рассказ

Лето быстро проводило загостившуюся весну и дружной, зеленой волной хлынуло на рязанскую землю. В июне даже долгого дня не хватает, чтобы переделать все дела в поле. Оттого на дальние покосы косари выезжали вместе с бабами, малыми детками и грудными младенцами. Отправлялись туда всем селом и стояли там вплоть до окончания страды. Располагались вдоль Оки и Прони, ставили походные навесы под сень деревьев и жадно набрасывались на работу: в эту пору дорога каждая минута.
С утра аромат вьюнка сливался с ароматом болиголова и других трав, запах свежескошенной травы веселил, и, казалось, вся природа, празднуя, вышла на праздник сенокоса, а не только косари в белых просторных рубахах, да крепкие девки в нарядных светлых сарафанах. По обычаю заводили задорные песни, и слышны они были далеко от покосов.
В этот июньский день 1237 года солнце палило немилосердно. Подручный и племянник рязанского кузнеца Надежи – молодой кузнец Войко, сидя на телеге и подстегивая пегую кобылку, не раз пожалел, что не испил попутно из колодца студеной водицы. Строго наказал ему наставник доставить вовремя косарям косы-горбуши, грабли, топоры и даже неизвестно для чего понадобившуюся в поле лопату.
Был Войко златокудр и сероглаз, да вот беда: к восемнадцати годкам Бог, отмеряв девять вершков росту* и наградив парня широкими плечами, не дал ни усов, ни бороды, а лишь пух над верхней губой. К тому же, словно в насмешку, рассыпал в изобилии по лицу Войко озорные веснушки. Да и курносый нос вместе с подбородком и ямочкой посередине, по мнению юноши, не добавлял его облику мужественности.
Дядька Надежа сказывал: внешне похож Войко на мать, его сестру, а крепкой статью вышел весь в отца. Был тот смелым ратником и сложил свою голову в кровавой сече на реке Калке. В тот далекий год исполнилось Войко четыре года, и по рассказу дядьки, издалека явился в половецкие степи чужеземный народ с восточных степей – жестокий, многочисленный, невиданный и незнаемый. Надежа говорил, что жестоко побили пришлые завоеватели половцев, а половецкий хан Котян обратился ко всем русским князьям за подмогой, говоря: «Татары отняли нашу землю нынче, а потом вашу возьмут, так защитите нас; если не поможете нам, мы сегодня будем убиты, а вы завтра».
Выступили русские князья, хотя и не все, удалось все-таки собрать им большое войско. Но лишь десятая часть русских воинов возвратилась с той жестокой битвы, с горечью рассказывая о предательском поведении половцев, бежавших с поля боя и небывалых потерях дружинников. Отважно бился с врагом отец Войко – Ладимир, много татар положил, но пал, сраженный стрелой ханского лучника.
Не довелось матери Войко похоронить убитого мужа, крепко опечалилась и слегла она. Через полгода остался юноша круглым сиротой. Храни Господь дядьку Надежу и семью его – прослышал о беде, приехал издалека в другое княжество и взял к себе, а когда подрос Войко, и ремеслу обучил.
Освоил Войко все премудрости профессии. Теперь старый кузнец поручает не только простую, но и довольно сложную работу: ковать мечи, наконечники копий и стрел для дружинников князя и ополчения. Сам немолодой Надежа числился давно уже в народной рати, сокрушаясь, что ополчению чаще приходится помогать князю в междуусобицах, чем оборонять русскую землю от кочевников. С этой весны он начал учить племянника боевому искусству. Научился Войко ездить верхом, биться на мечах и особенно любил стрелять из арбалета. Дядька хвалил его за каждый меткий выстрел, приговаривая: раз нет у него сыновей, а есть только две дочери, дело старого кузнеца продолжит племянник Войко.
Надежа гордился Рязанью, ведь буквально на его глазах город вырос, как центр ремесел и торговли, достигнув к рубежу столетий бурного расцвета. Дядька Надежа рассказывал Войко об искусных литейщиках, ювелирах, гончарах и косторезах, многие из которых также хорошо знали и ценили опытного кузнеца. Ремесло процветало. И не случайно по всем княжествам успешно расходились кухонные горшки, посуда с красивым орнаментом, гвозди, замки, золотые, серебряные и медные украшения, костяные гребни. Да что говорить: рязанские оружейники умели изготовлять такую сталь, что и перед воинами других княжеств было не стыдно.
Гордился Надежа и белокаменной резьбой искусных рязанских мастеров и обширным рязанским Кремлем в виде неправильного прямоугольника, ограниченного реками и оврагами. Город находился на восточных рубежах Руси и был укреплен земляными валами и дубовым тыном. Четыре угловые башни были восьмигранные. Особенно нравилась Войко каменная Борисоглебская башня, смотрящая на спесивую Москву, в то время как Рязанская башня выходила на торговую площадь, Безымянная башня смотрела на Оку, на Рыбацкую слободу, а Тайницкая – на Трубеж и на остров.
