дня к нам вновь подошли фашистские танки и стали в упор расстреливать обороняющихся.

Целую ночь по территории крепости раздавалось русское "ура". Это защитники то там, то здесь отбивали яростные атаки.

Гитлеровцы беспрерывно вели огонь по казематам, подвалам, пускали слезоточивые газы.

Вражеские снайперы специально охотились за теми, кто пытался наладить какую-нибудь связь или достать воды;

28 июня из нашей группы осталось 19 человек. Продуктов больше не было.

Посоветовавшись, решили, что женщин с ребятишками необходимо отправить из крепости. Так и поступили. Женщины подняли белые косынки и вышли из подземелья.

А мы продолжали обороняться.

29 июня фашисты начали забрасывать все входы и выходы в казематы гранатами, но никто из нас не сдавался. Спускаться в казематы и подземелья фашисты боялись, потому что каждый, кто рисковал сделать это, сразу же отправлялся к праотцам.

2 июля нас было уже только 9 человек. Руководил нами какой-то командир. Он приказал мне и еще нескольким бойцам зарыть два несгораемых ящика, очевидно, с секретными документами, чтобы не попали фашистам, ибо живыми остаться мы уже, конечно, не рассчитывали.

На следующее утро началась очередная бомбежка. Стены каземата сотрясались от разрывов тяжеловесных бомб.

Во время одного из налетов я был привален грудою обломков. Моя правая рука безжизненно повисла. В конце этого же дня фашисты обнаружили нас, окружили и стали выталкивать из подземелья.

Итак, с перебитой правой рукой и раненой левой, голодный, истощенный, покидал я крепость".
 

МАКАРОВ ГРИГОРИЙ СЕРГЕЕВИЧ

"Командир роты и политрук в субботу уехали на выходной день к своим семьям в город Брест.

Поступало 22 июня 1941 года. Светало. Запрягли лошадей, чтобы выехать из крепости. Послышался гул самолетов противника.

Они, заметив наш обоз, с высоты 200-800 метров открыли по нему огонь. Бойцы укрылись в казематах конюшни.

Когда самолеты исчезли, мы вновь тронулись в путь, но гитлеровцы снова обстреляли нас с северо-западной стороны. Тогда, повернув обратно, мы распрягли лошадей и,

поставив их в конюшню, решили пробиваться без них. Через несколько минут к нам примкнуло больше десятка женщин с детьми, которых привел старший лейтенант Бородич. Вместе с ними пришла и фельдшер Раиса Абакумова.

Вскоре подошли четыре пограничника и сообщили, что все ворота крепости ограждены пулеметами противника.

Появился майор Гаврилов, который всех бойцов разбил по взводам, назначил командиров.

Гаврилов и Касаткин организовали штаб. Было создано партийное бюро, в состав которого вошли политрук Скрипник, я и лейтенант, прибывший в крепость из пехотного училища за несколько дней до войны.

Когда Гаврилов назначал меня в партийное бюро, я ему сказал:

"Я еще не получил партийного билета", но майор меня успокоил: "Будешь работать, – я тебя знаю". На третий день мы собрали партийное бюро. 15 человек были приняты в члены и кандидаты партии.

На собрании посмертно приняли в партию красноармейца Улктымбаева, который был ранен в живот и перед смертью просил считать его коммунистом.

Примерно на 4-5 сутки мы пробили потолок, прокопали в земляном валу лаз. Но, когда первый разведчик вылезал на поверхность, в это место упала мина и взорвалась.

Вход засыпало. Штаб принял решение держать оборону до прихода наших войск в полной надежде, что наши далеко не отступят.

Штаб обороны нашего форта и партбюро решили отправить женщин и детей с белым флагом в город.

На седьмой день немцы забрасывали под двери и амбразуры гранаты с длинными деревянными ручками, начиненные ядовитыми слезоточивыми газами.

Из крайнего каземата бойцы пробили отверстие в склад боепитания, и благодаря этому мы смогли добыть еще несколько ящиков патронов и гранат. Примерно на восьмой день обороны немецкой бомбой склад был взорван. Долгое время горел он, взрывались снаряды и мины.

Партийное собрание проводили три раза. Последнее – 29 июня, особенно памятно: восемь человек приняли в ряды партии. Все мы поклялись сражаться до последнего биения сердца".

СОЛОЗОБОВ ВАСИЛИЙ СТЕПАНОВИЧ,

Занималось утро 22 июня. Первая канонада, возвестившая о вероломном

нападении фашистской Германии на СССР, началась внезапно.

Я выбежал из процедурной палаты к больным и стал направлять их в подвальное помещение, которое располагалось под санчастью. Два военфельдшера, ночевавшие в свободной комнате, тоже выбежали, одеваясь на ходу.

Старшина санчасти Юрий Сычов спал в своей каптерке. Когда я вбежал к нему, он сидел на койке и никак не мог найти очки. Потолок был пробит снарядом, и половина комнаты завалена щебнем.

Наконец все спустились в подвал. Артобстрел прекратился, стало тихо. В санчасть уже прибывали раненые. Из казармы прибежали врач Бардин, фармацевт Василий Суховерхов, ездовой Петренко.

Немцы уже ворвались на территорию госпиталя, заняли гарнизонный клуб. Полковой лазарет с ранеными был перемещен в подвал Белого дворца (имеется в виду здание Инженерного управления крепости). Я получил приказание врача Бардина пробраться к аптеке, там набрать медикаментов и перевязочного материала.

Вражеские снаряды разрывались вокруг здания. Горел склад с боеприпасами. Выбирая дорогу поудобнее, я благополучно дополз до аптеки, взял с собой все необходимое и стал за стеной, выбирая время для перебежки. Слышу, где-то близко стоны и разговор. Иду на голоса.

В подвале лежали пятеро раненых, и возле них хлопотала уборщица нашей санчасти Шура. Всем раненым она уже оказала помощь и не покидала их.

- Какая же ты молодец, Шура, спасибо, – сказал я ей.

- Наших не видно? – спрашивал раненый с перебитой ногой.

- Связь наладили? Немцев выбили? – наперебой интересовались другие.

Я стал рыть яму, чтобы добыть для них воды, и, работая, отвечал на вопросы. Ни одной жалобы. Они мужественно переносили нестерпимую боль.

Прошло несколько дней. Среди раненых в подвалах Белого дворца находился и секретарь комсомольского бюро нашего полка Матевосян. Ходить он не мог.

Наши минометчики продолжали обстрел противника. Пришел приказ комиссара Фомина о переходе обороняющихся на участок у Брестских ворот. Там концентрировались наши силы для

прорыва из окружения.

Матевосяна обступили бойцы. Сидя на полу, он говорил: "Товарищи комсомольцы! Призываю вас к упорной борьбе с врагом. Будьте храбрыми, стойкими. Пробивайтесь к нашей армии и возвращайтесь выручать нас".

Раненые притихли, лишь что-то выкрикивали те, кто был в бессознательном состоянии.

- Беру на себя ответственность, – продолжал Матевосян, – за защиту в этом подвале раненых, если фашисты ворвутся сюда.

Кто-то предложил замаскировать комсорга. Бойцы нашли для этого углубление в стене. Я укрепил

Матевосяну повязку на раненой ноге, и мы перенесли его в это углубление, снабдив при этом гранатами, револьвером и оставив немного продуктов.

Под градом пуль и снарядов комсомольцы делали перебежки в сторону ворот.

Я задержался и подошел попрощаться со своим товарищем, фельдшером Николаем Ермаковым, который был тяжело ранен: осколком ему разбило тазовые кости. Он очень мучился.

- Не говори мне ничего, – опередил он меня, – введи лучше морфий. Бейте их, проклятых, чтобы ни один гад не ушел живым!

Через несколько минут я уже находился на новом участке обороны, которым командовали полковой комиссар Фомин и капитан Зубачев. Вид у Фомина был страшно усталый, но в нем чувствовалась такая сила воли, такое участие к людям, что каждое его приказание выполнялось бойцами мгновенно. К нему то и дело подходили командиры взводов и отделений. Готовилось что-то особенное. Каждый человек был напряжен до предела.

К этому времени в трубах здания устроились снайперы, откуда им было удобно выбирать цели, а из амбразур и оконных проемов обоих этажей наши пулеметы вели огонь по укрепившимся на том берегу Мухавца немцам,

Через некоторое время, выждав удобный момент, наша первая группа добровольцев пошла на прорыв. Часть людей направилась к мосту, а часть через реку. Обливаясь кровью, герои погибали от пуль врага. Лишь немногим удалось прорваться на другой берег.

Несмотря на неудачу, к штабу обороны стали подходить бойцы с просьбами о зачислении их в следующую группу.

Меня окликнул санитарный инструктор Дуля. Он помогал раненому спускаться со второго этажа по лестнице. Вместе мы доставили бойца в подвальное помещение. У него была перебита ключица.

Врач Бардин оказал ему помощь. Санинструктор Дуля хорошо владел пулеметом, и я завидовал ему.

Дело в том, что я когда-то сам любил пулемет, изучал его еще в полковой школе, но теперь как-то побаивался браться: а вдруг не справлюсь. И все-таки решил рискнуть.

