РЕШЕТО - независимый литературный портал
/ Проза

Дина

1019 просмотров

 

30-08-2011 20:43

...Тогда, в Сан-Бенедетто, мы с Диной впервые спали вместе...


 

Придя после ресторана в отель и поднявшись в номер, мы остановились посреди комнаты. Я привлек Дину к себе и нежно поцеловал в губы. Она напряглась, как бы желая вырваться. Я отпустил ее.
 


 

Потом мы долго сидели в креслах на лоджии, курили и мелкими глотками пили из высоких стаканов водку со льдом. Дина вытянула длинные красивые ноги и смотрела на них, как бы любуясь. На ее пухлых детских губах подрагивала улыбка, которая могла бы свести с ума и святого.
 


 

«Это был гипноз?» — спросил я, имея в виду сумасшедший поезд.
 


 

Дина не ответила.
 


 

Началась гроза. Дождь обрушился на город. Сильный ветер с моря бил по суше с такой силой, словно это не ветер, а орудия тяжелой корабельной артиллерии.
 


 

Молнии, огромные, частые, неумолимые, вдребезги разнесли бы черное небо, если бы гроза не прекратилась так же внезапно, как началась.
 


 

Ночь, непроглядная, пахнущая тревогой и сыростью, грозно, как военный десант, входила в город со стороны моря.
 


 

«Это был гипноз?» — повторил я.
 


 

«Ну, гипноз...» — с досадой сказала Дина. И я не знал, правда это или нет.
 


 

Я смотрел на Дину и не мог понять, как это я столько дней проходил мимо ее юной, соблазнительной прелести. Как я мог не видеть ее прекрасного тела, созданного для любви, и бездарно пьянствовать, теряя ускользающее время?
 


 

Я встал, подошел к Дине, наклонился, обнял ее, потом взял ее хрупкое, почти воздушное тело на руки. Девушка посмотрела на меня удивленным взглядом, заставившим меня на миг закрыть глаза и прижаться губами к ее губам. Я ощутил влажную сладость ее рта. Дина ответила мне долгим, волнующим поцелуем.
 


 

Она целовала меня так, как будто уже отдавалась мне. Я застонал от стремительно растущего желания и почти бегом понес Дину к постели...
 


 

О, если бы наслаждение могло длиться бесконечно! Давно забытые ощуще-ния возродились во мне. Я ласкал прекрасное тело девушки, изнывая от сладостных судорог. Я испытывал странное чувство, и это чувство очень трудно описать. В нем была какая-то неясная тоска, и эта тоска, раздваивая сознание, томила сердце. Казалось, душа моя тихо и грустно выходила из тела. Душа ныла, будто по ней водили смычком.
 


 

Я почувствовал, что слияние двух тел в одно — не выдумка, а реальность. Я понимал, что это безмерное, беспредельное счастье мимолетно. И за продление этого мига я без сожаления отдал бы всю оставшуюся жизнь...
 


 

(Согласен, звучит банально. Но точно так же банально и то, что всякое от-кровение тоже банально, ибо оно уже когда-то было. И не важно, с тобой или с кем-то другим...)
 


 

Потом во мне возникла почти звериная решимость растерзать нежное, податливое тело, лишив его способности к сопротивлению.
 


 

Я радостно ощутил себя порочным соблазнителем, старым развратником, грубым животным, растлителем, силой берущим беспомощную юную красавицу.
 


 

И я терзал тело девушки, зная, что она страстно желает этого. Я обладал ее телом, и сам, обезумев от желания, отдавался ей весь — без остатка...
 


 

Моя огненная плоть, как стенобитное орудие, бесконечное множество раз входила в пролом молящей о пощаде крепости...
 


 

Лунный свет падал на лицо Дины, делая его одухотворенно-грешным. Я, как жестокий убийца, смотрел в ее утомленные, широко раскрытые, влажные глаза и получал жгучее преступное наслаждении от ее мнимых страданий.
 


 

Я поцелуями заставил ее повернуть лицо в сторону. Потом я увидел, как ее глаза наполнились слезами. Но слезы не пролились, а как бы застыли, и я увидел в них голубой лунный свет.
 


 

Дина была покорна и печальна. А меня больно пронзила горькая мысль, что и я, и она, — лишь звенья в долгой цепи любовников и любовниц, и эта цепь на нас не обрывается... и что я бессилен изменить этот неизбежный, обидный и несправедливый закон.
 


 

Потом боль, ревность, нежность и томление слились, достигнув апогея, в одной болезненно-сладостной точке. Томное страдание стало невыносимым, сладко-жгучим, оно стало огромным, как Вселенная, и, почти умирая, я ис-торгнул его из себя, ибо уже не мог его в себе удерживать.
 


 

Я содрогнулся, как смертельно раненый зверь, — Дина почувствовала надвигающуюся бурю, — и мы оба закричали, как приговоренные к смерти на плахе при виде палача с топором...
 


