Ах, если бы не скука!..
Впрочем, все это не мешало нам жить со всеми удобствами, много путешествовать, со вкусом выбирать дорогие яства в ресторанах, снимать номера в хороших отелях и не отказывать себе в удовольствиях, к которым мы привыкли с быстротой, поразившей нас самих.
Повторяю, мы были бережливы. Мы самым внимательным образом следили за своими счетами в банках.
Мы были далеки от забот нуворишей, тратящих целые состояния на золотые побрякушки, стотысячные шубы, мобильные телефоны с брильянтами и проводящих за границей время не в музеях, галереях и великих театрах, а в бесконечных походах по модным магазинам, осуществляя таким образом обязательный «шопинг», без которого они не представляют себе жизни «настоящего» миллионера.
Правда, блокноты эти он систематически терял и чуть ли не каждую неделю заводил новый.
Какие мысли на сей счет имел мой друг, мне неизвестно. Но, думаю, что и ему в голову приходило нечто подобное. Подозреваю, что именно поэтому Карл записывал мои и свои расходы в специальные блокноты.
Я страшился нищеты.
Когда я по утрам в своей московской квартире распахивал окно и выглядывал во двор, то чуть ли не каждый раз видел этого бедолагу, голыми руками выкапывающего из мусорного бака осклизлые кости и объедки.
Пред моим внутренним взором часто вставал образ обнищавшего старика, бывшего профессора кафедры структурной и прикладной лингвистики.
Теперь эта бережливость у Карла приняла форму разумной расчетливости, а у меня - прижимистости, временами переходящей в откровенную скаредность.
Я бы назвал это экономностью или бережливостью, истоки которой в нашей нищей юности, в том благословенном и грустном времени, когда приходилось экономить буквально на всем, даже на дурных привычках.
Было еще одно обстоятельство или, вернее, благоприобретенное свойство наших преображенных натур, которое нас сближало. Нам претило... как бы это помягче сказать... безрассудно сорить деньгами.
По журналам мод мы следили за изменениями, которые касались отношения человека к канону красоты. К нашему ужасу в моду входили низколобые мужчины с покатыми плечами и кривоногие женщины весом с таксу.
Туристические проспекты сулили нам райский отдых на пляжах Адриатики, знакомство с особенностями французской кухни и незабываемые впечатления от сафари в Серенгети.
Мы не читали газет. А если и брали в руки некое печатное издание, то, как правило, это были либо туристические проспекты, либо журналы мод.
Для нас не существовало ни правительств, ни Думы, ни смен руководителей страны, ни войн, которые велись этими руководителями.
Мы почти не интересовались тем, что происходило в мире.
Мы отдавались движению, словно оно было сутью и смыслом жизни. Мы думали, что, двигаясь, сумеем преодолеть барьеры, которые сами же когда-то перед собой и воздвигли.
Движение было нашим спасением: оно освобождало нас от необходимости мыслить, делать нечто общественно полезное и брать на себя ответственность за принимаемые решения.
Другой, густо смазав пятки елеем, стремглав летел в будущее.
Один из нас, как я теперь понимаю, бежал от настоящего, надеясь укрыться в прошлом.
И поэтому на протяжении нескольких последних лет мы только тем и занимались, что все время куда-то бежали, не в силах удерживаться на одном и том же месте сколько-нибудь продолжительное время.
Мы часто, солидно кивая головами и одаривая друг друга понимающими улыбками, говорили, что если и есть в чем-то смысл, то, скорее всего, в движении.
Сбылась бы вековая мечта мизантропов всех времен и народов: вселенная съежилась бы, всосалась в самое себя и превратилась в объект размером с куриное яйцо.
Ах, если бы эта точка была достигнута! Тогда бы цепь замкнулась, расширение вселенной приостановилось, стремительно начался бы обратный процесс, и наступил бы конец света, явление, по своему всемирно-историческому значению сопоставимое с его началом.
И только Господь, по нашему разумению, был способен радикально изменить это ложное положение вещей, от которого страдает человечество со времен Адама и Евы и которое у нормального человека не вызывает ничего кроме протеста и недоумения.
По собственному опыту мы знали, что эта заколдованная, загадочная точка отдаляется на шаг от настоящего, как только настоящее, частично становясь прошлым, с ослиным упрямством делает точно такой же шаг вперед, в будущее.
Забыв о религиозном чинопочитании, мы шутливо заклинали Господа повлиять на больное Время, дабы оно не прохлаждалось, стоя на месте, а двигалось к некоей, увы, пока недосягаемой, точке в будущем.
С Тем, Кто тебя создал, таким беспардонным образом вести себя не следует. Я бы не советовал так поступать даже тем, кто сомневается в существовании Святой Троицы и кто считает библию чем-то вроде сборника юмористических рассказов о проделках святых.
Сейчас мне стыдно за себя и за Карла: все же Господь не сосед по лестничной клетке и не торговка семечками.
Каюсь, говорили мы с Ним не слишком почтительно. Что было, то было.
Когда мы находились под воздействием винных паров, то часто, нимало не смущаясь, обращались непосредственно к Богу.