- Слушай, Дуля, – попросил я, – дай мне пулемет, а ты подежурь здесь.

Он не отказал мне и проводил к своему "максиму". Какова же была моя радость, когда я почувствовал, что стреляю!

Здесь, на втором этаже, мины противника пробивали крышу и потолок. Стояло густое облако пыли от щебенки. Я быстро вошел в азарт и с увлечением стрелял. Незаметно наступила ночь. Да какая там ночь! Темно было лишь в помещении, а вокруг светло, как днем.

Немцы все время пускали осветительные подвесные ракеты. Из штаба обороны участка, снизу, нас предупредили, что надо усилить огонь. Я догадался, в чем дело: наши ушли на прорыв. Через час я узнал о его неудаче.

Почти не спав несколько ночей, беспрерывно обслуживая раненых, я сильно утомился и спустился в подвал. Здесь было потише. Ночью меня растолкал Суховерхов.

- Вставай, Василий, врач Бардин застрелился.

Я вскочил. Действительно, Бардин лежал рядом. Из дула пистолета еще шел дымок

Раненые молча смотрели на него. Молчали и мы. Шли дни. Число обороняющихся заметно уменьшалось. Фашистам удалось укрепиться в конце нашего здания, со стороны ворот, и установить свой флаг на крыше.

Когда весть об этом достигла штаба обороны, капитан Зубачев быстро организовал группу добровольцев; желающих выбить фашистов оказалось много. В этой операции принял участие и военфельдшер Гутыря.

Его обмундирование было изорвано, выпачкано в крови и щебенке. Сам он, возбужденный, нервный, расстреливал фашистов почти в упор. Вообще мы, медики, не ограничивались исполнением только лишь непосредственных обязанностей.

Мы наравне со всеми защитниками принимали участие в обороне.

Через сутки группа защитников решила сделать еще одну попытку прорваться. На этот раз подготовка была хлопотливее, так как большинство бойцов не умело плавать. Люди находили себе деревянные изделия и доски. Комиссар Фомин некоторых, не умевших плавать, стал отговаривать, предлагая обождать.

Ночью также рвались снаряды, не умолкали пулеметные очереди, беспрерывно светили ракеты. Но и эта наша попытка не привела к желаемым результатам: многим не удалось доплыть даже до середины реки.

Нас оставалось теперь совсем мало. Настроение было у всех подавленное. Днем стало известно, что сегодня, когда стемнеет, командиры штаба и легкораненые пойдут на прорыв. Я был рад, только бы ближе к цели: или прорваться из окружения, или погибнуть.

Вражеский обстрел с каждым часом усиливался. Мины пробивали потолок обоих этажей.

Наступил вечер. Мы, человек 20, расположились по обе стороны окна. И вот капитан Зубачев сказал, что идет докладывать комиссару. Через несколько минут они вошли. Мы ждали команды.

Все были напряжены до предела. Наше внимание сосредоточилось на окне и воде. Сколько мы так стояли – 10, 20 минут, а может и больше – не знаю.

"Отставить атаку, товарищи, всем занять оборону", – сказал совсем тихо комиссар. Все были подавлены, чувствовалась какая-то растерянность,

Утром раненые в подвалах, вероятно, уже все знали и почтя ничего не спрашивали у меня, только стоны немного утихли, как будто люди надеялись все-таки услышать хорошее.

- Жалобы есть у кого? – спросил я.

- Вы лучше расскажите новости, – ответили раненые,

- Наши войска из города Бреста наступают в сторону крепости, – умышленно солгал я, чтобы поднять их дух.

Бойцы сразу повеселели.

- Это очень может быть, не могли же наши войска далеко отступить. Не сегодня, так завтра будут здесь, – произнес кто-то из них.

Мне и самому хотелось, чтобы эти надежды сбылись. Уходя из подвала, я чувствовал сильную усталость.

Комиссар сидел у стены, обхватив обеими руками голову. Я решил обратиться к нему:

- Товарищ комиссар, раненых нечем кормить.

Он устало ответил:

- Надо выяснить, что там у нас имеется, присядьте, сейчас уточним.

Выглядел Фомин утомленно, одет он был в солдатскую гимнастерку. Я отполз метров 5 в сторону и, расположившись под сводом, быстро уснул. Когда пришел в сознание, никак не мог понять, что со мной: глаза не видят, во всем теле боль, движения рук не ощущаю.

Наконец наступило просветление. От радости я хотел встать, но подняться не смог, потому что оказался заваленным обрушившимся от взрыва сводом. В голове шумело. Вдруг слышу около себя крик: "Рус". Меня освободили от кирпичей и щебня двое наших бойцов; тут же стояли немцы... Это произошло 29 июня 1941 года".
 

БЕССОНОВ АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ

"И вдруг что-то подбросило меня. Вскочив с постели, я схватил Пузакова за плечи и стал кричать: "Володя, Володя, пожар". Но, глядя на рухнувшую стену, на раненых и убитых, я понял все.

Пришлось пока остаться в трусах и майке, ни сапог, ни обмундирования не нашел, все было завалено кирпичом и щебнем. Я приказал не выходить из помещения, ибо на площади рвались снаряды, мины, бомбы, бензиновые баки, и те, кто в панике выбегал из помещения, моментально находили смерть. А здесь хоть чуть-чуть прикрывали стены.

В первую минуту был тяжело ранен в брюшную полость боец Амосов. Он прожил три дня и умер в страшных страданиях. Тяжелое ранение в лицо получил кузнец, фамилии его не помню. Через несколько часов он также умер.

...У нас собрались бойцы из разных полков. Одеты были кто во что, с трудом различали, где командир, а где рядовой. Правда, первый день не разочаровал нас, а даже подбодрил, ибо в результате трех атак мы заставили противника отступить.

Снова бомбежка и артиллерийский обстрел, атака, переходящая в рукопашную...В этот день по крепости разнеслась весть о подвиге какого-то нашего командира.

Первый батальон 44-го стрелкового полка размещался по обе стороны Северных ворот в казематах. При нападении врага бойцы батальона заняли оборону на валу.

Фашисты атаковали ворота, но безуспешно. Тогда немецкое командование решило двинуть на прорыв нашей обороны танки, снабженные огнеметами (замечу, что позже, когда танки врывались в крепость, они часто пользовались огнеметами).

Первый танк был подорван в нескольких метрах от ворот, но положение оставалось критическим, нужно было, во что бы то ни стало, выдержать натиск врага. Недолго думая, этот командир, пропустив второй танк в тоннель ворот, бросился со связкой гранат под его гусеницы. Танк повернулся и застыл поперек ворот. Храбрец погиб, но гитлеровцы были отброшены. Мы дали клятву отомстить за него.

Первый день подходил к концу. Обстановка в крепости складывалась не весьма хорошо. Мало было среди нас командиров, ведь многие жили в городе и в субботу ушли домой.

Мы связались с капитаном Зубачевым. Он дал указание собрать людей, организовать оборону, найти оружие, привести его в порядок, объяснил, как расставить силы, и приказал выделить бойца для связи.

Спустились сумерки. С большим трудом наши воины собрали оружие и привели в порядок людей. Мне пришла мысль, что надо улучшить связь с оборонявшими соседние помещения. Часть бойцов стала пробивать проходы во внутренних перегородках, чтобы иметь возможность, не выходя из здания, поддерживать связь с соседями, заделывать пробоины в стенах.

Настала ночь. Выстрелы не прекращались. Зеленые цепочки трассирующих пуль нарушали тишину, горел склад отдела вещевого снабжения. Нужно было думать, чем кормить и поить людей, но главное, где доставать боеприпасы.

Я был назначен "снабженцем", вернее не назначен, а сам себя назначил по доставке оружия и боеприпасов на наш участок. Ведь это входило в мои обязанности работника боепитания полка. Приходилось под огнем врага делать вылазки, доставлять патроны, гранаты и снаряды для двух чудом уцелевших 45-мм пушек.

Вот когда вспомнились нам блиндажи с боеприпасами вне крепости. Ведь мы остались без патронов, снарядов, мин, гранат, было маловато трехлинейных винтовок, недоставало пулеметов. И все-таки, несмотря на такое критическое положение, крепость сдавать мы не думали.

...Нередко случалось, что боец слезно просил воды, а мы с болью в сердце отказывали ему, ибо вода была для раненых и детей. Несмотря на то, что в 5-6 метрах от стены протекала река Мухавец, добывать воду было очень трудно.

Кончался третий день. Канонада не утихала, мы увеличили свою осторожность, ибо знали, что после обстрела можно ждать атаки. Все были на местах и при оружии.

По цепи передали, что из-за вала у моста, который был перекинут через Мухавец, по-пластунски ползет человек. Я приказал не стрелять, но зорко следить за ним, и несколько винтовок были направлены в его сторону. Замечу, что немцы вели огонь из-за вала через Мухавец.

Мы увидели, что обмундирование этого человека было наше, и, когда он подполз к стене, узнали старшего лейтенанта (речь идет о В.И. Бытко) из нашего полка.

Он старался прорваться в крепость. Пробивая себе путь пистолетом и ножом, он шел сюда, чтобы руководить своими бойцами.

После совещания командиров 24 июня оборона стала более организованной.

