В один из дней (сколько было их, этих дней, – три или четыре? Или – восемь?!) в неизвестное время суток (определить время было невозможно – у всех разом куда-то подевались наручные часы), когда за окнами висела серо-вишневая пелена, – не то утро, не то вечер, – мы с Алексом, после сна неясной продолжительности, одновременно (!) проснулись и, не сговариваясь, сошлись в каминном зале у разгромленного стола.

 Алекс нашел на столе бутылку с неизвестным напитком, долго разглядывал ее, потом вздохнул и налил светло-коричневую жидкость в два стакана. Он был в том же халате птицами, в котором танцевал под Штрауса.

— Что это вчера было?.. – еле слышно прохрипел он после доброго глотка.

— Сейчас бы рассолу...

— Да, вот и отдохнули... С голосом что-то... осип я. И горло дерет. Я что, пел вчера?

— Пел.

— Господи!

— Пел и плакал.

— Я плакал?! Господи, не может быть!..

— Я бы чего-нибудь съел, чего-нибудь горяченького.

— Я бы тоже, но прислуга спит. Будить неудобно. Особенно после пения. Боже, я вчера пел!

— Да, пел, только это было не вчера, а, кажется, позавчера.

— Ты думаешь? А какой сегодня день?

— А ты уверен, что сейчас день?

— Все! Больше не пью!

— Зарекалась свинья говно не есть.

— Со мной сейчас нельзя говорить так грубо! Я могу умереть...

— Не велика потеря.

— Для тебя, может, и не велика, а для меня очень даже велика. И невосполнима. Господи, как это мне удалось выговорить это слово – «невосполнима»? Нешто еще выпить?

— Это наш долг перед народом.

— У меня ни перед кем нет никаких долгов, но выпить надо. Одного не могу понять, если я живу ради удовольствий и наслаждений, то почему мне сейчас так плохо?

— Если мы будем жить, как живем, то плохо кончим.

— Я уже плохо кончил. Если бы ты знал, как я плохо кончил!.. Но моя философия меня переживет. Я гедонист и горжусь этим!

— Ты бы лучше налил, гедонист! Твоя паршивая философия очень удобна – она позволяет тебе скрываться за ней, как за щитом. А главное – не надо думать. Все прекрасно! Все разложено по полочкам, жизнь превращена в коллекцию инстинктов. Мозговая лень, вот что тебя погубит. Ты ей предаешься потому, что когда-то решил, что не талантлив. И самоустранился, а то лучшее, что в тебе было, пустил на ветер.

— Не надо так... Андрюшенька, не надо!

— Надо! Кстати, я и сам почти такой же. И единственное отличие, которое разделяет нас, это то, что ты смирился, придумав себе религию, а я думаю еще побороться. Я сохранил остатки веры в себя.

— Как ты бываешь, однако, жесток, как несправедлив! Что ты обо мне знаешь? Тебе хорошо, ты человек творческий. Художник! А что прикажешь делать мне? С моими колоссальными амбициями и моими весьма и весьма скромными способностями? Я верчусь как белка в колесе. И так изо дня в день. Из года в год! У меня даже нет времени остановиться и подумать. И прекратим этот разговор, он мне неприятен...

Мы занялись поисками закуски. Наконец, я обнаружил остатки салата и долго обнюхивал его. Потом вынес вердикт:

— Есть это нельзя. Но закусывать этим можно.

— Недавно я был за границей. Во Франции. В Ницце.

— Начало хорошее. Продолжай...

— Общался я там с разными людьми и людишками. Двое молодых людей, парень и девушка, из Калифорнии, с которыми я познакомился во время завтрака, поначалу просто очаровали меня. Представь себе, утро, ресторан, с террасы которого видна полоска моря такой пронзительной синевы, что хочется поселиться здесь навсегда! Парадиз! Рай земной! И эта восхитительная пара. Оба высокие, белокурые, спортивные, современные. Она на него смотрит влажными глазами, он отвечает ей тем же: видно, перед завтраком занимались любовью и еще находятся под впечатлением ощущений от близости. Оба подчеркнуто вежливые, любезные. И со всеми – от официанта до соседей по ресторанному залу – необыкновенно доброжелательны. Их лица светились, они всем улыбались, и им все улыбались. Очень милые молодые люди, которым хорошо вместе, и они этого ни от кого не скрывали.

Алекс замолчал. И молчал довольно долго. Я не вытерпел:

— Ты не на сцене! Дальше что?

— А то, что эти молодые люди выросли в богатых семьях, оба успешно закончили школу, университет, встретили друг друга, поженились и... Понимаешь, они всегда были, есть и будут благополучны. И они знают это! С ними не может произойти ничего плохого.

