РЕШЕТО - независимый литературный портал
Овчинников vior Владимир / Проза

Тетрадь четырежды горевшего танкиста.

933 просмотра

 

Начало записи пошло в дни тяжёлого недуга,
                                                   когда почти прикован к постели, и для
                                                   меня померк весь белый свет. Январь 1978 год. 
 
 
Я, как и многие живые грешные, смотрим чёрно-белые экраны телевизоров. Где стало основной программой передач – воспитательная работа об истории Советов. Мне уже будет 64 года от рода, и я всю историю Советов прошел пешком, где босиком, где в лаптях или стареньких опорках, о которых ни кто не знал, какого и в каком поколении они прошли, а мне каким то чудом всё-таки достались.
Ходил я в школу из деревни за пять вёрст. Это была знаменитая Русско-Краинская школа первой ступени. Мне было в ту пору уже 10 лет. Так хотелось освоить азы грамоты, и я с успехом закончил 4 класса данной школы. Семья, где я жил, составляла 9 душ. Нас было 4 брата и 5 сестёр. Из братовей я был самый младший, правда ещё была младше меня сестрёнка, но она долго не жила – умерла с голоду; ей щавель не помог, а лучшего продукта не имели. Отец пришёл с Русско-германской войны калекой. И так ртов много, но кормить было нас не кому. Старший брат, как только исполнилось 18 лет был тоже взят на войну, а голод нас прихватил крепко, ведь 4 года стояла страшная засуха, с 1920 го по 1923год. Росли только полынь, пупыши и щавель. Грибы тоже росли, и я отлично помню, как и сушили и в ступах толкли, чтобы изготовить какие-то лепёшки. Это я всё пережил, надо, думаю себе, ещё бы подучиться. А как продолжить учёбу? Весьма сложно. Наша ШКМ (школа крестьянской молодёжи) находилась от нашей деревни в 35 верстах. Это волостное село Кикнуры.
Хлеб начали разводить, привезли откуда-то семена. Начинали с раскорчёвки полыни. Чистого хлеба не выпекали, а добавляли в тесто гнилух, толчёных грибов, и кто что мог придумать.
ШКМ я всё же закончил в полуголодном, полураздетом состоянии. Мне уже стукнуло 17 лет. В 1928-1029 годах начинались первые колхозы, о которых мы и малейшего представления не имели, но говорят, что заживём, как лучше быть не может. Из нашей деревни 50 дворов записались – это примерно половина, да и то такая беднота, что ни лошади, ни хомута, ни телеги, ни сохи, ни бороны. Проболтались год, а лучшей жизни не повидали. Ну и решили самостоятельно вернуться к единоличному образу жизни. Молодёжь подрастала, рабочей силы хоть отбавляй. В 1932 году решили, а вернее принудили снова записаться в колхоз. Началось раскулачивание, стали давать непосильные денежные налоги и хлебные поставки государству, то есть Советам. Кто упирался по глупости пойти в колхоз, тех растребушили, и куда то сослали; говорят, что на Соловки. Молодёжь лавиной двинула в комсомол, ну и понеслась жизнь по не наезженным дорогам. Появились в сёлах и вербовщики; вербовали в разные места и на разные стройки. Стариков, разумеется, не трогали, а нас, членов ВЛКСМ и спрашивали мало о согласии, а давали волчий билет в зубы, и езжай с богом.
Я лично попал в Улан-Удэ, где голод был сильнее, чем в наших краях. Раскапывали могилы и воровали трупы, но как говорят голод не тётка. Закончив годовой договор, я решил завербоваться на строительство Ангаро-Ленского тракта, кормить мошкару, которой там было предостаточно. Мы работали в 500 км от Иркутска, в Братском районе строили земляное полотно. С жильём было очень плохо, расходились по деревням по ближе к работе, и жили у «чалдонов». Отработал 2 года в конторе Союз-Транс, и, слава богу, мой 1914 год был призван в армию.
О прошлом далеко всего не вспомнить, да и слишком тяжелы воспоминания.
Когда нас отправляли пароходом до Иркутска по Ангаре, разумеется, родных моих там ни кого не было. Это отлично помню, как чёрный хлеб купленный в буфете парохода обливал слезами вместо маткиных пирожков и ватрушек.