Все эти воспоминания пронеслись в голове юноши не случайно. Разные высказывания приходилось слышать ему и от ратников и от заезжих купцов, которые поведали, как прошлой осенью конники военачальника Субэдея по приказу Бату-хана обрушились на Волжскую Булгарию. Они пролили немало крови в стране, граничащей с Рязанским княжеством. Ратники говорили: сейчас татары далеко, и если не подойдут к нашим границам до холодов, можно спать спокойно, потому, что в зимнее время они никогда не нападали.
Однако солнце припекало все сильнее, и Войко вновь вспомнил о мучащей его жажде. Песня девушек, копнящих сено в стога, становилась все слышнее, и он решил испить воды на первом же подвернувшемся полевом стане.
Свернув с большой дороги на проселок, вскоре натянул поводья, поневоле залюбовавшись девчатами, которые дружно работали граблями и успевали петь при этом. У ближнего стога он увидел знакомую фигуру. Неужели это она – Василиса! Всего, наверное, год не видел он дочку знакомого гончара, а как она похорошела! Из тоненькой девочки превратилась в статную красавицу. Черные, цвета вороньего крыла косы, уложенные кольцом, все такие же тугие, волшебные, а щеки разрумянились от работы, оттого синие глаза под стрелочками стрелочек бровей стали еще краше.
Войко смущенно отвернулся, но пылающие щеки и уши выдали его с головой. Признаться, он не раз и не два вспоминал Василису, надеялся, что увидит ее и заговорит. А повстречав, был не в силах вымолвить ни звука. Как назло, в горле у него пересохло, и было непонятно, то ли жажда виновата, то ли вспыхнувшее с новой силой горячее чувство. А тут еще девчата-подружки, завидев молодца и закончив куплет песни, расхохотались во весь голос:
– Что, нравится? Так засылай сватов! – озорно высказалась толстая баба на стогу сена.
– А вот и пришлю, – неожиданно для себя выпалил Войко.
– Здравствуй, Войко, – ободряюще проговорила Василиса, – рада тебя видеть. Как дядя, как жена его?
Войко был несказанно рад такому повороту событий и кратко поведал девушке о дядиных делах и работе в кузнице, не забыв рассказать о своем сегодняшнем поручении.
– Жарко сегодня, – вздохнула девушка. И как-то по-особенному вгляделась в лицо своего собеседника. Будто впервые увидела его. И прочел в ее взгляде Войко нечто такое, что многое сразу встало на свои места, солнечный шар не палил уже столь рьяно, а путь до нужного места не казался таким длинным.
– Василиса, – начал он и осекся, – я ведь серьезно насчет сватов…
Войко взял девушку за руку и почувствовал, как большим огнедышащим молотом застучало его сердце. Словно начал ковать он нечто волшебное и до сих пор неведомое. И самое интересное: каким-то шестым чувством, на уровне подсознания уловил: она чувствует то же самое.
– Ты, наверное, пить хочешь? – вдруг переменила тему девушка, и молодой кузнец благодарно кивнул.

***
В час Дракона** хан Бату возлежал на шелковых подушках в своей походной юрте, обгладывал массивный бараний крестец, запивая кумысом из серебряной пиалы, и размышлял. Ему не исполнилось еще тридцати, но его не зря многие называют великим. Да, он жесток, коварен, беспощаден к врагам, но иначе нельзя, ведь Бату – внук Чингис-хана.
Его отцом был Джучи – старший сын великого завоевателя. В год, предшествующий рождению Бату, монголы покорили племена Забайкалья и Енисея, и сам Бату появился на свет на этих землях. Разделив владения между сыновьями, Чингис-хан отвел Джучи самые значительные земли по площади. Туда вошли богатый Хорезм, обширная Западная Сибирь и даже Урал. Великий завоеватель сказал старшему сыну, что тот получит, кроме того, все те земли на Западе, куда доскачут выносливые монгольские кони.
Однако Джучи не стремился на Запад, после ряда походов сильно изменился, перестав одобрять завоевательную политику отца, и поэтому не оценил по достоинству его щедрость. Дошло до того, что старший сын великого завоевателя народов стал отказываться от участия в кровавых набегах, ввиду чего отношения между первенцем и Чингис-ханом обострились до предела.