Мы прилагали много усилий, чтобы пополнить свои запасы. Помню, ночью подползали к убитым лошадям, отрезали куски и этим мясом поддерживали себя; иногда попадались консервы, а вообще я часто задаю теперь вопрос: что же мы ели все эти дни?

Становилось все труднее отражать натиск упорно наседавшего врага.

Все меньше и меньше становилось у нас людей.

На десятый день обороны нас осталось совсем мало, причем из обороняющихся не было ни одного не раненого.

Самым больным вопросом для нас были патроны. Но где их брать? Кто-то сказал, что костел пустой и там много убитых немцев. Однако его держат под обстрелом. Я решил пробраться туда. Со мной было еще два товарища. Кое-что удалось раздобыть. На обратном пути я услышал вой мины и больше ничего не помню.

Когда очнулся, чувствовал себя плохо, ничего не слышал, а в голове стоял сплошной звон. Да, стукнуло меня порядком. Кое-как я поднялся на ноги, но ходить в разведку и на поиски боеприпасов уже не мог. Прошло несколько дней.

Защитников с каждым днем становилось все меньше и меньше. Обстрел подвалов

из огнеметов, установленных на танках, уничтожал людей. Многие получали страшные ожоги, которые причиняли людям нестерпимую боль.

Крепость наполнило сильное зловоние: разлагались трупы людей и лошадей (в центре крепости на коновязи стояли около 300 лошадей, все они были перебиты).

На 23-й день нас осталось человек 16-17, совершенно обессиленных, истощенных.

Но руки продолжали сжимать оружие.

Наступила опять мучительная ночь. Тишина. Лишь кое-где раздавался хрип умирающего или стон раненого. Изредка раздавались выстрелы.

Признаюсь, что в эту ночь слезы душили меня, я плакал не от ран, не от страха перед будущим, а от обиды, что так нелепо приходилось сидеть в этой мышеловке без оружия, без боеприпасов.

Так дешево отдавать свою жизнь в 19 лет просто не хотелось".
 

Тарасов Николай Агафонович

"В ночь на 22 июня наша рота была оставлена в крепости для несения караульной службы. Я стоял на посту у Южных ворот (автор имеет в виду Холмские ворота).

.........

Меня растолкал начальник караула – наш командир взвода лейтенант Кузнецов. Кругом раздавались взрывы. Красноармейцы уже хватали из пирамиды свои винтовки.

Последним караульное помещение покинули я и лейтенант Кузнецов.

Мы побежали в ту сторону крепости, откуда виден госпиталь и дорога, ведущая к селу Волынка, что стояло у самой границы. Здесь размещались в казармах молодые красноармейцы майского набора 1941 года, прибывшие на пополнение в крепость; вот к ним-то в подвал нам и пришлось бежать.

Кроме внезапности нападения, существовала еще одна трудность: личный состав нашего участка обороны состоял преимущественно из молодежи нового пополнения, у которой еще не было настоящей солдатской закалки; вместо того, чтобы хладнокровно и решительно действовать, многие растерялись и в панике метались по крепости. Так было в первые часы войны.

Организацией обороны на нашем участке занимались мы двое, т.е. я и лейтенант Кузнецов, ибо других командиров и старших военачальников не было. После некоторого затишья артиллерийской канонады нам сразу пришлось искать в каптерках какие-либо боеприпасы.

В одной из казарм мы нашли несколько ящиков патронов. Мне кажется, это было в расположении 9-й стрелковой роты, старшина которой сержант Ашот Новосардян, на наше счастье, не успел в субботу сдать их на склад боепитания. Сержанта Ашота Новосардяна и замполита нашей роты Федорова убило в первые же минуты, как только они выбежали из казармы.

День прошел в непрерывной стрельбе по врагу, рвавшемуся в крепость. Хорошо помню, как молодые красноармейцы очень быстро овладели оружием и к вечеру уже прекрасно стреляли, они с некоторым опасением ожидали рукопашной схватки, но после первой же штыковой атаки эти ребята уже ничем не уступали остальным.

...

Я быстро взял нашу единственную винтовку с оптическим прицелом, лег за камень, отыскал немецкого автоматчика, засевшего над проходными воротами, и одним выстрелом уничтожил его. Таким образом, Тутаринов благополучно возвратился. Он был ранен, но принес с собой два немецких автомата и несколько рожков, наполненных патронами, а его товарищ, который нес ящик ракет и ракетниц, погиб.

Патроны кончались, а враг нажимал. Надежда оставалась только на штык да на незначительное количество гранат. Снова атака врага, и снова рукопашная схватка. Фашисты засели на верхнем этаже, они забрасывали нас гранатами, но мы успевали на лету подхватывать их и кидать обратно.

Наконец мы добрались и до самих гитлеровцев; в рукопашном бою вновь пополнили немецкими трофеями свои запасы оружия, но немного.

Боеприпасы иссякали; казалось, выхода нет. В это время рядовой Ревунов вспомнил, что перед войной возле нас, в складе, он видел ящики с патронами, но этот склад уже был совершенно развален. Мы с Ревуновым, несмотря на не прекращавшуюся стрельбу противника, стали рыться в развалинах.

Наш труд не пропал даром: мы нашли несколько целых ящиков с патронами. Немцы, заметив, что мы работаем, начали обстрел из минометов со стороны госпиталя, и переноску ящиков мы производили под ураганным огнем, так как прекратить ее было невозможно: враг мог подорвать все найденные патроны. Во время этой работы Ревунов погиб от взрыва мины.

............

В этот момент прибегает ко мне красноармеец и передает распоряжение Кузнецова о немедленном укрытии в подвале.

Не успел я собрать пулеметные ленты, как раздался взрыв потрясающей силы. Казалось, всколыхнулась вся крепость. Я упал. Меня немного засыпало камнями, а то помещение, где находился Кузнецов, рухнуло, лейтенант и несколько наших бойцов погибли под обвалившимися стенами. Из-под развалин слышались стоны, хрипение, но мы, оставшиеся в живых, ничем не могли им помочь, так как нас было слишком мало, чтобы раскопать такие каменные глыбы.

Враги снова стали наседать, снова началась гранатная переброска, но на этот раз на душе у каждого было тревожно. Ведь нас так мало, принимать штыковой удар было бессмысленно.

Но, к великому счастью, мы неожиданно услышали дружное "ура!": это группа Самвела Матевосяна внезапным налетом разбила засевших над нами фашистов.

Самого Матевосяна в этот раз я не видел, он взял в плен немецкого офицера, и только доносилась его ожесточенная ругань по адресу фашиста на армянском языке (армянский язык мне знаком).

Тут ко мне подошел связной и передал устное распоряжение командования, на основании которого мы покинули казармы 84-го полка и перешли в казарму саперного батальона. Нас осталось трое, и, чтобы не попасть под обстрел своих, мы просидели до рассвета в подвале, а затем присоединились к защитникам, оборонявшим эту казарму. Большинство из них были пехотинцами.

.........

Этот день мы с Хачатуряном поочередно стреляли из одного станкового пулемета. Под вечер нас начала обстреливать немецкая пушка, ствол которой виднелся из-за разбитой стены у самого берега Мухавца. Она причиняла нам много вреда.

К нам подошел старшина с артиллерийскими эмблемами на петлицах и от имени командования передал, что крайне необходимо уничтожить расчет немецкой пушки. Я, Гурген Хачатурян и Филипп Межентсов молча посмотрелидруг на друга и решили ночью же выполнить это задание.

Мы скрутили из простыней веревку и ранним утром, снарядившись автоматами и гранатами, отправились, где ползком, а где перебежками. Добравшись до цели, немногообождали, и вот предутреннюю тишину нарушили длинные автоматные очереди Гургена Хачатуряна.

Он бил в то место сосны, где в проломе находилась пушка. Я бросал туда гранаты, чтобы немцы не могли высунуть головы, а Меженков ловко зацепил веревкой за ствол пушки, и мы стащили ее на землю.

Сразу же со всех сторон поднялась ураганная стрельба.

Нам пришлось отступить, но все-таки пушка больше не стреляла. Меня легко ранило в колено левой ноги, Хачатурян и Меженков были невредимы.

Последующие дни, до 29 июня, прошли более спокойно, только ощущался острый недостаток воды и пищи. Здесь, в крепости, я узнал цену воде. Помню, перед глазами у меня всегда стояла географическая карта.

Мысленно я видел огромные озёра и реки, а здесь, в крепости, мы не могли даже утолить жажды; воздух, наполненный смрадом убитых, сушил не только рот и горло, а, кажется, все внутри. Было очень обидно смотреть на воду, протекающую совсем рядом, но тем не менее почти недоступную.

Мы пробовали привязывать фляжки вместе с грузом на веревку и забрасывать в реку, но редкие из них возвращались назад, да и те не более чем с полстаканом воды; бойцы по ночам пробирались к воде, но эти вылазки никогда не проходили без жертв.В расположении казарм саперного батальона мне долго оставаться не пришлось.

После бомбежки 29 июня нас осталось совсем мало. Погиб Филипп Меженков; Гурген Хачатурян был сильно контужен. Мне пришлось пойти в другие помещения разведать обстановку, но, возвратившись, я уже не нашел его.

