Я пришла на эту улицу в статусе невестки очень давно, когда в небольшом провинциальном городке еще не было асфальта ни на одной улице. Две-три центральные были вымощены булыжником, остальные - просто две колеи, а от них до домов по обеим сторонам - трава-мурава. И обязательно колодец, потому что водопровода ни на одной улице, кроме центральной, тоже не было. Типичная улица типичного провинциального райцентра. Сама улица ( в смысле жителей) была интернациональная: белорусы, русские, евреи. Евреи - третья часть населения поселка. И этой улицы - соответственно. Надо сказать, они создавали какую-то особенную атмосферу быта, особый колорит жизни - от них шла культура.Вы когда-нибудь видели пьяного еврея-дебошира? Пьяного - да, но дебошира - никогда: внутренняя культура не позволяла. Евреи никогда не были возмутителями спокойствия, скорее, наоборот, вносили в поселковую жизнь своеобразное равновесие и порядок. Ко мне, совсем еще юной женщине, они обращались на "вы", приветствуя словами:"Здравствуйте, Светочка". Не мимоходом, не ради приличия звучало это приветствие, а с добродушной улыбкой и интонацией уважения, подчеркивающего мою значимость равноправного человека. И почему-то верилось в искренность сказанных слов. Так ли это - трудно сказать, но было приятно тогда, и теперь вспоминать тоже приятно. Дом родителей мужа - напротив бывшей церкви, в то далекое время переоборудованной в кинотеатр, куда весь поселок активно ходил смотреть кино. Когда телевизор занял прочное место в домах жителей, потребность в кинотеатре отпала, и в этом здании появился ресторан. И все население стало отмечать здесь свадьбы, юбилеи, праздники и поминки. Пели и плясали, не особо задумываясь о том, что святое место оскверняли по собственной воле, не отдавая себе отчет, во что веру свою превратили. А может, веры-то настоящей никогда и не было... Дом свекра и свекрови - еврейский дом, рядом тоже еврейские дома, с четырехскатными крышами, крытыми дранкой, с многочисленными окнами, с лавочками вдоль заборов.В соседних домах жили Сандомирские и Давыдковичи. В первом доме - Борис Наумович с Розой Григорьевной и тремя сыновьями. Дальше - тетя Люба и дядя Миша, еще дальше - тетя Тамара, сестра тети Любы. А за ними - бабушка Оля Бабак, добрая старушка, лечившая людей народными средствами и передавшая свое умение невестке Наде. Когда я появилась на этой улице, у Нади уже был третий ребенок - дочка Лена. Давно уже Надя стала Надеждой Иосифовной и помогает Лене растить дочку Женечку, названную в честь деда.Здороваясь со мной, Иосифовна называет меня Светулей, хотя я давно уже тоже в звании бабушки. Так ласково меня никто в жизни не называл. Борис Наумович в послевоенные годы создал при Доме культуры настоящий театр из актеров-любителей. Сцена для него была смыслом жизни, ей он отдавал самого себя до последних дней. Роза Григорьевна почти двойник матери Володи Ульянова. Сходство поразительное. Самозабвенно любила своего мужа, более того, боготворила. И после его смерти как-то сникла, осунулась, превратилась в немощную старушку. Тетя Люба, жена дяди Миши, болела туберкулезом, на улицу выходила редко, а если и появлялась, то тихонько стояла у калитки, опираясь на тросточку.Ког- да она умерла, тетя Тамара перешла жить к дяде Мише и помогала ему растить дочку Розочку, худенькую девочку с огромными красивыми глазами. Напротив дома свекра, через дорогу, жили сестры Древины - Соня и Поля с племянником Люсиком. Люсика я не знала, к моему приезду в поселок он уже жил в большом городе и вскоре забрал тетушек к себе. Рядом с Древиными жила семья зубного врача Зеленцовой. Оставшись без мужа, она растила двух дочерей, Люду и Аллу, одна. Дочки выросли, забрали маму к себе и продали дом. Алла каждое лето приезжает на родину и окунается в воспоминания о детстве и юности. Теперь в этом доме живет Петровна с мужем и сыном. Петровна - сама доброта и бескорыстие.