Бату отхлебнул из пиалы кумыса и тяжело вздохнул. Он знал, что его дед к старости стал очень подозрительным, поэтому хорошо понимал: с учетом того, что у отца немало недругов среди близкого окружения Чингиз-хана, добром это не кончится. Так и вышло. Весной 1227 года Джучи выехал на охоту и был найден мертвым в степи. Убийц никто толком и не искал, уверенность, что это было сделано по прямому указанию Чингис-хана, витала в воздухе монгольских юрт.
Жаль отца, но Бату был из другого теста. Для него жизнь отдельного человека значила не больше, чем жизнь ночного мотылька, случайно залетевшего в его уютную юрту. Он ставил перед собой цели и достигал их любой ценой, даже ценой немалой людской крови. Бату мог уважать себя уже сейчас, после того, как его войска прошли всю Монголию, через проходы в горах вырвались в казахские степи, достигли берегов Аральского моря, а затем двинулись дальше на запад.
Страшно вспомнить: основная часть этого пути проходила по пустыне Бет-пак-Дала, где растет один карагач и верблюжья колючка. Но смелый замысел опирался на мысль использовать в пустынях и голодных степях снег вместо воды. Это спасло людей и коней, а на пути от Арала через плато Устюрт к Волге кое-где попадались убогие караван-сараи и колодцы с водой.
Они двинулись в поход в 1235 году и прошли пять тысяч километров. Переход был тяжел, но больших потерь удалось избежать. Разумеется, жестоких завоевателей никто не встречал с миром, и в конце пути, в низовьях широкой реки монголов ожидали военные действия против половцев. Поскольку в среднем отряды продвигались на 25 –30 километров в день, поход завершился лишь осенью 1236 года.
Первые победы в ранних набегах на половцев вселили в Бату пьянящую уверенность в своих силах, а битва на реке Калке показала: монголы могут осуществить задуманное Чингиз-ханом и покорить всю Европу. Храбро бились тогда с ними русские воины, но у них не было единого командования. Раздробленность и взаимное противоборство русских земель становилась для внука Чингис-хана козырной картой.
Перед новым походом пришлось провести экстренную мобилизацию. Огромные армии были заняты на усмирении мусульман Персии и на несении службы в Китае. Десять тысяч самых лучших воинов постоянно находились с ханом Бату, составляя его личную гвардию. Перед Бату лежала огромная и непонятная Русь. Понимая недостаточность сил своей армии, он провел экстренную мобилизацию. Из каждой монгольской семьи взяли на службу старшего сына.
Бату родился в год змеи. В год смерти отца ему исполнилось 18 лет. Вскоре состоялся курултай, которому предстояло выбрать преемника умершему правителю. Для многих старейшин приказ Чингис-хана избрать наследником Джучи его сына Бату был неожиданным, ведь он не успел к тому времени проявить себя великим полководцем или политиком. Однако перечить грозному повелителю никто не осмелился, и на курултае Бату был единогласно избран преемником отца.
Впрочем, никакой реальной власти Бату тогда не получил. Командование войсками в тот год было поручено самому старшему из сыновей Джучи – Орду-Ичену.
Но Бату умел ждать. Летом 1227 года умер великий Чингис-хан, переживший старшего сына меньше, чем на полгода. Бату должен был отправиться в Монголию на курултай, который должен был избрать преемника Чингис-хану. На этот высокий пост прочили другого сына Чингис-хана – Угедэя, и это обстоятельство не сулило Бату ничего хорошего. Он знал, что его отец и Угедэй недолюбливали друг друга. Однако его дядя сразу же после избрания не только подтвердил титул Бату, но пообещал помочь ему в завоевании земель на Западе.
Бату решил: он завоюет себе новые территории именно там, и когда военные действия в Китае с падением династии Цинь были завершены, понял: его час пробил. На очередном курултае в 1235 году было принято решение послать его в большой поход в числе других двенадцать царевичей – внуков Чингис-хана, которые были не прочь поживиться богатой европейской добычей. Бату прекрасно сознавал: надо действовать быстро и решительно, чтобы не потерять и эти, еще не завоеванные владения. У него созрел план.
Бату понимал: гордые внуки Чингис-хана никогда не признают своим предводителем полководца, менее знатного, чем они сами. И хитроумный Угедэй не стал назначать его, предоставив царевичам возможность самим избрать себе предводителя. На этот пост мог претендовать любой.
Но для выдвижения в предводители именно Бату было три причины, и их нельзя было не принять во внимание. Он, в отличие от молодых внуков Чингис-хана, имел настоящий боевой опыт, сопровождая в 1221–1224 годах военачальника Субэдэй-багатура и его соратника Джэбэ-нойона в успешных походах на Хорезм и на половцев.
Бату хан отставил в сторону пустую пиалу и погрузился в воспоминания. Тогда он сделал выводы из трагической судьбы своего отца и постарался, чтобы решающий сбор перед походом происходил в его владениях. Кроме того, Бату заранее позаботился о комплектовании своего войска из воинов лояльных ему местностей и, наконец, смог тонко сыграть на противоречиях между внуками.