Примерно через месяц я встретил его в плену в лагере Бяла-Подляска, больным, разбитым, но там все пленные были разделены по национальности, и вместе с Хачатуряном мне быть не пришлось. Поэтому о дальнейшей судьбе моего друга я не знаю.

Оставшись один, я побрел по подземельям и развалинам, так как попасть в плен, притом почти здоровым, если не учитывать хотя и беспокойного, но легкого ранения ноги, было, по моим убеждениям, просто позором и предательством.

В одном из уцелевших подземных помещений я встретил сержанта из 333-го полка, который отнесся ко мне весьма дружелюбно.

Он был уже много раз контужен и ранен.

Первым долгом он попросил воды. Я помог ему перевязать израненное тело, а сержант мне показал уцелевшие сухари в бумажных мешках и патроны, ради которых он здесь оставался, так как место было скрытое и о нем никто не догадывался.

Звали этого человека Ильей, а фамилию его мне узнать так и не пришлось, ведь тогда вообще было не до праздных разговоров. Но иногда, впадая в забытье, сержант бредил, вспоминая Кубань; очевидно, он был оттуда родом. Вместе с этим сержантом мы пробыли больше недели.

Он немного поправлялся. Я по мере своих способностей ухаживал за ним, ходил доставать воду, перевязывал раны, израсходовав на это всё свое нательное белье, хотя оно и было пропитано потом, грязью и кровью.

В эти дни, в основном, мы охотились за отдельными гитлеровцами. Непосильных боев не завязывали. Как-то днем мы с Ильей вылезли из подземелья разведать местонахождение своих.

Видим, идет в нашем направлении группа немецких солдат. Решили принять бой. Подпустив врага на близкое расстояние, дали несколько очередей. Троих сразу уложили, а с остальными продолжали перестрелку. Враги были почти на открытом месте, а это очень помогло нам: когда они бросали в нас гранаты, мы легко ловили их на лету и швыряли обратно в их сторону.

Израсходовав гранаты, немцы заметно ослабили огонь. Мы убили еще двоих, а третий поднялся и, как заяц, побежал в противоположную от нас сторону, но там его встретили пули красноармейцев, которые, очевидно, скрывались в одном из подвалов.

Оставаться на месте боя было опасно, и мы быстро перебежали по развалинам в ту сторону, откуда стреляли наши. Оказывается, они наблюдали за всей картиной этой схватки, но стрелять не могли, так как мы с Ильей попадали под их пули. Там было шесть человек, и от них мы узнали, что последний приказ нашего командования был о выходе из крепости мелкими группами.

Мы решили, что оставаться дальше нет смысла и, пока наши силы не иссякли, нужно прорываться через вражеское кольцо. Других новостей эти товарищи не знали, никто не мог даже ответить, какое было число.

По этому поводу у нас завязывался горячий спор: одни говорили девятое, другие – одиннадцатое число.

Все восемь человек с наступлением темноты начали выбираться из крепости.

Настроение было подавленное, на душе лежала тяжесть, как говорят, "кошки скребли". Жалко было покидать этот клочочек родной земли, где пришлось уже столько пережить, где узнал столько горя и похоронил близких друзей и где особенно сильно чувствовал жгучую ненависть к врагу и решимость бороться до конца.

Ноги не хотели идти. Мы пробирались по развалинам очень медленно, на глазах у ребят блестели скупые слезы. Не доходя нескольких метров до реки, кто-то из идущих позади (я шел первым) споткнулся и, падая, ударил автоматом о камень: раздался выстрел, и сразу со всех концов взлетели ракеты, застрочили пулеметы и автоматы.

Мы бросились в воду и уже почти переплыли реку, а некоторые из нас даже выскочили на крутой берег, как к нам наперерез кинулись немцы. Кто-то из нас бросил гранату, и мы метнулись в темноту. Оглянувшись, я увидел, что нас только трое.

Один боец, по фамилии Свиридов, служил пограничником, а фамилию второго забыл. Они мне сказали, что сержанта Илью убило в реке, а остальные четверо, наверно, побежали в другую сторону. Это был наш последний бой на Брестской земле.

Обессилевшие, утомленные голодом и бессонницей, мы начали путь на восток, по полям и лесам Белоруссии".
 

ЖУРАВЛЕВ ФЕДОР ФИЛИППОВИЧ,

"Мы размещались в здании полковой школы на первом и втором этажах, рядом со столовой.

Немцы, занявшие столовую, имели ручные рации, вели себя шумно, передавали сведения о крепости своему командованию, просили подкрепления. Надо было немедленно уничтожить их, и мы решили сделать так: пробить со второго этажа дыру и забросать их, прежде всего, гранатами.

В числе других, выполнявших это задание, были комсомолец Петр Босов, Иван Иванов и Анатолий Костюкович.

Мы пробили железобетонное перекрытие потолка и забросали фашистов связками гранат. Потом с группой наших бойцов ворвались на кухню столовой, где возле котлов стоял ящик с жиром; видимо, повар еще не успел заправить суп.

Немцы, оставшиеся в живых, спустились в подвал, там завязался рукопашный бой с нашими поварами и дежурными бойцами, которые были в наряде на кухне. Мы поспешили им на помощь.

Пленные гитлеровцы при допросе сказали, что вошли во время бомбежки со стороны Буга через проложенный там понтонный мост.

Примерно в 10-11 часов утра через этот же мост к нам во двор ворвались три немецких танка.

Фашистский офицер открыл люк танка, поднялся и в бинокль начал наблюдать за окнами казармы второго этажа. Я и Владимир Костюкевич, служивший в отделе вещевого снабжения, в это время находились в кабинете замполита нашего полка т. Жука, на втором этаже; танк остановился как раз против нас. Не сговариваясь, я и Костюкевич одновременно выстрелили. Офицер был убит.

Танк мгновенно развернулся по фронту стволом и стал стрелять по нашей казарме. Мы спрятались между окон.

Один снаряд угодил в простенок, где стоял Владимир Костюкевич, пробил полметровую стену, и вся масса кирпича обрушилась на моего товарища. Владимир был убит, а я оглушен. Скоро бойцы вытащили меня к дверям на воздух.

...В столовой собралось много бойцов. Мы решили послать один взвод через мост на связь с теми, кто сражался за рекою. Но из двадцати человек вернулось только трое. Сколько мы ни пытались перейти мост – сделать это нам не удавалось: фашисты перекрестным огнем срезали бойцов.

Боеприпасы иссякали, поэтому мы решили идти на прорыв: под прикрытием пулемета

форсировать рукав Мухавца. Цель наша была проста: выйти из крепости и соединиться со своими.

Немцы сразу же открыли ураганный огонь из автоматов, пулеметов. Пули густо ложились на воду, большая часть товарищей погибла. Но и те, кому посчастливилось перебраться на другой берег, долго не могли даже подняться.

Это происходило 26-27 июня примерно в 12 часов дня.

В юго-восточную часть Кобринского укрепления мы пробрались только к 6 вечера; на разных участках крепости шли большие ожесточенные бои. Добравшись до моста через Мухавец, мы встретили группу бойцов, которыми командовал лейтенант Анатолий Виноградов. Под громовое "ура" бойцы устремились в атаку.

Немцы, видя такой натиск, отступили, залегли и открыли ожесточенный автоматный, пулеметный, минометный огонь. Более шести раз мы ходили в атаку, и каждый раз они заканчивались рукопашными схватками. Гитлеровцы, видя наше упорство, пустили танки, стремясь задушить осажденных. Бойцы дрались яростно. Внезапно меня оглушило взрывом и тяжело ранило в ногу, а

Петру Босову искалечило руку.Все крепились, ожидая темноты и надеясь ночью завершить прорыв. Немцы учли такую возможность и пустили танки, а за ними автоматчиков.

Отрезав нас от гарнизона крепости, они прочистили этот кусок земли. Мы находились с Петей и с другими бойцами в воронке, выбитой снарядом.

Перед наступлением темноты гитлеровцы нас обнаружили, избили прикладами...".
 

ДОЛОТОВ ИВАН ИВАНОВИЧ



"Проснулся от грохота взрывов. Оконный проем светился вспыхивающим буро-красным светом. С верхних нар прыгали раздетые красноармейцы. Сапоги и брюки я одел в коридоре.

Схватив из пирамиды ручной пулемет Дегтярева и коробку с дисками, я выпрыгнул в окно в сторону Мухавца и бросился к мосту, что против Трехарочных ворот. Мой взвод находился на другой стороне Мухавца и путь к нему вел только через мост.

Весь переменный состав полка размещался в бетонных помещениях в валах, отделяющих северную часть крепости от центральной, там же для них были поставлены палатки.

К мосту бежали с обеих сторон люди, но, вступив на него, тотчас же падали убитыми. Откуда немцы вели ураганный огонь по мосту – было еще непонятно.

..........

Надо подготовить пулемет. Я чуть не заревел от досады, когда обнаружил, что диски без патронов.

Как я не видел раньше? Ведь с патронами они гораздо тяжелее, но вот в горячке и не заметил.

Выходило, что я безоружный, и потому надо было возвращаться в казарму, узнать, где патроны и вообще, что делать дальше, если уже немцы тут.