Против течения Ангары мы плыли до Иркутска 13-14 дней. Ещё, будучи в своём обмундировании, нас заедали вши. Это всё действовало на душевное состояние, а ведь мы ещё были молодыми парнями. В общей каюте, где разместилась наша команда, спали на полу. Лишь бы попасть поближе к котлу, откуда доходило его тепло. Пароход им. «Ульянова» был колесником; шлёпает, шлёпает, а за сутки уплывали 100-110 км., потому что в пути он ещё пополнялся дровами. «Советы» всё ещё набирали ход. Это был 1936 год. В Иркутске нас почему-то не принял адресат, и нам дали новую путёвку ехать железной дорогой за Читу на разъезд №77. Дорога называлась Молотовская, и мы в составе команды из 45 человек ангарских поехали дальше. За Читой лесов нет, а голые монгольские степи. В вагонах, хотя они и относились к классным, гулял ноябрьский сквознячок, что зубы отбивали чечётку. И вот наконец-то нам объявили, что команда 45 должна разгрузиться.
Не помню, кого-то уполномочили искать часть, куда гласило наше направление.
Военный городок обнесён колючкой в три кола, но проходная, как и положено, со свечками охраняли эту дыру в заграждении. Одним словом проблудили всю ночь до утра  и голодные и холодные. Дали нам карантинную казарму самануху - сплошные нары и чуть-чуть под бок соломы, а с каких времён она завезена, мы не представляли. Дали нам из числа старослужащих и дневальных и дежурных, а насчёт отопления – пока предание умалчивает. Часов в 10 погнали нас как баранов в столовую, где 12 человек на бачок и кусочек хлеба граммов 400, но это уже и то великое дело. После «усиленного» завтрака погнали в баню и предупредили, что имеете право воды расходовать два тазика, так как воду возили, откуда-то за 18-20 км в бочках на автомашине. Разумеется, тут уж вступил в свои права ротный старшина. Выдали нам новое обмундирование и снова опять в карантин; говорят, что, мол, надо из вас вшей выморозить. Так мы и прозябали 13 суток на свежем воздухе, но у нас уже был большой запас прочности. Шинель под себя и на себя, разуваться можно до шерстяных портянок, обмоточки должны быть культурно смотаны и положены на ботинки. Рукавички разрешалось к ночи оставлять на руках. Затем стали закалять по всем правилам. Утром в одних нательных рубашках и брюках на физзарядку, да только не меньше как 15 минут. Умывальнички были приспособлены на улице для лета, и вот этой ледяной водичкой снова освежались. Я лично не представлял, что выдержит моё здоровье; но, увы, шло всё как положено по уставу (УВС). И, наконец-то нас набралось 500 человек из чего, и получился учебный батальон. Кто служил в учебных батальонах, те отлично помнят такое заведение. А младший командный состав там подобран в основном из украинцев, а те ребята задремать не дадут. Из нас стали готовить танковых специалистов. Я попал в роту командиров танков, а там же готовили и механиков водителей, командиров артиллеристов и младших механиков водителей. Учили всех почти одинаково, но выбирали по образованию. Танки у нас на вооружении были «БТ-7». По истечении срока обучения мы уже могли кое-что делать на боевых машинах. В начале ездили, то есть водили танки по ровной местности, затем езда с преодолением препятствий, и дело дошло до стрельбы. Давали в начале огонь вести только из пулемётов, и только где-то к концу года разрешили стрелять из пушек. Жизнь стала куда интересней. В конце года учёбы мы сдавали экзамены, как-то стрельба, вождение, тактические приёмы, ну и политика. Это самое главное. Мы изучали краткий курс истории ВКП(б), от чего и зависел дальнейший успех экзамена. Ставила комиссия нам оценки, за что и присваивалось звание. Командиру танка нужно иметь было сплошные пятёрки. Вот здесь-то я и отличился. Сразу же получил новенький БТ-7. Оклад был 48 рублей. Механику платили 33 руб., командиру орудия 25руб, младшему механику водителю тоже 25 руб. Жить стало лучше. Нам дали Ворошиловский паёк. Это значит, что к основному питанию добавили ещё 150гр белого хлеба, 15гр сливочного масла и 15 гр сахара. Так что зажили совсем хорошо. Обмотки, как мы их называли – гусеницы, заменили на кирзовые сапоги. Прибыло пополнение призывников. Нам их рассовали по экипажам, и учите, мол, также как и учились сами. Оставшийся год службы пролетел быстро. В самом конце службы сыграли боевую тревогу, и мы должны были за двое суток преодолеть расстояние в 900 км., т.е. завязалось на Хасане. Со всеми остановками бригада закончила данный пробег за 24 часа. Моторы стояли авиационные (М-17), которые могли на гусеницах развивать скорость 90 км. в час, а на колёсном ходу – 120 км/час. Танк весил 12 тонн, но такой мощный мотор его чуть в воздух не поднимал. На Хасане мы только прокатились как на параде, и япошки отошли на свои старые границы. Постояли мы там бригадой четверо суток и получили приказ возвращаться на зимние квартиры. Почистили технику, поставили на стеллажи и получили приказ на демобилизацию. Характерно, что я был взят 20. 10. 1936 года, и демобилизовался 20.10.1938 года. Служба была не из лёгких, так как караульная служба нас мучила безбожно, потому что у танкистов личного состава в ротах было мало.