План удался, его избрали предводителем, и ранней весной 1236 года монгольская армия выступила с верховьев Иртыша и с Западного Алтая. Пройдя широким фронтом по степям, уже к июню монголы поили лошадей из Волги. Здесь решили разделиться. Субэдей-багатур двинулся на Волжскую Булгарию. Бату с главными силами напал на половцев, мордву и черкесов, завладев к началу 1237 года всем степным пространством от Каспийского до Азовского моря. Здесь, в раздольных степях с сочными травами монголам можно было передохнуть, чтобы набраться сил перед решающей схваткой.
Волжская Булгария была когда-то могущественным и богатым государством, но в ту пору представляло формальное объединение враждовавших между собой княжеств. Это обстоятельство использовал Субэдей, умело вбивая клин между враждующими булгарскими князьями.
Бату усмехнулся, встал и прошелся по юрте. Разве мог он предвидеть такую удачу? Глупые правители карликовых государств поверили монголам. Князья полагали, войска Субэдея помогут в притязаниях на престол всего Булгарского царства. Некоторые даже встали на сторону монголов, надеясь, что те поддержат в борьбе с их противниками.
Через год Волжская Булгария была повержена, а войска монголов прошли по всей стране огнем и мечом, сравняли с землей города: Булгар, Биляр, Кернек, Жукотин и Сувар, истребив большую часть населения, не пожалев ни стариков, ни детей. Субэдею и Бату было безразлично, что вскоре некоторые из булгарских князей, прежде принявшие его сторону, забили тревогу и подняли восстание. Монголы безжалостно подавили его, истребив население тех городов, которые осмелились прекословить им.
Бату бросил взгляд на обглоданный бараний крестец, вспомнив древний монгольский обычай. По нему тот человек, кому предоставлено почетное право разрезать крестец на пиршестве, берет в правую руку нож, трижды проводит по курдюку острием ножа и после этого с правой стороны отрезает длинный и тонкий ломоть, который передает другим гостям, как бы делясь с ними удачей в жизни. Такой же богатый кусок отрезается с левой стороны, затем снова с правой.
Бату усмехнулся. Не так ли Бату сначала расправился с половцами и черкесами, стоящими на южных подступах к русским княжествам, а Субэдей разгромил некогда сильных булгар, прикрывавших Русь с Востока?
Бату рассмеялся. Резким движением он брезгливо отбросил бараний крестец от себя далеко в сторону. Теперь никто и ничто не препятствовали Бату-хану отправиться в поход на огромную, богатую и загадочную Русь.

***
Из всех рек, которые видел за свою короткую жизнь Войко, больше всех ему нравилась чистая река Проня. Столько звонких ручьев впадает в нее! Наверное, не менее пятидесяти. Ближе к устью спокойно течет она по широкой луговой пойме, а в верховьях озорничает на перекатах, словно танцует меж камней.
Войко и Надежа часто рыбачили вместе в районе устья этой реки. Сюда заходила рыба из Оки. Удавалось выудить изрядно и леща, и крупного окуня. Порой в улов попадался жерех, сазан, язь и чехонь, а про плотву и ерша и говорить не приходилось, настолько часто попадались они на удочку.
Надежа сызмальства знал все рыбные места и охотно раскрывал секреты племяннику. На стрелке, где сливаются воды Прони и Оки, они лавливали щуку и судака на блесну, которую сами же и изготавливали. Река Проня обычно замерзает в конце ноября – начале декабря, вскрывается ото льда в первой декаде апреля, так что время у них для рыбалки было предостаточно.
Вот и в тот вечер, как только закончится работа в кузнице, наметили рыболовы махнуть на Проню. Именно здесь решил Войко спокойно поговорить с дядей о сватовстве. Не в кузнице же, под грохот молота и лязг металла такие важные темы обсуждать.
Не без улыбки вспомнил юноша, как приходили к ним в дом сватать старшую дочь кузнеца Надежи – Градиславу, как после ухода сватов супруга кузнеца Аграфена Зосимовна связала все кочерги и ухваты вместе веревкой, а на вопрос младшей дочери, для чего это надобно, отвечала: «На удачу».
Вот и пришла тогда удача. Сыграли осенью свадьбу с молодым купцом, а через год появился у кузнеца Надежи первый внук. А сейчас спустя пять лет видно: дружно и в любви зажили молодые. Вот уже трое внучат подрастают, радуя деда. Значит, не зря кочерги и ухваты в узел вместе завязывали…
Не считал себя робким Войко, а тут заробел. Уже наживку нацепили и удочки забросили, а он все никак не мог приступить к важному разговору. Тут уже сам кузнец не выдержал:
– Давай-ка, выкладывай думу свою сердешную.