Очутившись в казарме, я не знал, к кому обратиться. Из средних командиров был только один младший лейтенант. По его виду было заметно, что он еще и сам не разобрался в происходящем.

Из построившихся в коридоре красноармейцев быстро выбирали неодетых и полуодетых и отсылали в комнаты для приведения себя в порядок. Всем распоряжались младшие командиры-комсомольцы. Строй был шумный.

Красноармейцы разбивались на группы, занимали оборону у окон. Вооружены были только винтовками со штыками, но без патронов. В казармах со стороны Мухавца появились первые раненые и убитые. С противоположного берега враги стреляли по окнам из автоматов.

В комсоставские дома, расположенные за Мухавцом, посылали связных, но все они погибали.

Скоро стало очевидно, что связаться с командирами, жившими там, нельзя.

Первые патроны мы добыли уже около 6-7 часов утра. Стало известно, что недалеко от нас, где-то в казармах 84-го стрелкового полка, находится склад боеприпасов. Сержанты Н. Якимов, А. Гордон, красноармеец Саркисов и я отправились за боеприпасами.

Вдоль дороги, ведущей к 84-му полку, ходили три броневика из 75-го Отдельного разведывательного батальона.

Следуя один за другим, они двигались то вперед, то задним ходом. Из башен торчали небольшие пушки; под их прикрытием мы добежали до склада.

Там распоряжался какой-то старшина, указывая, где и что брать. Набив за пазуху гранат, захватив по нескольку коробок с запалами и по ящику винтовочных патронов, двинулись обратно.

Справа горели постройки нашего хозвзвода, кругом шла стрельба. Упали Саркисов и Гордон, потом еще один боец. Все бросились на землю. Стреляли откуда-то сзади. Броневики уже покосились, два из них горели.

У Трехарочных ворот стоял немецкий танк с крестом, башня его вращалась вместе с орудием.

Очевидно, это он подбил броневики. Танк быстро скрылся. В течение дня еще несколько раз ходили в склад за патронами.

У нас появились автоматы ППД и патроны к ним, несколько пистолетов. Раненых направляли в подвал, расположенный под полковой санчастью. В первый день перевязывали почти нормально. У нас появились бойцы из других подразделений, стоявших в крепости.

Часов в 10-12 утра обнаружили, что в бывшем костеле засели немцы.

(Церковь Св. Николая-автор)

Их атаковали из дверей и окон казармы, расположенной по другую сторону от Трехарочных ворот.

Атаку поддерживали винтовочным и пулеметным огнем из окон второго этажа штаба нашего полка. С другой стороны казармы, в районе Холмских ворот, шел ожесточенный бой; около полудня к атакующим присоединились и мы.

Перед этим со стороны 84-го стрелкового полка прибежали трое. Они передали чье-то распоряжение об атаке на костел и, между прочим, об устройстве окопов перед казармами со стороны Мухавца. Окопов так и не сделали, так как вся стена обстреливалась с противоположного берега.

Я бежал к костелу со второй очередью атакующих. Пространство это небольшое, еще вчера тут стояли, палатки, походные кухни, но сейчас их как и не бывало. От дерева к дереву перебежками дошли до стен. Многие падали, сраженные огнем неприятеля. Лежа у стены, перевели дыхание.

Изнутри слышались крики, взрывы и выстрелы. Двери костела, обращенные в сторону 333-го стрелкового полка, были открыты. Туда вбегали и выбегали наши красноармейцы.

Внутри костела стоял мрак, и в первый момент не видно было даже людей, а только красноватые вспышки автоматных очередей. Немцы засели на хорах, наши внизу.

Скоро глаза привыкли, и мне показалось, что их не так уж и много: 5-6 автоматов стреляли сверху.

На крики у дверей я выскочил на улицу. Оказалось, фашисты выпрыгивали из окон и бежали по направлению к кустам, растущим вдоль тротуара. Мы открыли огонь.

Кроме того, гитлеровцы наткнулись на колючую проволоку, скрытую кустами и отгораживающую территорию сада от дороги.

Небольшая группа там, на хорах, поддерживала отход основных сил.

...

Наступила первая ночь войны.

Особое внимание мы обращали на подходы со стороны развилки Мухавца.

Под утро получился казус. Со стороны 84-го полка, после усилившейся там стрельбы, раздался шум бегущих в нашу сторону людей. Приближались они из промежутка между зданием Белого дворца и концом казармы 84-го полка.

Кто бежит? Наши? Немцы?

Темно. Все решается мгновенно. Крик: "Немцы" – и вдоль всей стены наших казарм затрещали выстрелы.

Отчаянные крики подбегавших дали понять о страшной ошибке. Но об отходе группы бойцов 84-го полка нас должен был предупредить специальный связной.

Жертвы были, конечно, напрасными. Утром 23-го появился какой-то человек в форме рядового, но видно было, что это командир. Потом мы узнали, что это полковой комиссар Фомин.

Вместе с ним 2-3 красноармейца и один командир из кавказцев. Они доставили сюда несколько станковых пулеметов, один из которых установили на лестничной площадке у окна со стороны Мухавца.

С этого дня у нас образовался как бы штаб обороны кольцевых казарм, появился командный пункт. Фомин все время находился в левом крыле в коридоре первого этажа.

Немцы, засевшие в нашей столовой еще в первый день войны, как мне кажется, были танковым десантом, потому что еще утром 22 июня танк раза три переходил мостик через Мухавец около Трехарочных ворот со стороны валов.

.......

Из коридора бойцы проломали в стене отверстие в кухню. Кроме того, на полу в помещении штаба, находящегося во втором этаже над кухней, одна за другой были взорваны две связки гранат. Это облегчило Лерману выполнение задачи, и часам к 7 вечера ему удалось прорваться в кухню.

Немцы были подавлены, а оставшиеся в живых, человек 9-11, взяты в плен. Одновременно были освобождены из лап гитлеровцев две или три женщины, неизвестно как оказавшиеся там. Из освобожденной кухни добыли кое-какие продукты: сахар, хлеб, сырую картошку и овощи.

Лерману во время операции помогал один красноармеец из 75-го Отдельного разведывательного батальона. Я не знал его фамилии. У него было желтовато-матовое красивое лицо монгольского типа, прямые черные волосы. Мы всегда называли его между собой "корейцем".

Рано утром 24 июня они оба собрали группу около 30 человек и с разрешения Фомина ушли разведать обстановку.

.........

Еще 23 июня в подвале котельного отделения нам удалось сделать весьма радостное открытие. Мне было приказано поддерживать усиленным огнем очередную атаку Лермана на столовую со стороны Мухавца. Очень удобно было вести огонь вдоль всей стены казармы из входа в подвал котельного помещения.

Проникнув туда, мы – двое сержантов, один по фамилии Якимов, незнакомый красноармеец с автоматом ППД и я – увидели у окна верстак и два котла для водяного отопления.

На верхних ступеньках лестницы расположились автоматчики и Якимов с гранатами и винтовкой, а я с другим сержантом, приподняв одну из железных дверей люка, установили пулемет в сторону валов.

Открыв крышку котла, мы обнаружили воду, вкусную, свежую, наполняющую прохладой воспаленное горло и грудь.

Через полчаса вода уже ведрами поднималась в первый этаж через пробитое в полу отверстие.

Не знаю, как бойцы, но пулеметы были обеспечены водой, а обитатели подвала – раненые, дети и женщины – в этот день впервые утолили жажду.

Начиная с 23 июня немцы неоднократно предлагали сдаваться в плен. Через мощные репродукторы они назначали для этого время и на этот срок прекращали минометный, пулеметный, артиллерийский огонь.

Так происходило ежедневно. Гитлеровцы кричали о своих победах. Однажды они сообщили, что ими взят Минск, что, если мы и теперь не сдадимся, то будем уничтожены "огнем и мечом".

Мы считали их сводки враньем. О сдаче в плен не было даже и мысли. На севере, за валами, идущими вдоль Мухавца, все время слышалась ожесточенная пулеметная и винтовочная стрельба вперемежку с артиллерийскими обстрелами.

Мы были уверены, что это из Бреста к нам прорываются войска и что бой идет где-то уже у главных ворот (автор имеет в виду Северные ворота Кобринского укрепления).

.........

25 июня во второй половине дня здание Белого дворца было занято немцами (это здание несколько раз переходило из рук в руки), в окне над входом болтался их флаг со свастикой.

В тех местах, где немцам удавалось закрепляться, они вывешивали свой флаг: на красном полотне был большой белый круг, а на его фоне черная свастика.

.........

В этот вечер около Фомина собрались кое-кто из командиров. Обсуждалась возможность прорыва из крепости. Некоторые ссылались на вероятный успех группы сержанта Лермана, ушедшей накануне. Решили создать три ударные группы по 30-40 человек каждая и выходить в сторону Кобринских ворот.

Начались приготовления. Так как мост все время обстреливался, то некоторые выбрали иной путь – форсировать Мухавец вплавь. Плыть в обмундировании и с оружием тяжело, поэтому из обломков столов и стульев, из остатков дверей, рам и других деревянных частей делали плотики.

В 12 часов ночи тронулись. Фомин на прорыв не ходил. Я бежал с группой, которая прорывалась по мосту. Внезапно кругом стало светло, как днем. Немцы обнаружили нашу переправу, поднялась ожесточенная стрельба. Я упал. Вокруг меня лежали трупы.