— Тебе бы порадоваться за них.

— Один их близкий знакомый, с которым...

— С которым ты познакомился...

— С которым я пропьянствовал всю ночь, рассказал мне кое-что об этих благополучных молодых людях. Что у нее и у него случаются встречи на стороне, но они оба такие чистые, благополучные и порядочные, что грязь к ним не пристает...

Алекс опять замолчал.

— Ну и?..

— Понимаешь, они относятся к той породе людей, которым очень уютно в нашем свинячьем мире. И к ним не прилипает грязь, они постоянно чистые, умытые и причесанные, потому что регулярно принимают душ и пользуются дезодорантом. У них все промыто до аптекарской чистоты. Даже души... Они больше похожи на роботов, чем на людей. И все время, пока я их видел, я испытывал жгучее желание набить им обоим морду. Таких, как они, я встретил там немало. Они черно-белые. Без полутонов. Когда его молодая жена однажды не вышла к завтраку, он сказал, что она не в порядке. Но завтра, сказал он, она будет в порядке. И действительно, на следующее утро она уже сидела за столиком во всей своей юной чистоте и прелести. В порядке... не в порядке... Будто речь шла не об очаровательной девушке, а об автомобиле, который требует ремонта. Я тогда понял, что я не самый плохой человек на земле. Ты согласен?

— Да, согласен. Согласен, бывают и хуже. А в тебе сейчас заговорила зависть. Не можешь спокойно смотреть на счастливых людей... да еще и молодых и красивых.

— Нет. Тут дело в другом...

— Давно хотел спросить тебя, зачем у тебя даже в сортире люстры?.. Странное представление о роскоши...

— Темноты боюсь. А так светло...

...В понедельник я самолетом вылетал в столицу нашей великой родины – Москву.

В аэропорту Алекс хмуро обнял меня на прощанье:

— Не сердись, старче, ты ведь знаешь, меня исправит только могила, – он улыбнулся вымученной улыбкой, и мне стало его жаль. – И потом, ты ведь отвлекся, развеялся немного... Мне тебя будет очень не хватать... Вот ты уезжаешь… Опять эта пустая жизнь.

— Со мной тебе было весело.

— А что? С тобой хоть поговорить можно...

— Ты бы побрился... свинья!

— Свиньи не бреются... Вот приеду к тебе в Москву, тогда и побреюсь. Примешь?

— За выпивку отвечаю.

— Девушки будут?

— Будут… Если привезешь с собой. Послушай, – вспомнил я, – в первый день, на вокзале, при встрече ты произнес какое-то непонятное изречение из Священного писания: кажется, что-то о сыне и дочери...

— «Исчезнувший во мраке да уведет во мрак ночной и дщерь свою, и сына своего...»? Это? Какое там Священное писание!.. Не знаю, пришло как-то на ум само собой, не знаю, как-то сдуру... А потом привязалось и запомнилось. Я много такого насочинял.

— Ты ведь знаешь, у меня есть дочь. И сын. Понимаешь, у меня есть дети, и мой долг...

— Что ты несешь?! Долг? Перед кем? – взвыл Алик. – Дети... Да у кого же их нет? Хорошенькое дело! Да если покопаться, у каждого найдется, что вспомнить... Если бы не незаконнорожденные дети, то людей на свете совсем бы не осталось. Успокой свою великодушную совесть, ты ни в чем не виноват. Господи, как трещит башка!.. Можно привыкнуть к чему угодно, только не к похмелью!

На том и распрощались. Из замечательного города цветов, фруктов и красивых девушек я увозил дрожащие черные точки перед глазами, потные подгибающиеся колени и еще большую, чем до приезда, неуверенность в завтрашнем дне.

...Сын. И дочь... Ах, грешен я, грешен! Наблудил в молодости, и от разных женщин... Молодость шальная моя... Где они, дети мои?..

Ну, допустим, не обманывал я их матерей. Чего не было – того не было. Не говорил красивых слов, не клялся, не обещал, не сулил, так сказать...

Случайные встречи, приведшие к рождению маленьких людей, к которым я никогда не испытывал отеческих чувств. Все это так, но с возрастом червяк сомнения рос, рос и вырос в удава! Запоздалое раскаяние? Наверно. Но кому оно, кроме меня, нужно...

Несколько лет назад, в пивной, я коротал время в одиночестве за столиком, уставленном пустыми пивными кружками и оскверненном яичной скорлупой и отходами от воблы.

Я уже подносил ко рту шестую кружку, когда ко мне без разрешения подсел слишком красивый, как я установил, недовольно скосив глаза в его сторону, молодой человек лет двадцати, который без предисловий выпалил:

— Здравствуйте, Андрей Андреевич, я ваш сын Петя.