Хотел Войко спросить, как это догадался Надежа, да засмущался опять. А тот только в усы усмехнулся:
– Третий день ходишь сам не свой. Слепой и тот по твоим вздохам сообразит, не то, что я… Ты скажи, сильно любишь ее?
Выложил все, как на духу Войко. Сердце его, взлетев к небесам, вдруг застыло на высоте, перепугавшись: а ну как откажет ему Василиса? А кузнец положил ему на плечо свою заскорузлую огромную ладонь и вымолвил:
– Все будет хорошо…
И бросив взгляд на ровную гладь реки и не обнаружив поплавка в виде раскрашенного гусиного пера, Надежа воскликнул:
– У тебя клюет, рыбак! Вот влюбленный чудило!
Уже дома порешили: сватов засылать к гончару 7 июля. Это число, по мнению Аграфены Зосимовны, в их доме счастливое. Стало быть, именно в этот день и надо на заходе солнца во избежание сглаза посетить дом гончара. Надежа попросил составить компанию зятя, тем более, купец Антип за словом никогда в карман не лез.
Никогда еще время не шло для Войко так медленно, как в ту неделю. А кузнец, видя его волнение, лишь ухмылялся в густые усы: никуда, дескать, не убежит девка! Никуда? А ну как другой сосватает? Ведь всем взяла Василиса – и красотой и фигурой!
В ночь на седьмое число сон никак не шел к Войко. Он вспоминал и тот день, когда впервые увидел Василису и последнюю их встречу, а душа его волновалась, как лист на ветру. В доме кузнеца разлука подружилась в эти часы с бессонницей, и до утра они водили хоровод по спальне юноши.
А наутро, едва он проснулся от луча солнышка, заглянувшего в комнату, как ощутил запах свежеиспеченного хлеба. Это Аграфена Зосимовна постаралась, ведь румяный каравай от сватов в подарок был старой традицией. Войко знал, что сначала родители невесты поговорят со сватами о чем-нибудь второстепенном, не имеющем никакого отношения к жениху, или к невесте. А потом наступает самый важный момент: полагается принять или отказаться от хлеба. Вот почему он смотрел на каравай с огромной надеждой, словно именно от него зависела его судьба.
В этот день, как ни старался в кузнице Войко, поначалу все валилось у него из рук. А кузнец Надежа, видя такое состояние, наоборот, подгружал его работой, благо заказов было достаточно – макушка лета, люди не на печи сидят – в поте лица трудятся.
Войко, в конце концов, взял себя в руки – он же мужчина. Прилежно и усердно выполнил всю работу в кузнице. Вечером решил, несмотря на усталость, дождаться возвращения сватов. Антип зашел на закате, они с Надежей прихватили с собой по большому бочонку ола и меда, бережно приняли из рук Аграфены Зосимовны каравай и на нарядной телеге кузнеца отправились к гончару.
Войко сел на крылечке и стал терпеливо ждать, несмотря на увещевания тетки. Этот час показался ему невыразимо длинным. Наконец, раздалось цоканье копыт, и из ночной темноты вынырнула знакомая телега. Надежа и Антип были слегка навеселе, вероятно, хорошо попробовали ол и мед у гончара. Войко увидел в руках Антипа нетронутый каравай, и земля словно закачалась у него под ногами. Он вскочил и помчался прочь, не слыша успокаивающих голосов за спиной.
Ноги сами вынесли его к тому месту, где маленькая Серебрянка впадает в большую реку, и только тут он смог перевести дух. Ему хотелось броситься в Оку и плыть, плыть, плыть непонятно куда. Почему так произошло? Неужели его обманули его глаза? А сердце? Разве оно не беседовало с ее сердцем, и то сердечко разве ему не отвечало: Василиса к нему так же неравнодушна…
Не только хохочущая в ночной мгле птица, даже звезды, казалось, смеялись над Войко…
– Дурачок, – услышал он вдруг милый голос, – какой же ты дурачок!
– Василиса! Но… как ты… нашла меня?
– Глупый! Я же чувствую… я поняла, где ты. Неужели ты не знаешь, что по обычаям родителям невесты нельзя сразу давать свое согласие, неужели тебе никто не говорил об этом? Надо засылать сватов еще раз, может быть даже два раза, понимаешь? Такой обычай, и не нам менять его…
– А ты… ты согласна? – выдохнул обалдевший Войко.
Девушка подошла к Войко вплотную. Внезапно порывисто обняла и поцеловала прямо в губы. А потом резко повернулась и исчезла во тьме, оставив юношу наедине с новыми думами.