Где-то справа, за пекарней, слышались крики вперемежку с автоматной стрельбой и гранатными взрывами, доносились отдельные винтовочные выстрелы. Вскоре появились бойцы, бегущие обратно. Прорыв не удался.

.........

26 июня утром, после ожесточенного артиллерийского огня, немцы пошли в атаку со стороны казармы 84-го полка. Пулеметным и винтовочным огнем атаку остановили, хотя некоторые из фашистов уже находились метрах в 100 от нас. Часть из них бежала за здание Белого дворца.

Было еще светло, когда я предложил Фомину добыть воду, как мне казалось, верным способом.

Я, Гордон и еще один старший сержант взялись за дело.

.........

Скатившись с берега, бросился к воде и, не добежав метров двух до нее, почувствовал, что потерял конец шланга. Я вернулся, нашел его и стал тянуть, но он оказался коротким и до воды не доставал. На обратном пути, поднимаясь по осыпающемуся откосу, я почувствовал крепкий удар по затылку.

Последовал взрыв, и... наступил провал.

Очнулся я от холода и озноба. Темнота. Где-то и стороне пунктирные линии трассирующих пулеметных очередей. Над головой не то крыша, не то стропила, рядом узкая высокая стена. А главное – тишина. Перед глазами чье-то черное волосатое лицо. Мучительно хочется пить.

Волосатый исчезает, но скоро опять появляется и дает воды. Потом он уходит, опять возвращается и смачивает водой мне голову. Что-то говорит, но я не слышу, и мне нее равно.

Постепенно я понял, что это Гордон и что я оглох. Мы лежали под мостом среди каменных глыб и свай. На правой ноге у меня не было сапога, а около щиколоток лежала повязка из куска материи, одна штанина оказалась отрезанной до колена. Я наметил также, что брюки в крови, а сам вгрязной нижней рубашке.

Через некоторое время с великими усилиями по обломкам досок и балок мы перебрались на другой берег Мухавца. Дальше двигались черепашьим шагом, по грудь в воде. Мы думали, что ветви ивы, растущей вдоль берега, помогут нам укрыться, но ноги цеплялись за корни, находившиеся под водой.

Не было сил идти. Винтовку, единственную на двоих, не бросали. От Гордона я смутно понял, что в казармах дела плохи. В этот момент Гордон был сильнее меня и честно старался помочь; он не отставал и был рядом. Невдалеке лежало срубленное дерево с густой листвой. Подползая под его сучья, я почувствовал удар в левый бок и опять потерял сознание.

Очнулся быстро, потому что лежал около дерева и где-то, как мне показалось, высоко надголовой стояли фигуры с засученными рукавами и автоматами. Вскоре к нам подошли немцы.

Я двигался, держась за Гордона. Привели нас в широкую длинную траншею, вырытую еще до войны в земляном валу для учебной стрельбы из винтовки, и поставили у щита в конце траншеи, где раньше находились мишени. Шагах в десяти стояло с полдюжины автоматчиков и с ними не то унтер-офицер, не то фельдфебель. Нас было человек 7-8.

Мы договорились, что сообщим родным о судьбе каждого из нас, если останемся живы. Но через несколько дней от нас гитлеровцы отделили большую группу пленных и куда-то угнали.

...

Затем нам принесли 2 или 3 буханки хлеба и целый куль с сухой воблой. Один из наших бойцов ушел и скоро вернулся в сопровождении автоматчика, неся ведро с водой. Через несколько часов нас погрузили в грузовик, скользкий от крови, и мы очутились на поле, огороженном колючей проволокой, вблизи Бяла-Подляски.

Как-то, лежа на сырой картофельной ботве у сарая, я вдруг почувствовал легкое головокружение и внезапно стал все слышать. Был бесконечно рад, что ко мне вернулся слух".

Ну, и наконец, слово предоставляется "главному" или вернее и последнему защитнику Брест-Литовский крепости П. Гаврилову.
 

ГАВРИЛОВ Петр Михайлович

Но сначала важная оговорка! Все что вы тут прочтете Петр Гаврилов сам не писал.

Ему помогали "составители": М.И. Глязер, Г.И. Олехнович, Т.М. Ходцева, Л.В. Киселёва

Поэтому к его "свидетельствам" нам нужно относится более тщательнее, чем к вышеприведенным.

Ведь слова "героя" скорректированные, правильными литераторами, должны иметь особенный вес! В первую очередь для поддержания коммунистического мифа о Великой отечественной войне 1941-1945 годов.

"На рассвете дрогнула земля, и мы проснулись от невообразимого шума и грохота: это рвались вражеские снаряды и авиабомбы.

Попрощавшись с семьей и наказав им укрыться где-нибудь в подвале, я кинулся в штаб, где хранились знамя полка и секретные документы. Однако войти туда не удалось, все здание, находившееся в самом центре крепости, было объято пламенем.

Уже в первые минуты после этого неожиданного разбойничьего нападения гитлеровской Германии многие бойцы были ранены и убиты.

В предрассветной полутьме, среди густой пелены дыма и пыли я с трудом собрал человек двадцать из своих подразделений и бросился с ними к северной части крепости.

Здесь у Северных ворот, которые вели на окраину Бреста, должен был сосредоточиться при боевой тревоге полк, которым я командовал. Но крепость уже была окружена гитлеровскими войсками и отрезана от города.
 

Вражеские стрелки и автоматчики, залегшие на валу у Северных ворот, вели непрерывный огонь.

(Крепость к утру 22 июня 1941 г. не была окружена. Бои велись только на Западном и Южном островах. Окружение же крепости и то неполное было наверно только к ночи 23 июня 1941 г когда немцы появились на северо-восточной окраине г. Бреста.

Либо П. Гаврилов прибыл к Северным воротам не утром 22 июня 1941 г. а только 23 июня -автор)

"Нужно было принимать срочные меры, чтобы не допустить их в крепость. В это время мне донесли, что на левой стороне от Северных ворот, там, где располагался 1-й батальон моего полка, в укрытиях находится много бойцов из разных частей. Большинство из них, выбегая из объятых огнем зданий, все же сумело захватить с собой оружие и боеприпасы.

Среди солдат находились и два лейтенанта. Я немедля решил взять на себя командование этим отрядом.

Разбил бойцов на две роты, назначил лейтенантов Разина и лейтенант М.М. Яковлев – командир саперного взвода 44-го стрелкового полка) командирами, отвел районы обороны и определил секторы обстрела. К этому времени, а оно буквально исчислялось минутами, в Западном форту, в укрытиях также сосредоточилось больше сотни бойцов. Находящемуся с ними старшему лейтенанту Сергееву я приказал разбить бойцов на взводы и держать оборону.

 

На Восточном валу, еще до моего прихода туда, оборону организовал старший лейтенант Самойлов (младший лейтенант А.Е. Самойлов – заместитель командира пулеметной роты

44-го стрелкового полка). Его бойцы притащили станковый пулемет. Не один десяток

гитлеровцев нашел могилу от огня этого пулемета. Я избрал себе командно-наблюдательный пункт в 150 метрах восточнее Северных ворот. Встретив там капитана Касаткина, назначил его начальником штаба.

Около полудня ко мне подбежал боец и сообщил, что в Восточном форту скопилось много людей, они ждут распоряжений. Я и капитан Касаткин направились в подковообразное укрепление, где действительно увидели около трехсот человек.

Находившиеся с ними лейтенанты Домиенко и Коломиец уже успели подготовить укрепление к обороне. На весьма удачно выбранной позиции была установлена счетверенная зенитная пулеметная установка, имевшая почти круговой обстрел. В метрах полутораста от Восточного форта находилось два зенитных орудия, которыми командовал старший лейтенант Шрамко.
 

В ста метрах западнее – две противотанковые пушки, которыми командовал незнакомый мне молодой лейтенант.

Взяв и эту группу под свое руководство, я разбил силы, находившиеся в Восточном форту, на три роты – правого, левого и центрального крыла, двумя из них командовали лейтенанты Марков и Бородич.

Вторым кольцом подковообразного укрепления, где находилась счетверенная зенитная

пулеметная установка, командовал лейтенант Коломиец.

Здесь же, в подземных укрытиях Восточного форта, мы разместили свой штаб, оставив, однако, один наблюдательный пункт на Северном валу и второй – на другом конце Восточного форта.

Воспользовавшись телефонными аппаратами и кабелями, имевшимися у зенитчиков, Касаткин быстро установил, помимо живой, телефонную связь со всеми ротами. При штабе имелась рация, с помощью которой мы тщетно пытались установить связь с командованием, с внешним миром...

Рация пригодилась нам лишь для приема последних известий и сводок о ходе боев.

(Очень важное свидетельство!

Оно полностью развеивает миф о том, что бойцы и офицеры Красной Армии отрезанные в крепости не владели реальной обстановкой на Восточном фронте!

Очень даже оказывается, владели и всем им было известно и выступление Молотова и результаты сводок Сов информбюро о первых днях боев от Балтийского до Черного моря!