Но вот и настал тот долгожданный день, когда нас разместили по телячьим вагонам с двойными нарами. Разумеется, следовала с нашим эшелоном и кухня до города Омск. Из Читинской области до Омска ехали что-то около 12 суток. В Омске прошли санпропускник, на что ушло более 2х часов времени и, двинулись дальше. Разумеется, нас сопровождал штабной классный вагон с начальством. Офицеров ехало с нами 5 человек до самого Свердловска. В Свердловске нам раздали требования на билеты, и деньги на продовольствие. И только из Свердловска мы были распределены в классные вагоны. Так ехать пришлось около трёх суток до станции Шахунья Горьковской области.
До родной деревушки ещё оставалось 40 км., но тут уже только пешочком с чемоданом на горбу. Автомашин было ещё слишком мало, а дороги были только просёлочные, то есть с конской колеёй. За осенний световой день я преодолел такое расстояние, и к ужину пришёл в родной деревенский дом. Встреча после длительной разлуки была организована не плохо по тем временам. Пока умывался, да переодевался, а братик верхом на коне успел съездить в ближайший магазин за водкой. Вот с этого то и началась снова гражданская жизнь. По горячке вскоре женился, и уехал из деревни в Омск.
Там мне дали ответственную работу заведующего дома инвалидов повышенного типа. Это бывшие партизаны, каторжане и прочие заслуженные люди. Но с ними работать ох как трудно. Они имеют заслуги перед государством со времён революции, а ведь все без исключения больные, то психопаты, то контуженые. И чтобы уважить такой публике, нужно самому было иметь железные нервы. Около 2х лет я держался у руля, но всё же был вынужден подать в отставку в Областной собес, которому непосредственно подчинялся. На финскую войну я не успел попасть. Уже и повестка была на руках, но на какое число был назначен для отправки, финны попросили мир, и мой поход не состоялся. В Омске я решил приобрести специальность шофёра. Учился за свой счёт, за курсы уплати 650 рублей, ну и жил, разумеется, за счёт маленьких шабашек. Учился на курсах всего три месяца, сдал экзамены на «хорошо», а поэтому надо было ещё пройти полуторамесячную практику. Я решил снова вернуться в родные края, где уже появились полуторки – ГАЗы. Но жизнь дала снова трещину. Не успел я закончить полуторамесячную стажёрку, как Гитлер обрушил на нас бомбы и снаряды. Вот и пошла снова распутная жизнь. Вместо фронта меня направили в Челябинское танкотехническое училище, и после ускоренной программы направили на фронт. Мы изучили тяжёлые танки «КВ», на каких и пришлось сражаться с «тиграми». Под Сухиничами первый раз контузили, но благополучно, так, что я отлежался в своей бригадной санчасти. Затем осложнилось дело на Орлвско-Курской дуге. Туда нас и пихнули, думали, что наши «КВ» не уязвимы, но мы горели, как и все смертные. За станцию Поныри мы трое суток дрались, где я и получил тяжёлое ранение. Был эвакуирован в глубокий тыл. Это в Рязанскую область, село Солотча на реке Оке. Когда-то там был санаторий. За три месяца меня подремонтировали и снова на фронт. Только немцев уже порядочно отогнали от сердца России. Бои шли уже где-то под Гомелем. Воевать всё равно ещё надо жёстко. На наше счастье шёл набор в новые формируемые полки, и я попал в 8й гвардейский Краснознамённый полк. Мы числились в резерве главного командования. Получили новейшие танки «ИС-2», и отправили добивать Корсунь-Шевченковскую группировку. Что мы и закончили с успехом. Затем маршок на Умань, там тоже имели успех. За сутки мы продвигались по 80-90 км. Но была самая бездорожица. Тылы наши по дороге растянулись, потому что спец тягачей не было, и мы опять попали на голодный паёк. Боеприпасы на исходе, горючее, что смогли с немецкой техники взяли, а о харчах не спрашивай. Спасибо украинкам, что они нас снабжали всем. Да плюс к нашему счастью мы везли с собой баян, а командир орудия в моём экипаже был хороший баянист. Достаточно малейшего привала, и мы собирали вокруг себя сотни зрителей гражданского населения. Нам несли и самогон и украинский «шпек», а это уже что-то значило. Такими скачками, без серьёзных боёв мы добрались до города Ямпол. Это уже пограничный город с Молдавией. Но дальше дело снова застопорилось. Фашисты взорвали мост через реку Прут. Сапёры наши прилагали немало