Но уже приятными…

***
Бату-хан был в хорошем настроении. Но не пиала араху*** так развеселила его, а хорошие новости. Бату всегда смотрел вперед и умел находить союзников. Потенциальными союзниками могли стать мордовские племена. Волжская Булгария и Русь обложила их данью, но и тем и другим этого было мало, и военные столкновения возникали постоянно. Бату знал, что два разорительных набега на мордву в 1226 и 1228 предприняли русские, мордовские племена не остались в долгу и ответили походом на Нижний Новгород.
Где теперь некогда Великая Булгария! Войска военачальника Субэдея оставили от нее одни развалины. Но великий русский князь Юрий II Всеволодович принял на своей земле булгарских беженцев и расселил их по русским городам. Это, по мнению Бату, было прямым вызовом монголам, не зря старейшины говорили: укрывший врага сам становился врагом.
Бату понимал, с завоеванием его воинами Волжской Булгарии мордовские племена попытаются раз и навсегда освободиться также из-под русского влияния. Ему донесли, что часть из них готова перейти на сторону монголов, и вот только что, когда луч солнца через дымник юрты возвестил о наступлении часа змеи***, завершилась важнейшая встреча, на которой несколько мордовских князей выразили полную готовность присоединиться к войскам Бату-хана. Это была удача! Вышедшая к границам рязанских конница монголов нуждалась и в проводниках, знающих местность, и в пополнении запасов продовольствия.
Конечно, не все мордовские племена выразили готовность служить ему, но пусть обижаются потом на себя, решил Бату. Он не только не пожалует им богатую добычу, но найдет возможность припомнить это в будущем. У Бату отличная память, и он все равно когда-нибудь жестоко покарает отступников.
Внезапность и стремительность нападения, быстрый маневр и изматывание противника действиями легкой конницы Бату сочетал с предварительной разведкой. А она доносила: момент для нападения на Русь очень благоприятный. Приближение монгольских войск встревожило все русские княжества, но между ними не было единства, некоторые князья пытались откупиться, кое-кого Бату обманул, успокоив: он не будет на них нападать.
Но держать у себя в тылу возможного противника было не в правилах Бату. Всех, без исключения, будет ждать участь булгар. Бату выдвинул русским явно неприемлемое требование отдавать людей и следовать воле монголов, но даже собравшийся в Рязани совет рязанских, муромских и пронских князей, не пришел к однозначному решению воевать с монголами или нет.
Это радовало Бату, и он решил: как только встанет лед на реках, идти на Рязань! Бату вышел из юрты и приказал стражнику седлать коня. Ему не терпелось хотя бы издали взглянуть на Рязань. Добрым или злым городом она будет? По правилам монголов, города, подчинившиеся добровольно, получали название «гобалык». На них накладывали дань, брали съестное для воинов и лошадей, иногда требовали наложниц, но не жгли и никого не убивали.
Русский город «добрым» никогда не станет, промелькнула мысль, они не покорятся. Значит, по старинному монгольскому обычаю: после того, как из лука была выпущена первая стрела, а противник не успеет заявить о своей капитуляции, всякие переговоры прекращаются. И тогда город считался обреченным…
Бату-хан хотел взять небольшой отряд всадников, чтобы проскакать в сторону Оки, но Субэдей-богатур предостерег его:
– Великий хан! Это может быть опасно для вас! Разведчики доложили, войско рязанских князей выдвигается в нашу сторону. Мы можем напороться на их передовые дозоры.
Бату согласился с вескими доводами Субэдея, возвратился к юрте. Но потом резко взглянул на запад: русские выдвигаются вперед? Значит, уже в декабре все будет решено в ходе решительного штурма! Бату-хан возьмет этот город, он будет достоин и дальше носить высокое звание чингизида!

***
Расположенная на высоком обрывистом берегу над Окой, Рязань казалась Войко неприступной крепостью. Высокие земляные валы, огороженные дубовым тыном, были политы водой, которая застыла на декабрьском морозе и превратилась в ледяные панцири укреплений. Высота валов местами достигала 10 метров и была искусно увязана с природным рельефом, окружавшим город и являвшимся отчасти его естественной защитой. Если смотреть с высоты полета птицы, то треугольный город со стороны полей был защищен дугообразно изогнутым валом из желтой глины, концы которого направлены к берегам Оки и Серебрянки.
Неприступной рязанская крепость виделась и многим защитникам города, вот уже пятый день отбивавшем атаки монголо-татар. Надежа три дня был рядом с ним на одном из бастионов, а потом отправился в кузницу – защитникам не хватало наконечников для стрел рязанских лучников. Тем более, арбалет Войко тоже нуждался в них. Немало врагов пало уже от метких выстрелов молодого кузнеца-ополченца.