И как тут не вспомнить фильм последний "Брестская крепость". Где, на протяжении всего фильма, радист стучит телеграфным ключом, пытаясь связаться с командованием 4 армии, но к его радиостанции не подключена антенна!

"Тут же, в форту, в укрытии был организован и свой "лазарет" – перевязочный пункт, который возглавляла военфельдшер Раиса Абакумова. Начальником продовольственное-хозяйственного и артиллерийского снабжения я назначил лейтенанта Домиенко, а своим заместителем по политчасти – политрука Скрипника.
 

Важность наших позиций понимал каждый боец. Когда прошли первые минуты неизбежного в подобных условиях замешательства, люди стали уверенно ждать встречи с врагом.

Отряд представлял собой силу, которую очень скоро в полной мере испытали на себе вооруженные до зубов наступавшие немецко-фашистские части.

Едва мы успели сколотить подразделения, как противник предпринял новую серьезную атаку.

Она была отбита с большим для него уроном. В полдень фашисты атаковали нас вторично, на этот раз при поддержке танков.

Надо иметь в виду, что крепость со всех сторон окружена водными каналами. В нашем районе проход в нее был возможен только через Северные ворота.

Сюда и пытались ворваться танки противника.

В неравный поединок с вражескими бронированными машинами вступила группа бойцов во главе с молодым лейтенантом-артиллеристом.

Огонь находившегося в укрытии орудия, которым он командовал, не смог преградить путь немецким танкам. Они вырвались к валу, и пошли на нас.

Тогда лейтенант приказал выкатить орудие на открытую позицию и повел стрельбу прямой наводкой.

Уже завертелся на месте один танк, задымил второй... В это время лейтенанта тяжело ранило. Его гимнастерка быстро обагрилась кровью. Но уползти, уйти в укрытие – значило дать танкам прорваться.

И он вместе с еще одним уцелевшим бойцом остался у орудия. Когда была подбита третья вражеская машина, а остальные повернули обратно, мы увидели, как этот

бесстрашный человек упал на землю...

......

Уже в первый день нашей обороны, прошедший в непрестанной борьбе, сказались отличная выучка наших солдат и офицеров, их высокий моральный дух. Приходилось не только отражать непрерывные атаки, но и ликвидировать группы противника, то и дело прорывавшиеся в разных местах Кобринского укрепления.

В середине дня гитлеровцам, вклинившимся в наше расположение, удалось организовать в северо-западном углу вала свой командно-наблюдательный пункт. Лейтенанту-пограничнику (как пишет участник обороны младший лейтенант Н.Г. Старков, фамилия этого пограничника Ануфриев) с шестью бойцами было приказано уничтожить вражеский командный пункт.

Искусно маскируясь, они проползли по-пластунски метров 400 и внезапным штыковым ударом уничтожили группу засевших там гитлеровцев, захватив вместе с их оружием и планшетами несколько ценных штабных документов".

(А, вот первый большой вымысел!

"С большим мастерством действовали зенитчики. Когда вражеские самолеты, кружа над крепостью, сбрасывали авиабомбы, от которых сотрясались все здания, наши зенитчики вели меткий огонь.

Помню, что только в один из первых дней ими было сбито три самолета.

Многие зенитчики бесстрашно встретили смерть на своем боевом посту.

От прямого попадания в огневую точку погибли бойцы, до последнего момента стрелявшие по самолетам противника из счетверенной установки".)

(Ну, не было сбито ни одного самолёта Люфтваффе над Брест-Литовской крепостью! -автор)

...

"Из-под огня противника они выносили на себе тяжелораненых бойцов в укрытия, оказывали им медицинскую помощь. Женщины и дети мужественно делили с нами все тяготы обороны, но не думали о сдаче в плен.

Когда же на наших глазах стали гибнуть дети, мы сказали матерям: "Вы обязаны спасти детей наших, перенести даже ужасы плена ради жизни". Навсегда запомнил я слезы моих боевых товарищей, провожавших из форта женщин и детей. Это было 26-28 июня.

Так дрался гарнизон нашего участка. Судя по доносившемуся к нам грохоту и перестрелке, не менее ожесточенные бои шли и на других участках обороны крепости.

Непрерывные атаки гитлеровцев изматывали нас, голодных, страдающих от жажды, от трупного смрада, не давали покоя ни днем, ни ночью. Каждый день фашисты склоняли нас к капитуляции, льстили нашему мужеству и отваге, обещали сохранить жизнь, обеспечить хорошие условия в плену.

Нам доказывали бесполезность дальнейшего сопротивления, твердили, что уже взяты Минск, Смоленск, что "победоносное войско фюрера уже у ворот Москвы..."

Всему этому мы, конечно, не верили. Но с каждым днем, по мере того как отодвигался на восток шум боев, как затихали, а потом и вовсе заглохли орудийные залпы, мы все более убеждались, что находимся в глубоком фронтовом тылу и спасения ждать неоткуда.

Единственная надежда оставалась в возможности прорыва на восток от Бреста, в белорусские леса и болота. Но попытка сделать это ни к чему не привела: слишком плотным было кольцо вражеских частей, окружавших нас.

Наступило воскресенье 29 июня. Рано утром почти вплотную к Северным воротам подъехала немецкая машина с радиорупором.

На русском языке нам был предъявлен ультиматум: или капитуляция, или авиация сметет крепость с лица земли... На размышление был дан один час.

И вот еще один большой вымысел! Ну, как ведь обойтись, без руководящей роли коммунистов!!!

Привожу все это без купюр...

"На созванное в это время партийное собрание (парторганизация была, создана из коммунистов разных частей в начале боев) явились не только коммунисты и комсомольцы, но и все, кто мог, из бойцов. Сообщение мое было кратким:

- Нам обещают, – сказал я, – сохранить жизнь. Перед нами выбор: жизнь в фашистском плену или смерть в бою. Капитулировать – значит изменить Родине. А мы давали присягу сражаться за нее до последней капли крови. Я, майор Гаврилов, коммунист и ваш командир, остаюсь здесь. Пусть свое слово скажут коммунисты...

Каземат, в котором проходило это необычное собрание, наполнился гулом голосов:

- Изменников и трусов среди нас нет!

- Будем драться до конца, на то мы и коммунисты!

- Все остаемся: и коммунисты, и не коммунисты...

И когда было единодушно решено отвергнуть ультиматум, раздались десятки голосов:

- Я хочу сражаться коммунистом!

- Прошу принять в ряды партии!

Нам был дан лишь один час, а мы хорошо знали немецкую точность. Рядовой Макаров записывал в протокол фамилии, я, Касаткин и другие члены партии тут же давали рекомендации.

В числе тех, кто стал коммунистом: командир роты Терехов, медсестра Абакумова и многие другие, отличившиеся в бою.

Ровно через час, убедившись, что защитники крепости не намерены поднимать белый флаг, фашисты начали новую ожесточенную бомбежку, которая длилась несколько часов. От разрывов крупнокалиберных бомб сотрясалась земля, раскалывались и рушились здания.

И хотя наш гарнизон был укрыт в капитальных подземных помещениях, мы понесли большие потери. Едва кончилась бомбежка, как все, кто остался в живых, несмотря на ранения и контузии, вновь оказались на своих местах. Всюду, где было особенно тяжело, появлялись коммунисты, в том числе и те, которые только этим утром вступили в ряды партии.

Гитлеровцы, уверенные в том, что они сломили волю защитников крепости к сопротивлению, ринулись в атаку без обычных предосторожностей. Но гарнизон жил и боролся.

Бойцы Восточного форта открыли по фашистам пулеметный и ружейный огонь, забросали их гранатами.

Неприятель снова вынужден был повернуть вспять.

Тогда фашисты пошли на крайнее средство. Они стали сбрасывать в фортовые окопы все, что могло гореть: масло, бензин, поджигали бочки и бутылки с горючим, пустили в ход огнеметы.
 

Так прошел воскресный день 29 июня.

Утром следующего дня нас ждало новое испытание: озверевшие от неудач фашисты стали забрасывать двор и фортовые окопы бомбами со слезоточивыми газами. Но и в противогазах, напрягая последние усилия, наши бойцы продолжали вести ожесточенные бои, не давая врагу добиться своей цели.

Видя всю бесполезность подобных усилий, гитлеровцы решили всерьез сдержать данное ими обещание – стереть крепость и ее защитников с лица земли. В тот же день, 30 июня, была предпринята невиданная до сих пор бомбежка.

К исходу дня, когда все вокруг пылало, гитлеровцы ворвались в расположение нашего гарнизона. Те, кто уцелел, в большинстве своем раненые и контуженые, были захвачены в плен.
 

Но некоторым защитникам форта все же удалось укрыться в подземных убежищах.

 

В их числе был и я.

Три дня мы выжидали, затаившись, но щелям. Фашисты, уверившись, что под развалинами похоронено все живое, покинули их.

Тогда человек 20 снова собрались вместе; имея четыре ручных пулемета и достаточное количество боеприпасов и гранат, заняли оборону в Восточном форту.

Днем мы прятались в казематах, ночью вели огонь по противнику, как только он появлялся в зоне досягаемости огня.

Обнаружить нашу боевую группу было довольно трудно, так как все время то тут, то там раздавались пулеметные очереди, треск винтовочных выстрелов уцелевших защитников крепости.