О времени мы знали не так уж и много, в частности, мы не имели ни малейшего представления, когда оно началось, и уж тем более не знали, когда оно закончится. Впрочем, мы были уверены, что этого не знает никто. Уже одно это возбуждало наш интерес.
Мы же с Карлом ниоткуда никаких указаний не получали: мы руководствовались лишь интуицией, основополагающая особенность которой - бесстыдно надувать того, кто ей безоглядно вверяется.
Неутомимое насекомое, деловито исследуя больную плоть, получает руководящие указания непосредственно от дьявола.
Мы ползали по Хроносу, как по больному тифом ползает вошь, с той лишь разницей, что вошь знает, куда и зачем ползет, мы же этого знания были лишены изначально.
Мы были убеждены, что время, этот необъятный и необъяснимый феномен, придуманный человеком и им же искусственно изолированный от пространства и скорости, поражен тяжким недугом.
Перемещаясь в пространстве, меняя города и страны, мы как бы терлись шершавыми боками о Время, насильственно вовлекая его в процесс движения.
А это само собой экстраполировалось на время, рождая иллюзию последовательного, постепенного и органичного перетекания одного временнОго промежутка в следующий: сегодняшнего дня - в завтрашний, одного месяца, например, мая, - в июнь, високосного года - в не високосный и так далее.
Путешествия давали нам то, в чем мы неосознанно нуждались: путешествия давали нам призрачную видимость очередности, закономерной ротации впечатлений, создавая ощущение некоего жизненного порядка.
В-пятых, Карл увлекся путешествиями. Это сблизило нас еще больше.
Богатство толкнуло нас в объятия друг друга. Богатство и неодолимая тяга к сибаритству способствовали тому, что двух немолодых шалопаев притянуло друг к другу, как обычно одна нелепица притягивает другую.
Знакомы мы были с давних пор, но виделись не так уж и часто. Пока, повторяю, мы не разбогатели.
Женщины разнообразили нашу жизнь, внося в нее живительный и, как принято сейчас говорить, креативный сумбур, без которого, увы, не обходится ни одна история любви, даже если это любовь сугубо платоническая.
Стоит заметить, что когда я говорю о женском типе, то имею в виду не духовный мир жертв наших сексуальных домогательств, а только их экстерьер.
Необходимо добавить, что нам, несмотря на различия во взглядах, нравился один и тот же тип женщин. Что никогда, хвала Создателю, не приводило нас к соперничеству или размолвкам.
Если быть предельно откровенным, то именно этот, четвертый, пункт нас особенно сдружил.
В-четвертых, Карл стал коллекционировать любовниц. Этому занятию он предается страстно и не жалея сил. Что свидетельствует о том, что здравый смысл им утрачен не до конца.
Заказывая отель, он всегда строго оговаривает одно непременное условие: в номере должно быть фортепьяно. Если же его нет, Карл не слишком кипятится и довольствуется телевизором.
Убежден, что, назвавшись композитором, он взвалил на себя груз, предназначавшийся совсем другому человеку.
Но Карл не был бы самим собой, если бы вел себя иначе.
От серьезного сочинителя ждут иного. Было бы куда более уместно, если бы на дружеской вечеринке с сосисками и пивом он прочувственно исполнил что-нибудь из Шенберга, Бриттена, Шнитке или, на худой конец, из Хиндемита.
Я полагаю, что настоящий композитор так поступать не должен.
Как только где-нибудь «в обществе» Карл видит пианино, он тут же устремляется к нему и, притоптывая ногой и перемигиваясь с девицами, принимается наигрывать что-нибудь душещипательное, вроде «Черной шали» или «Отцвели уж давно...»
Не понимая, что смешон, Карл с величественным видом обожает подолгу распространяться о том, что завершает работу над крупномасштабным музыкальным произведением. Которое, уверяет он, в недалеком будущем потрясет мир истинных меломанов и затмит все, что было создано в области классической музыки со времен Гайдна, Моцарта и Бетховена.
В-третьих, отдался любимому делу, о котором, когда был беден, не смел и мечтать: он стал композитором. Образно говоря, Карл засел за клавир. Припал к божественному чуду музыки, посвятив всего себя классическому симфонизму. То есть, занялся тем, чем заниматься ему строго противопоказано.
Во-вторых, завязал с нудной и скудно оплачиваемой работой в музыкальном издательстве.
Во-первых, он моментально развелся с женой, которую последние пять лет в глаза называл не иначе как рептилией.
Вступив в права наследования, Карл повел себя чрезвычайно решительно.
И, пережив непродолжительный экстатический припадок, выразившийся в хождении на голове и криках «Исайя, ликуй!», он на всех парах помчался в ближайшую церковь покупать самую толстую и самую дорогую свечку, коя и была поставлена им за упокой души столь своевременно опочившей родственницы.
Но чем-то старушка владела, это точно. Потому что, когда стихийный атеист Карл узнал, сколько ему причитается по завещанию, он тут же, ни секунды не медля, безоговорочно и бесповоротно поверил в существование Бога.
Может, полями маркиза Карабаса. А может, акциями концерна Сименс.
Тетушка владела... Впрочем, черт его знает, чем она там владела.
Все произошло, как в сказке с благополучным концом: скоропостижно скончалась его бездетная немецкая тетушка.
Комментарии