Она уходила.Уходила в свой жестокий и бесприютный
мир. В этом ее мире не было
радости, не было тепла, не было любви.
Но это был ее единственный
мир, другого она не знала. В ее мире не
было счастливых лиц, она
видела их иногда на улицах города, но
разум ее не мог постичь
причины. И она решила для себя, что
просто так распорядилась природа,
что одни люди счастливы, а другие нет,
так же как одни маленькие,
другие большие, у одних глаза голубые -
у других карие.

Сейчас она просто уходила и не думала о
том, почему она уходит.
Она вообще ни о чем не думала. Она уже
привыкла ни о чем не думать.

Мысли, когда им удавалась проникнуть в
ее хорошенькую головку,
вели себя, как садисты: они жгли
раскаленным железом ее сознание,
вонзались тысячами ядовитых жал в мозг,
рвали и терзали ее душу зубами, заставляя корчиться от боли.

Она хотела только одного-водки. Она
знала, что водка не даст этим
злобным созданиям мучить ее.

Еще тогда, в детдоме, когда ее первый
раз повезли в богатый дом,
ей было так страшно, что она потеряла
сознание, ее привели в чувство
и дали водки. Все, что происходило
потом, происходило как будто
не с ней.

Водка спасала и тогда, когда ей
исполнилось 18 лет, череда богатых
домов закончилась и она оказалась на
улице, наедине с этим враждебным
миром. Она не знала, как в нем выжить,
она знала только одно единственное
свое предназначение, только то, чему ее
научили многочисленные
похотливые дядьки. Это она умела делать
хорошо. И это давало ей
кров, еду и одежду.

А сегодня она уходила по промозглой
осенней аллее, ноги скользили
по мокрым листьям. Ветер как будто
обезумел,он то больно хлестал
ее холодными и мощными порывами, с
остервенением швырял пригоршни
дождя в лицо, рвал полы плаща,то мягким
и теплым дуновеньем обдавал
волосы материнской нежностью, вселяя
тоску, по чему-то неизведанному,
то детским криком врывался в уши. Но она
упорно шла вперед, упрямо
сжав губы, не обращая внимания на
происки ветра. Глаза ее были
сухими, и только в глубине зрачков
притаились два маленьких, едва
заметных больных зверька.

Она уходила так же, как когда-то уходила
ее мать,которую она никогда
не знала, не оглядываясь и не замедляя
шаг, оставляя за спиной
маленькую обшарпанную казенную кроватку
в детской палате роддома,
где завернутая в застиранные пеленки
громко и безутешно плакала
ее вчера рожденная дочь.