Ей уже за восемьдесят, но она никогда не сидит без дела: весной, летом и осенью - в огороде, зимой вяжет, сидя у окна с котом на коленях. Жили на этой улице в маленькой двухкомнатной квартирке муж с женой - Борис и Соня. Старенькая еврейская чета, говорившая на двух языках одновременно - русском и еврейском. Я не знала еврейского языка, но понимала, однако, смысл разговора. Борис - портной, шил мне брюки, а маленькой моей дочке - пижаму. А бабушка Соня выносила керогаз во двор и готовила на нем курицу или утку. Боже, какой запах стоял окрест!До сих пор чувствую тот аромат. На противоположной (от дома свекра) стороне улицы, рядом с домом Зеленцовых, жили Тупицы - тетя Люба с мужем и тремя детьми.Младший сын, Саша, до сих пор живет в этом доме.Тетя Люба - редкой души человек, открытая и искренняя, без хитрости и лицемерия. Муж ее - неистощимый трудоголик, постоянно на велосипеде тащил домой какую-нибудь "добычу" - мешок соломы или сена, бревнышко или дощечку. Свекор мой почти всю жизнь отработал врачом в районной больнице. Немногословный, тихий, вернее, сдержанный. Был хорошим врачом, поэтому лечились у него не только евреи с этой улицы, но и жившие в райцентре. Он обладал какой-то нестареющей ясной памятью, мудрой рассудительностью и умом. Запомнились летние вечера с посиделками на лавочках возле домов, где обсуждались все поселковые события - от общественных до личных.Разве могут заменить интернеты, телевизоры, смартфоны живое общение?! Теперь люди стали больше походить на всякого рода зверьков, обитающих в норках: каждый сам по себе, каждый в своей норе, куда нет доступа чужакам. Всех почему-то стало устраивать замкнутое пространство, живое общение сменилось разобщенностью и отчужденностью. На том месте, где стоял дом Древиных, выстроили трехэтажную гостиницу. Летом в ней не было свободных номеров: постоянно проездом здесь останавливались путешествующие экскурсанты, особенно много было из Украины. Вечером начинался концерт, нередко затягивавшийся до поздней ночи. Какие здесь звучали голоса и какие песни!Окна гостиницы и всех домов на улице открывались настежь, и возле них усаживались жильцы, забросив все свои вечерние занятия. Слушали украинские песни, подпевали сами - и такое единение рождало в душах светлые и добрые чувства. Восторженное состояние охватывало и исполнителей, и слушателей, и не было здесь места ни вражде, ни ненависти - только доброжелательность и понимание. Потом стали уезжать на свою историческую родину еврейские семьи, сейчас в поселке их осталось всего три. И сразу исчез тот особый колорит, та самобытность, которая делала жизнь райцентра по-своему интересной и наполненной. Стало скучно.Я думаю, что там, в Израиле, не меньше ностальгируют и те, кто уехал из поселка навсегда. Чуть позже улица постепенно стала вымирать. И каждая смерть отзывалась в сердце горечью и сожалением. Необратимость бытия - самое тупиковое состояние человека, называемое безысходностью. Дома, в которых жили такие знакомые и почти близкие люди, стали заселять чужие и незнакомые жильцы.Исчезли лавочки возле домов, обезлюдела гостиница, где почти половину номеров стали арендовать маленькие организации. Какое-то недоумение вызывает несоответствие евроокон с разноцветными жалюзи общему убогому виду обшарпанного здания. Такое же недоумение испытываешь от непонимания одной вещи: почему, казалось бы, цивилизованное общество становится бездуховным, циничным, нетерпимым, жестоким, жадным, корыстным и равнодушным? А может, у нас какая-то особенная цивилизованность, не похожая ни на какую другую на земле? Как бы там ни было, а жаль ушедшей безвозвратно той местечковой жизни с ее самобытностью и неповторимой прелестью. Жаль ушедших в мир иной людей, таких ярких и неординарных.И еще больше жаль тех, кто пришел в эту жизнь в другое время и потому не может знать, какой бывает другая, пусть не очень цивилизованная, но такая неповторимая и разнообразная во всех отношениях жизнь...