Я поставил кружку рядом со скелетом воблы и вытаращил глаза. Вот так компот!

Только этого не хватало! Сын Петя! Я молча придвинул ему полную кружку и внимательно стал разглядывать претендента в сыновья. Кого-то он мне напоминал...

— Вы помните мою маму? В восьмидесятом году вы познакомились с девушкой...

Я кивнул. Очень может быть... Я тогда со многими знакомился. И в самых разнообразных местах. Даже в лифте, даже в библиотеке... Что поделаешь – такой уж я тогда был. Общительный.

— ... девушку звали Надей...

Что ж, и это возможно. Я опять кивнул и пододвинул ему тарелку с воблой.

— ...и через год родился я.

Я понял, кого он мне напоминал. Недавно я от нечего делать листал альбом со старыми фотографиями и нашел там групповой снимок студентов Академии художеств выпуска одна тысяча девятьсот какого-то там лохматого года. Там я третий слева во втором ряду. Этакий задумчивый, слишком красивый, молодой человек с чрезвычайно наглыми и ласковыми глазами...

Снимок мне так понравился, что я вставил его в рамочку и повесил на стене у себя в кабинете.

— Поздравляю, – сказал я грустно, продолжая разглядывать парня.

— И вот я родился, – повторил юноша, слегка повысив голос.

— Я слышал... – сказал я и зачем-то посмотрел по сторонам. – То есть, я хотел сказать, что я все помню. Мы тогда с твоей мамой мирно разошлись и...

Я был не трезв – сказывались многочисленные кружки пива, переливавшиеся у меня в животе и с урчанием гулявшие по кишечно-желудочному тракту – и наговорил мальчику с три короба пошлых банальностей о превратностях судьбы и несовершенстве мира.

Он кротко слушал меня, аккуратно пил мое пиво и посасывал ребрышки воблы.

Обессилев от собственной глупости, я, наконец, недовольно замолчал, а он, сделав паузу в добрые пять минут, вежливым голосом сообщил мне, что лишь хотел посмотреть на своего отца.

Видимо, он удовлетворил свое любопытство и полностью исчерпал свой интерес ко мне, иначе чем объяснить его внезапное исчезновение? Больше я его никогда не видел…

Через общих знакомых я связался по телефону с его матерью, но разговор был коротким, вернее, его не было совсем.

Женщина, узнав, кто звонит, прежде чем бросить трубку, с наслаждением произнесла грубое ругательство, которое я, щадя чувства читателя, не осмеливаюсь здесь приводить полностью, скажу лишь, что оно начиналось на букву «п» и состояло из шести букв.

Теперь я припоминаю, она и в молодости не отличалась сдержанностью. Почему она так на меня сердита?

 Мне всегда казалось, что мы расстались, как добрые друзья... И потом, в конце концов, это был ее выбор!

 Она хотела иметь ребенка и получила его. Она знала с самого начала, что наша связь недолговечна. Никаких обещаний жениться на ней я не давал. Так в чем же дело?

Было бы хорошо найти сына, поговорить с ним. Он бы понял. Я бы ему всё объяснил и помог в жизни. Хотя бы деньгами...

Однажды я, спровоцированный похмельным порывом, решил разыскать дочь. Тем более что когда-то был влюблен в ее шальную мать, немало помучившую меня своими частыми и откровенными изменами.

Ветреницу звали Антониной, Тосей, Тошкой. Это была спортивная веселая девушка, уже в то время жившая по меркам и законам нынешней молодежи, на мой взгляд, слишком раскрепощенной и пресыщенной сексом.

Не поймите меня превратно, я вовсе не осуждаю сегодняшних двадцатилетних, их право жить так, как им хочется, но мой (или моя?..) повеса в юбке явно поспешила родиться, и успела немало меня помучить.

 В конце концов, нам обоим надоели ссоры, и мы разошлись, успев на прощанье предаться радостям любви с такой бешеной страстью, что от этого просто не мог хоть кто-нибудь да не родиться. И родилась дочь.

Так вот, мои попытки разыскать ее ни к чему не привели. Правда, эти попытки, вернее, попытка, носила, как бы это поделикатней сказать, не ярко выраженный характер, а попросту сказать, я ограничился одним единственным телефонным звонком. Антонина, Тося, Тошка, ответил мне незнакомый голос, съехала, а куда – черт ее знает!..

...Господи, какой же я подлец!..

...Самолеты уже давно летают быстро, и вот я во Внуково. За два часа я прожил несколько лет. Оказывается, случается и такое.

— В Сандуны! – вырвалось у меня, когда я сел в такси. Почему «в Сандуны»?!