 

И соединились две реки в одну, полноводную и горячую, как лава или рас-плавленный мед. И исчезло все. Умерли звуки, умерло время, умерло прошлое и, не родившись, умерло будущее.
 


 

...В который раз все стало предельно ясным и понятным.
 


 

В который раз я сказал себе: эврика!
 


 

В который раз познана истина!
 


 

В который раз были разрешены все вопросы. Или, вернее, они, эти вопросы, стали бессмысленны. Все эти — зачем родился, зачем жил и зачем умер.
 


 

Голова была пуста, как у новорожденного. Удивительно светлое, чистое, прямо-таки стерильное, чувство!
 


 

Хорошо умереть, когда ты опустошен близостью с женщиной.
 


 

Познав высшее из наслаждений, можно спокойно и равнодушно наблюдать, как мир обваливается и летит в пропасть. Как, зловонно чадя, сгорает жизнь.
 


 

Все, что должно было произойти со мной дальше, не представляло для меня в этот момент ни малейшего интереса.
 


 

И можно было без сожалений и ропота отойти в лучший из миров. Это и будет высшая познанная справедливость...
 


 

Или счастье, если его понимать, как полное отсутствие желаний...
 


 

Мое внутреннее состояние в эти мгновения можно было определить как благодушие, смешанное с полнейшим безразличием ко всему, что происходило во мне и вне меня...
 


 

И только бесконечная скорбь при воспоминании о давнем грехе лежала на самом дне утомленного любовью сердца...
 


 

Я перечел написанное, и снова меня разобрал злой смех.
 


 

Глупец, я пытался описать чувства... Хотел на бумаге воссоздать трогательную и откровенную сцену любви, а родилась беспомощная карикатура на обожаемую обывателем «клубничку»... Это надо же, сравнить ласковое, нежное лоно с проломом в кирпичной стене!.. Какое-то взятие крепости, будто вырванное из «Сказок тысячи и одной ночи»...
 


 

Прав был известный мудрец, сказавший, что смешное и трагическое — независимо от нашего желания — всегда идут рядом. И как комично, даже для благожелательно настроенного читателя, должны выглядеть потуги кажущегося циника, вообразившего себя на миг героем-любовником и подражающего сразу нескольким когда-то прочитанным писателям!
 


 

И опять этот — незаметно для пишущего — вкравшийся в текст фальшивый пафос...
 


 

Хотел дать себе зарок не писать подобных сцен — непосильных для меня, но потребность высказаться, видимо, всегда сильнее здравого, но слабого намерения помолчать.
 


 

Оправданием мне может служить лишь уверенность в том, что искренность очень часто выглядит лживо. Пример? Извольте. Кому поверит юная девушка? Прожженному ловеласу с кавалерийскими усами или робкому, запинающемуся на каждом слове, неопытному влюбленному? То-то... Так и в литературе...
 


 

...И вообще описывать ощущения, которые испытывал когда-то, очень давно, занятие неблагодарное. И каким бы богатым ни было воображение, воспоминания об ощущениях неизмеримо слабее самих ощущений.
 


 

И тут ничего не поделать. Как бы ты ни тужился, напрягая память, пыта-ясь пережить заново то, что волновало тебя, например, во время потрясшей тебя много лет назад близости с нежной и чувственной женщиной, тебе нико-гда не удастся избавиться от чувства тоскливой пустоты и осознания искус-ственности воссоздаваемой памятью тени живого человека.
 


 

Это все равно, что заниматься любовью с дряхлой старушенцией, таращась при этом на цветную фотографию девицы с роскошной грудью и сексапильно приоткрытыми коралловыми губками...
 


 

По-настоящему пережить чувство можно, лишь снова испытав его.
 


 

Поймал! Опять трюизм, опять банальность! — радостно завопил мой всегда честный внутренний голос...
 


 

Воссоздать чувства... — какое откровение! Какое сильное откровение!..
 


 

...Я, как полено, лежал на постели, и отсутствие мыслей в звенящей, пустой голове успокаивало меня.
 


 

Я поцеловал Дину в мягкие усталые губы и почти тут же заснул.
 


 

Мне снился сон...
 


 

Та же комната в отеле. Та же постель. Но Дины нет. Я один. Лежу и вспоминаю...
 


 

Много черных пятен на моей совести.
 


 

Я был женат. Это было давно. Во сне я увидел свою жену такой, какой она была незадолго до смерти. Она не обвиняла меня, хотя все знала. И то, что не обвиняла, было страшнее всего.
 


 

Она была верующим человеком. И религиозное чувство, как это часто бывает, обострилось, когда она поняла, что опасно больна.
 


 

Несчастная, она мелом начертила кресты на всех дверях в нашей квартире, суеверно полагая, что это помешает злой силе прокрасться в дом и убережет ее от болезни.
 


 

А злая сила жила все время рядом. Жена не знала этого. Она думала, что рядом с ней друг...
 


