Бывало, я поэтом небу внемля,

Стихи, как птиц пускал ему в ответ.

Но небо тотчас рушилось на землю

Едва домой являлся мой сосед.

Он шел согнувшись, будто под обстрелом,

Вприсядку, вперебежку и ползком,

Проклятья изрыгая то и дело,

И грозно потрясая кулаком.

Когда зажав в руке гранату водки,

Надвинув чуб и брови на глаза,

Он по ступенькам лез на штурм «высотки»,

Крестясь, соседи никли к образам.

И далее, уже в своей квартире,

Он всякий раз давал смертельный бой,

Сравнимый, разве, с «Бурею в пустыне»,

Но больше все же с Курскою дугой.

Бой громоздился, гнал волну раскатов,

И на фронты делил наш славный дом:

Жильцы внизу боролись с водопадом,

А те, что сверху, с вонью и дымком.

Я как-то раз к нему с беседой вышел,

Но результат ее свелсЯ к нулю.

Он пригрозил мне лишь, сказав: «Я Гриша!»

И понял я, что Гришу не люблю.

Но как же так? Ведь это сущий грех!

Не дай БожЕ, сам Бог меня услышит.

Обязан, как себя, любить я тех,

Кто ближний, а сосед ближайший Гриша.

Любви проблему в формулу сведя,

С ее решеньем я валялся в шоке:

Чтоб в Гришу мне влюбиться, как в себя,

Я должен зрить в себе его пороки.

Ну, что ж, любовь, она преград не знает.

И я, бутылку водки засосав,

Побил посуду с криками «бонзай еб!»

И изрубил в щепу славянский шкаф.

Пустил на дно затопленную ванну,

На кухне в баньке млел с парком крутым,

Тушил окурки, пользуясь диваном,

И побывал немножко костровым.

Ревел в подъезде грозно бурым мишкой,

И рыскал по ступенькам кабаном,

И понял вдруг, что я влюбленный в Гришку,

Но где же Гришка? Где любимый он?

И  я бежал объятьями тряся

Ему навстречу, мат едва заслышав,

Но он толкнув меня, сказал: «Свинья».

И в морду дал, добавивши: «Я ГРИША!»