- Мамо, я всё равно пойду!
- Нет, доню, слышишь!? - закрою на засовы,
И матерь божью умолю,чтобы она тебя,
безумную, остановила.
- Не начинай, родная, снова.
Пойду. Ночь воробьиная* вот-вот наступит.
Ты помолись, авось удача к нам заглянет на порог.
Сама же знаешь, как прохудилась наша хата.
И лихо в ней живёт, с тех пор как умер тато.
Крестила вслед её дрожащею рукой
и плакала, кусая губы,
Плакала беззвучно:
Как сердце материнское
в тревоге вдруг зашлось...
Река вздымала волны, сердитая,
Стремясь за берега пролиться,
Метались в небе, как подраненные птицы,
оставляя след, пугливые зарницы.
Над хутором уже сгустились тучи,
Сверкая, молнии расшили нитями
стальными воздух.
Дерзкий гром с угрозой
подал голос грубый
И ветер бешеный
в падучей забился так,
что заскрипела земная ось.
А дивчина шальная бежала к лесу:
"Скорей, успеть бы...". Туда
где скоро, под лиственным навесом
Родится
в бутоне колдовском
чудесный талисман.
Днепровский бор темнел угрюмо,
похожий издали на призрачный обман.
Деревья старые колоннами стояли,
подпирая небо,
И защитись собой пытались
лесные залы от грозы,
Землистый пол, устеленный густым ковром,
казалось, простирался
в бесконечность.
С тоской смотрела Ганка под ноги,
Впивалась взглядом в темноту
И озиралась беспомощно по сторонам,
Нужна, похоже, - вечность,
чтобы найти его.
Настала полночь, но... - ничего.
II.
Внезапно заблестело что-то из потайных глубин
лесного царства.
Бесстрашно Ганка бросилась туда
и зачарованная, встала...
В зеленоватом сумраке широких листьев
Раскрылся Папоротников цвет,
Похожий на пылающий рубин
И как живой в глубокой сердцевине
извивался огонёк.
Сквозь пляшущие тени за ним из темноты
следили сотни злых, ревнивых глаз.
- Пора...
Багровый стебель от цветка в руке холодной сжала -
Боль нестерпимая ладонь пронзила жалом!
Был так настойчив папоротника гулкий шелест,
сливаясь с приглушённым шумом
ветра и дождя: "Возьми, сорви... старайся удержать".
И - сорвала, помедлив.
А за спиной...
- Брось, брось: рычали голоса.
Взбесилась яростно невидимая рать!
Толкала сзади рылами, рогами
И крыльями нещадно била по рукам.
- Ганка, брось... - едва послышалось сквозь адский гам.
- Оте -е-ец? ...
Напрасно обернулась ты, в смятении:
глумится нечисть.
Это тени, только тени
от стволов замшелых - никого вокруг.
Ослабли пальцы как от хлёсткого удара,
и... выронила
она залог заветный на удачу.
Дождь быстро загасил его усилившимся плачем.
Но почему такая боль в груди,
А яркий свет разрезал впереди
полночный мрак?
Свирепый хохот прокатился
по верхушкам сосен,
усилился тысячекратно.
Внезапно грохот эха стал
совсем несносен -
И раскололось небо от него
на множество осколков,
Где в каждом отразился
вой тоскливый волка,
Что вдруг умножился
в поющий дикий хор:
То реквием лесной играли
сердцу остывающему Ганки.
Оборотилось медленно оно
цветком душистым, манким...
Его приходят собирать
на властный зов вернувшегося Леля
дивчата, парубки охотно по весне,
Вплетать в венки, петь песни
для румяного апреля,
Святить любовь и смелость.
И даже солнце, что в долгой жизни
ко всему устало
присмотрелось,
Охотней улыбается,
Когда проснётся и белеет снова,
расцветая в травах,
но болит уже едва ли,
Такое слабое и нежное
из "человечьей стали",
сердце бедной
Ганки-хуторянки.
*Воробьиная ночь - с сильной грозой или зарницами; время разгула
нечистой силы и, по некоторым украинским поверьям - ночь, когда цветёт папоротник.
Комментарии