 

Я, почти обезумевший и смертельно уставший от ее болезни, ночью вставал и предательски стирал оберег. Стирая меловые кресты, я, желая ей смерти, проклинал себя и плакал... Я подло мечтал о свободе...
 


 

А когда эта свобода пришла, то я возненавидел себя и свободу, потому что оказалось, что мне омерзительна и ненавистна такая свобода. Свобода, полу-ченная такой ценой...
 


 

Но было поздно. Предательство свершилось. И хотя о нем не знал никто кроме меня, я с ужасом осознал, что жить мне с этим грузом вины — до гробо-вой доски.
 


 

После смерти жены я почти год нигде не бывал, перемалывая, переживая, переосмысливая свое горе. И свое предательство.
 


 

Когда я выдирался из запоев, то снова и снова мучил себя вопросом, а сто-ит ли вообще жить?
 


 

Да и зачем, собственно? Ради чего? Или — ради кого? Детей, которые, наверно, могли помочь мне нащупать что-то, связанное с осмысленным существованием, у меня не было. Творчество? Полно, друг мой, какое там, к черту, творчество, когда из моей дергающейся руки выпадала кисть...
 


 

Горе... Как его опишешь? Четыре стены, четыре угла. Окно, и в нем грязная безликость двора. Волчий вой, прерываемый взрывами рыданий... Неужели это я? Больное посеревшее лицо с ввалившимися, безумными глазами, смотрящими внутрь черной души, — таким я видел себя, когда бросал взгляд в зеркало.
 


 

Мысль о самоубийстве иногда по ночам бередила сознание, но каждый раз мне бывало лень встать и плеснуть себе в стакан яду...
 


 

...Я не был стар, природа наделила меня крепкой, здоровой психикой, да и время шло. А время, как известно, хоть и суровый, но верный лекарь.
 


 

Однажды ночью мне показалось, что я нашел ответ. Мне приснилась юная прекрасная женщина. Я до сих пор не знаю, попадаются ли нам, скептикам и маловерам, такие женщины в реальной жизни.
 


 

Она обнимала меня, ласкала, успокаивала. Я по-детски всхлипывал и радовался ей. А она мягкой, почти материнской, рукой гладила меня по голове и говорила, что спасение во мне самом. Но не в сегодняшнем, почти спившемся неудачнике, а в том будущем Бахметьеве, каким я скоро стану и которому предстоит еще долгая жизнь. И в жизни этой еще будет столько всякого-разного, что не мешало бы мне к этому себя хорошенько подготовить.
 


 

И началось тогда мое выздоровление. Началось мое медленное возвращение в жизнь.
 


 

...Внезапно я проснулся. Посмотрел на часы. Без пяти три. Оказывается, я спал лишь мгновение. Но этот мимолетный сон вместил в себя страшный год моей прошлой жизни.
 


 

Я повернул голову. Подушка Дины была пуста.
 


 

Я тихо встал. Осторожно подошел к лоджии и остановился в дверях. С высоты десятого этажа открывался вид на город.
 


 

Там, внизу, ближе к ночному морю, по переулкам и ярко освещенным ули-цам бегали, мигая, как лампочки на новогодней елке, фары машин и мотоциклов.
 


 

Блудливо сверкали огнями ночные бары и дискотеки. Слабый ветер доносил разрозненные, похожие на приглушенные женские рыдания, звуки далеких оркестров. Курортный люд, утомленный отдыхом, отдавал здоровье и последние силы развлечениям и пороку.
 


 

Вместе с далекими, как бы рваными, звуками ветер нес беспокоящие сердце запахи уставшего за день моря и женских духов...
 


 

Я вышел на лоджию. Босые ноги ощутили приятную прохладу слегка шершавого кафеля и тончайшего слоя песка.
 


 

На полу, обхватив колени руками, сидела Дина. Она широко открытыми прозрачными глазами смотрела на луну.
 


 

Я опустился на пол рядом с девушкой.
 


 

Если хочешь услышать стопроцентную ложь, спроси женщину о ее прошлом.
 


 

Я давно не расспрашиваю своих женщин об их прежних романах.
 


 

Во-первых, потому, что они, если и согласятся ответить, нагородят тебе столько больно ранящей неправды, что быстро пожалеешь о глупых расспросах.
 


 

Во-вторых, такие расспросы — удел молодых ревнивцев, которым не под силу совладать с собственными чувственными переживаниями. А я, к несчастью, не молодой ревнивец.
 


 

Если же женщина сама начинает разговор о своем прошлом, то, на мой циничный взгляд, это вообще стоит оставить без внимания.
 


 

Мне показалось, что Дина готовит мне сюрприз в этом роде.
 


 

«Я хочу курить», — сказала она жалким голосом.
 


 

Я принес сигареты и опять сел рядом с ней.
 


 

(Фрагмент романа «Меловой крест»)

Теги: Проза
 53
30 August 2011

Немного об авторе:

... Подробнее

 Комментарии

Комментариев нет