Сейчас ему уже не было так страшно, как в первый день декабрьского штурма, когда с крепостных стен он увидел огромное и свирепое войско монголов. По рядам рязанцев пронесся тяжкий вздох: они увидели отрубленные головы с запекшейся кровью на высоких пиках, и кто-то признал убитых земляков. Войко еще крепче сжал рукоять меча: отомстим!
Вскоре можно было хорошо разглядеть врагов и их вооружение. На монголах были металлические шлемы, а грудь всадников защищали кожаные панцири. Он видел: основную ударную силу противника составляла конница. Многие всадники имели два-три лука, веревочный аркан, топор, каждый хорошо владел саблей. Лошадь воина покрывалась шкурами для защиты. Голову, шею и грудь воина защищали железный или медный шлем, панцирь из кожи. Блестели кривые сабли. У некоторых всадников были арбалеты, копья, топоры, металлические крючья на длинных пиках, кистени с цепями, на которых болтались металлические гири.
В первые же минуты дикого натиска Войко прицелился и пронзил стрелой из своего арбалета в глаз голову одного монгола, который моментально упал с коня. Странно, но он даже испытал странное чувство удовлетворения. Это задаток за вероломно убитого молодого князя Федора Юрьевича, жена которого греческая царевна Евпраксия в горе бросилась из своего терема с сыном на руках и оба забились насмерть, подумал Войко. С болью восприняли рязанцы известие о злодейском убийстве монголами одного из князей – Федора Юрьевича, который решил выступить в роли парламентера, попытавшись оттянуть начало штурма, и отправился с дарами в стан врага.
И сердце Войко, в котором был заветный уголок для любимой женушки, ожесточилось еще больше на врага, достойного лишь скорейшей смерти. Поражая поганых недругов, молодой воин с огромной благодарностью вспоминал уроки военного искусства, полученные при рязанском ополчении и преподанные лично кузнецом Надежей.
«Как там родная жена моя милая Василисушка», – все эти дни думал Войко. Вот уже два месяца как сыграли они веселую свадьбу, но мирную жизнь молодых омрачило нашествие несметных полчищ воинственных монголов. Молодой воин знал: жена его в эти дни также тоскует, с тоской и любовью ожидая возвращения любимого.
В первый же день Василиса принесла покушать мужу пирожков из русской печи, но на крепостных стенах было находиться небезопасно – в любой момент могла начаться новая атака, и, пригубив ароматного квасу, Войко поцеловал в губы жену, наказав немедленно уходить и никуда не отлучаться из дому.
На третий день жестокой и немилосердной битвы монгольским копьем был поражен Антип, а на пятый день не стало любимого дядьки Войко – кузнеца Надежи, вернувшегося в ряды защитников из кузницы. Надежу поразила монгольская стрела, и кузнец, как и Антип, умер сразу. Войко сам закрыл его глаза, а потом с еще большим ожесточением прицеливался. Разил и разил с крепостных стен ненавистного врага, который все прибывал и прибывал.
А ряды защитников Рязани с каждым днем таяли…

***
Еще до начала штурма злого города Рязани для Бату-хана в ставке монгольского войска был сооружен высокий красивый шатер, где один из двенадцати чингизидов принимал послов, гостей и военачальников с боевыми донесениями. Здесь он отметил гибель очередного злого города, спалив его дотла и отдав приказ безжалостно расправиться с захваченными русскими.
Не иначе, духи предков помогли хану. Совсем недавно, 16 декабря 1237 года чингизиды, участвующие в войне, вместе осадили Рязань. Сопротивление рязанцев было неожиданно сильным, и военная кампания у первого русского города могла затянуться. Но Бату и здесь обхитрил русских. Он знал, что потеряв надежду на помощь извне, князь Юрий после пяти дней кровопролитной осады готов пойти на сдачу крепости. И Бату предложил сдаться на выгодных условиях на милость победителя.
Князь Юрий поверил хану, и защитники крепости, как и все население, заплатили за это собственной жизнью*****. Монголы учинили в Рязани кровавую резню. Легковерного князя Юрия отвезли к стенам Пронска, где укрылась княгиня и его малые дети. Выманив из города жену Юрия, они без боя заняли этот город, а затем убили и самого князя, и его несчастную семью.
Под Пронском Бату избежал больших потерь, и очень гордился этим. Что же касается вероломства, то он никогда не чувствовал никаких угрызений совести. Он считал, что обхитрить врага любым, даже подлым способом, было гораздо лучшим вариантом, чем нести военные потери.
Теперь Бату наметил двинуть войска по льду Оки к Коломне. Предстояло действовать в непривычных условиях – в лесах, занесенных снегом. Стоять на месте и ждать в таких условиях Бату не мог, ведь если конница утратит подвижность, и маневренности у войска не будет, это грозит большой бедой. Бату хорошо понимал ситуацию. Каждый монгольский воин имел трех лошадей, а стотысячный табун лошадей, собранный в одном месте, невозможно было прокормить при отсутствии подножного корма. Приходилось поневоле распылить силы.
