…Герман Колосовский в последние годы нередко думал о смерти. И делал это спокойно, взвешенно. Пытаясь понять, как же это так: жил, жил человек, а тут нА тебе – вдруг взял да и помер.

Герман думал о завершении земного существования не так, как думает о нем какой-нибудь озабоченный смертью старик, а так, как думает философ об устройстве мира.

Герман думал о смерти постоянно.

Днем и ночью.

И доигрался до того, что пробрался в такие ужасающие глубины познания мира, что ему совершенно расхотелось умирать.

Его невероятно перепугала перспектива исчезнуть без следа и памяти – сгинуть, испариться! – из мира, в котором он чувствовал себя достаточно комфортно и с которым у него были свои, достаточно не простые, счеты.

И Колосовский решил сделать всё, чтобы каким-то образом, вися над пропастью, зацепиться за край жизни и не сверзиться в бездну, где он растворился бы в вечности, причем в той малопривлекательной ее части, которая целиком состоит из прошлого.

Он всерьез задумал застолбить за собой постоянное местечко среди живых людей, то есть – обеспечить себе бессмертие любыми путями и любой ценой.

Его не устраивало духовное бессмертие некоторых выдающихся представителей рода человеческого, он мечтал о бессмертии физическом.

Он грезил о сделке с Дьяволом.

Ему чужды были сомнения и страдания доктора Фауста.

Если бы вдруг разверзлась земля и в клубах зловонного дыма предстала пред ним страшная огненноглазая харя с кривыми рогами на шершавой макушке, Герман завизжал бы от счастья.

Он бы принял Вельзевула как родного, жарко прижал к груди и сам бы предложил чёрту выкупить у него душу. И не за расплывчатую идею бессмертия всего человечества, – это было бы нескромно, – а за свое, персональное, Германа Ивановича Колосовского, бессмертие: бессмертие отдельно взятого индивидуума, никому не мешающего своим невинным желанием превзойти долгожительством легендарного библейского старца.

 Которого, кстати, не мучили проблемы нравственного порядка – жить или не жить, ему было не до этого: Мафусаил просто жил, и всё.

 Он бы жил и дольше, если бы во время Великого Потопа не утонул, захлебнувшись в дерьме. Смерть, конечно, мерзейшая.

 Но все-таки, Мафусаилом был установлен рекорд долголетия, и если бы Герману был предложен такой вариант расставания с жизнью, но при условии, что он проживет тысячу лет, он бы, разумеется, без колебаний согласился.

 Десять столетий полнокровного существования стоили нескольких секунд мучений перед смертью, пованивающей отхожим местом.

                    (Фрагмент романа «Дважды войти в одну реку»)

.