Крепость жила, крепость не сдавалась.

Однако нам приходилось очень туго: иссякли и без того скудные запасы продовольствия. Мы ограничили себя 100 граммами сухарей в день.

Так прошло десять дней. Мы не теряли надежды прорваться на северо-восток от Бреста – к Беловежской пуще.

Но 12 июля стычка с забредшими в наше расположение вражескими пулеметчиками выдала нас. Гитлеровцы немедленно подняли тревогу, обложили форт, пошли в атаку.

В этом неравном бою погибло девять наших товарищей.

Мне с двумя уцелевшими пришлось вновь укрыться в подземных щелях. Фашисты, видимо, дожидались утра.

Дальше оставаться стало невозможно. Тогда, посоветовавшись, мы все трое приняли решение – этой же ночью прорваться сквозь кольцо немецких солдат, окруживших форт, одновременно кинуть по гранате и пуститься бежать в разные стороны: на юг, на восток и на запад.

Мы так и сделали. Что стало с моими двумя товарищами, я не знаю, но мне все же удалось пробиться в северо-западную часть крепости.

У меня оставался один выход: вновь укрыться в одном из подземных казематов и дожидаться, пока фашисты снимут блокаду крепости. После долгих поисков я остановил свой выбор на маленьком угловом каземате близ полковой конюшни с двумя бойницами, дававшими хороший обзор местности и возможность отстреливаться. А чтобы не быть обнаруженным через дверь, я притащил в угол каземата кучу сухого конского навоза и замаскировался.

В этом убежище я скрывался три дня, пока нестерпимый голод не заставил меня отправиться на поиски какой-либо пищи.

Так как я находился вблизи конюшни, то решил поискать что-нибудь из фуража. В темноте мне удалось нащупать в одном из помещений куски комбикорма. Я стал грызть их.

Затем по-пластунски дополз до обводного канала и напился. Так продолжалось несколько дней.

Но затхлая, стоячая вода и пища, состоящая наполовину из мякины и рубленой соломы, сделали свое дело: у меня начались страшные рези в желудке.

Временами от голода и слабости я впадал в полузабытье.

.........

Нет, не смерть меня страшила тогда. С мыслью о ней, как о неизбежной, все мы, защитники крепости, давно примирились.

Тяжело было умереть безвестным, вдали от своих, окруженным и затравленным врагами. "Только подороже отдать свою жизнь, – размышлял я, – это последнее, что ты можешь сделать для родной страны, для своего народа".

И рука, даже в часы забытья, инстинктивно нащупывала оружие, которое у меня осталось: два заряженных пистолета и пять гранат... С ними я собирался достойно встретить свой смертный час.

Однажды я очнулся от громких голосов. Гитлеровцы разговаривали совсем рядом и шли прямо в мой каземат.

Их, очевидно, привлекли мои стоны: они и меня самого часто заставляли пробуждаться. У моей двери раздались шаги кованых сапог. Значит, наступил мой последний бой.

Я собрал остаток сил и, приподнявшись на локте, нажал на спусковой крючок пистолета. По раздавшимся воплям понял, что обойма выпущена не впустую.

Я не помню, сколько времени продолжался этот последний бой: может быть, час, а может быть, и дольше. Снаружи меня укрывали метровой толщины стены, а пулеметные очереди, пускаемые в амбразуры, поразить не могли. Это, конечно, отлично понимали фашисты.

То и дело доносились их выкрики: "Рус, сдавайс!". Я молчал. Голоса приблизились к самым амбразурам.

Тогда в одну и в другую я кинул по гранате. Одновременно со взрывами вновь раздались истошные крики, проклятья и стоны. Затем все это отдалилось и, наконец, стихло.

Видимо, раненых унесли. Я весь сосредоточился на одном: как эффективней израсходовать оставшиеся у меня гранаты и последнюю обойму "ТТ".

Тишина продолжалась недолго. Гитлеровцы дважды пытались подобраться к каземату с внешней стороны, с тыла, от дверей.

У меня в обойме оставалось еще три патрона, но пустить их в ход мне уже не удалось. Неожиданно раздался страшный грохот, по глазам полоснуло пламя, и я потерял сознание.

Очнулся в немецком госпитале. Рядом со мной лежали раненые и контуженые советские бойцы, и командиры, захваченные фашистами в плен. От наших пленных военных врачей, лечивших нас, узнал, что 23 июля меня доставили сюда без сознания.

Немецкий военный врач то и дело подводил к моей койке фашистских офицеров.

Разглядывая меня, они о чем-то оживленно говорили. Однажды два немецких солдата подняли меня, прислонили к стенке, и один из гитлеровцев в форме капитана стал меня фотографировать.

Когда "гости" ушли, я вопросительно посмотрел на врача.

- Интересуются вами, – сказал он.

...

Так началась моя почти четырехлетняя жизнь в гитлеровском плену.

Это были страшные годы..."

Из всего вышесказанного и вышеприведенного материала усматривается одна общая тенденция.

Советские войска, окружённые в Брест – Литовской крепости, активно, хотя и разрознено смогли обороняться только первые три дня.

После захвата 24.06.1991г. немцами "Цитадели крепости", оборона распалась на небольшие очаги, не представлявшие для немецких войск при их подавлении, никакой сложности.

Иначе дело обстояло с так называемым "Восточным фортом" на Северном острове (Кобринскоое укреплении), где "случайно" оказался майор П. Гаврилов сумевший организовать оборону Восточного форта.

А поскольку немецкие войска к Восточному форту смогли приблизиться только на второй день, то у П. Гаврилова было время для организации обороны доступными им средствами, чего не было у других подразделений дислоцированных в крепости...

Вследствие этого, именно Восточный форт и оставался последним, сильным очагом сопротивления Красной Армии в Брест – Литовской крепости.

Но, и эти последние защитники после сброса немецкой авиацией трех тяжелых авиабомб были вынуждены сдаваться.

Все кроме майора Гаврилова!

Почему так случилось, мы не знаем. Эту тайну П. Гаврилов никому не пояснил...

Возможно, эту тайну историками будет раскрыта, если они найдут личное дело на П. Гаврилова в архивах НКВД.

Ведь он, будучи освежённым из немецкого плена проходил фильтрационную поверку. И именно в этом деле содержатся подробные описания событий в Восточном форте и все обстоятельств попадания П. Гаврилова в плен.

Но, теперь, через 70 лет, от описываемый событий, с учетом развития современной науки и особенности компьютерного моделирования, может, наконец, найдутся научные коллективы, которые смогут восстановить ход хотя бы первых пяти дней битвы за крепость, использовав весь массив информации по Брестской крепости за июнь-август 1941 года сохранённый в немецких и советских архивах?

Чтобы, наконец, в этом сложном и сильно за идеализированном вопросе, была поставлена окончательная точка, и мы бы узнали всю правду об этом сражении...

Правда тут есть еще одна проблема.

"А хотим ли мы узнать эту правду"?

Или нам привычно руководствоваться коммунистическими мифами?

И по этому поводу есть интересная статья "Горькая правда о Брестской крепости"

http://cripo.com.ua/index.php?sect_id=9&aid=74538 и отрывок из которой, я и привожу, для завершения этой части своей работы.

"Я сам из Бреста. В Бресте родился и живу. Поспешу разочаровать вас и посоветовать не ездить в крепость, чтобы не разочароваться ещё сильнее. От былой крепости практически ничего не осталось... Укрепления и форты законсервировали – засыпали песком и заложили кирпичом входы.

Некоторые помещения цитадели достроили и отдали в аренду под пилораму и автомастерские. Теперь через крепость пыхтят дряхлые иномарки в поисках ремонта. Церковь-клуб, которую штыковыми атаками брали и которая обагрена кровью по самое не могу, восстановили и отреставрировали. Знаменитый плавленый кирпич в казематах на потолках и стенах обвалился от сырости.

Трехарочные ворота, как и всё здание, в котором оборонялся Фомин и в котором шли жесточайшие бои, разобрали на кирпич и сровняли с землёй.

В восточном укреплении (восточная подкова), где оборонялся Гаврилов и шли жесточайшие бои, идёт стройка и кажется мне, что там будет очередная автомастерская, потому что здание и подъезд очень удобен...

Про дома комсостава я знаю только по книге Смирнова, но так и не знаю, где они стояли. В крепости даже близко от них ничего не осталось. От здания погранзаставы Кижеватова осталась только окантовка фундамента, засыпанная землёй.

Обводные каналы чистили буквально пару лет назад, но так никто и не понял, как они работали.

Вода в них застаивается и зарастает густой вонючей тиной. Во всех казематах, в которых умирали люди и лилась кровь... все стены исписаны надписями: "Здесь была Маша", "ПТУ Nxxx – сила!", "ДМБ – 200х", "Вася – дурак" и многие подобные". (Из высказывания на форуме сайта www.fortification.ru).

А еще территория Брестской крепости и особенно ее дальних окрестностей "популярноеNместо для проведения игр в "войнушки". Жаль, а может и к лучшему, что не дожил майор П. Гаврилов до этих то дней.
 

Ну и в заключение, это части несколько фото из музея обороны Брестской крепости.

 

(конец ч.11)