В шатер вошел его прославленный полководец Субэдей-богатур. Сверкая единственным выпученным глазом, он доложил хану о захваченном русском смельчаке, который сумел ночью незамеченным проникнуть в расположение ставки, а затем почти вплотную подобрался к месту, где находятся русские наложницы.
– Он убил двоих лучших твоих нукеров. И ты вместо того, чтобы отрубить голову, перевязал ему раны? – гневно спросил Бату.
Субэдей склонил бритую голову, ожидая приказа грозного хана.
Бату хотел было сделать хорошо известный всем приближенным знак – одно движение рукой, и человек лишается жизни. Он сотни раз подавал Субэдею именно такой знак, спустя мгновение приговор приводился в исполнение. Окровавленная голова летела на землю, и все было кончено.
Однако хан медлил, и его храбрый военачальник молчал, уставившись в расписной ковер на полу шатра, и покорно ожидал решения своего могущественного господина.
Похоже, русский не боялся смерти или намеренно искал ее, размышлял Бату. Так какой смысл мне способствовать его замыслам. Непонятно, чего добивался этот сумасшедший?
– Доставь его сюда и приведи половецкого переводчика, – приказал хан.
Вскоре в шатер хана двое охранников ввели высокого юношу с рыжими волосами. На его лице запеклась кровь, а правая рука была перевязана окровавленной повязкой. Руки русского были стянуты спереди толстой веревкой.
– Он говорит, его имя Войко, что означает воин, шел к нам из Рязани, а больше он ничего не желает говорить, – перевел половец, – просит вас проявить милость и убить его.
Бату встал со своего трона, приблизился к пленному и внимательно посмотрел ему в дерзкие глаза. Субэдей-богатур поклонился великому хану:
– Позволь, светлейший хан, подвергнуть его самым жестоким пыткам, вырвать ноздри, выколоть глаза и наказать за столь непочтительный ответ.
Субэдей встретился взглядом с Бату и отвел взгляд. За долгие годы совместных походов он понимал суть военных маневров и замыслов Бату, блестяще справляясь со своей задачей полководца, координируя взаимодействие отрядов, но так и не научился предугадывать все желания хана. Не сумел и на этот раз. Бату сверкнул очами и приказал:
– Пусть приведут сюда русских наложниц из того шатра.
Хан сел на трон и задумался. Он вспомнил беседу со своим учителем, когда будучи еще совсем юным, впервые спросил, что такое любовь. И старейший и мудрейший монгол не сразу ответил на вопрос.
Он раскурил трубку и сказал тогда так: «Есть старинная монгольская притча. Представь себе воду. Она может пролиться жестоким ливнем, разрушить все по берегам рек, вызвать наводнения и обречь миллионы людей на смерть. Но та же вода весной пробуждает от зимней спячки голодную степь и дает ей жизнь. Вода может топить корабли в море, убивая людей, а может спасти жизнь умирающему от жажды в пустыне. Так же сложна и любовь. Она может быть разной, и любовь непостижима…»
Воспоминания Бату прервало появление Субэдея и семи наложниц. Военачальник сам отбирал их из самых красивых девушек, захваченных в Рязани, и был рад случаю показать их правителю. Бату быстро поднялся с трона. Он сразу понял, что молодой воин постарается ничем не выдать свою возлюбленную и даже не смотрел в его сторону. Бату приблизился к девушкам и тут же уловив молнии в глазах одной из них, указал на Василису.
– Прикажете привести эту великолепную русскую красавицу в вашу юрту? – поинтересовался Субэдей.
– Нет, – отрезал хан, – развяжите веревки русскому воину.
И насладившись замешательством Субэдея, добавил:
– Седлайте коней и выделите отряд самых надежных нукеров. Пусть проводят этих двоих до первого русского сторожевого поста. Ты лично отвечаешь за их безопасность. А сейчас – уходите!
Бату вспомнил мудрейшего из мудрейших и вернулся к своим сокровенным мыслям. Учитель еще пять минут курил тогда трубку, и, наконец, сказал такие слова:
«Вода подчиняется законам природы, а любовь неподвластна ей. Ведь она изменяет ее законы».


Примечания:

* 1, 82 м

** 8-00

*** араху, арьяху – спиртной напиток крепостью до 11% , полученный перегонкой кисло-молочных продуктов

**** 10-00

***** По сообщению южнорусского летописца, татаро-монголы «изведше (из крепости) на льсти князя Юрия». Князь поддался «лести», т.е. обману.