усилий, чтобы построить переправу, но мешала немецкая авиация, и мы прятались в кустах около недели. Но, наконец, то пропустили наш первый танк, а весил он что-то около 50 тонн, но мост выдержал, и мы двинулись на Ясско-Кишинёвскую группировку. Но техника в наших рядах всё сокращалась, и разгромить с ходу нам ту группировку не удалось, а из нашего полка осталось израненных четыре «ИС-2». Тогда командование решило нас калек оттянуть в Бельцы. Это молдавский город. Личный состав в вагоны, а танки – инвалиды на платформы и куда-то на ремзаводы. Нас довезли до Тулы, а там есть Тесницкие лагеря, и снова формировка, укомплектовка всем необходимым. В Туле мы провели что-то около месяца. Съездили и пристреляли новое вооружение на полигоне, и опять с богом на платформы, только в этот раз в Прибалтику, на Шауляй и дальше. Под Баускай снова мой танк подбили, и весь экипаж вышел из строя. Меня снова тяжело ранило, и был отправлен в глубокий тыл в г. Ярославль, где проковылял 3,5 месяца. После врачебной комиссии в Ярославле меня вычеркнули из строевиков, а дали ограничение, и так я попал в Москву в «мотокостыльный» полк. Там нас хотели распихать в народное хозяйство. Из Москвы я чудом был направлен на 3й прибалтийский в отдельный трофейный отдел. Меня назначили дефектовщиком автомотобронетанкового имущества 49 го отдельного трофейного батальона. По численности он был примерно, как и пехотный, но что интересно, что все набранные были не строевики, а 50 процентов было набрано девчат из Калининской области и Белоруссии. Моя обязанность была обследовать состояние техники и отдефектировать годную технику.
 На этом воспоминания моего отца обрываются. Он умирает 29 Января 1978года. Далее мой небольшой комментарий. За годы войны он был дважды ранен(осколочные ранения) и дважды контужен. Горел он фактически один раз. Следы ожога на плече были видны. Четырежды горел – это по жизни, в силу неуравновешенности психики. За годы войны он ни разу не наскакивал на противотанковую мину, а во второй понедельник сентября 1968 года делая планировку обочин дороги Новгород – Старая Русса – Холм – Невель наскочил на тракторе- бульдозере Т-100 на немецкую противотанковую мину, и по сути дела был контужен третий раз. За неделю отлежался в больнице. Повезло авиагородским пацанам, которые как вороны на пахате, во второй половине дня после школы ходили за его трактором. Не успели в тот день ещё подойти после уроков за город на третий километр. Четырежды горел это фигурально – по жизни, в силу своего характера. За Поныри был награждён орденом Красной Звезды, имел пяток разных медалей, но больше всего гордился гвардейским значком, который по пьяни потерял и сильно переживал по этому поводу. Был старлеем после челябинского училища, командиром звена. Когда из Челябинска шли на Сталинград, то колонна танков по его рассказу в обе стороны до горизонта. В Сталинграде всё уже сделали без них, но его сильно поразили руины города. В боях за ст. Поныри он уже был лейтенантом и командовал только одним танком. Израсходовав горючее, они окопали танк в авиаворонке в пятидесяти метрах от поворота автодороги по которой немцы пытались прорваться на мотоциклах и машинах, и успешно пресекали все эти попытки. На третий день наш самолёт сбросил им боеприпасы и провиант, поход за которым товарищу отца стоил жизни(Герой Советского Союза посмертно, а отцу осколочного и ордена). В Молдавии у реки Прут на ничейной полосе был добротный винный склад с бетонированным полом и в пять накатов бочек с вином, который днём пользовали немцы, ночью наши. Если нижних три ряда пользовали аккуратно, затыкая сливные отверстия, то когда дело дошло до верхних двух рядов, то выстрел в бочку, и почти всё на полу. Закончили, когда уже в вине плавал мёртвый гражданский непонятной принадлежности.
И взялись рыть щели под танками на концах огородов молдаван. Рытьё всегда заканчивалось находкой бурдюка с вином, что предназначалось для свадьбы подрастающего поколения. В Лиепая он был « кум королю и сват министру». Местным королям нужны были дизеля на хутора, а министрам обувка для студабекеров, которой у отца было поле сто на двести метров заставлено. По выходным прибрежные кабаки от Лиепая и почти до Таллина с другом капитаном и с жёнами на Опель-капитане были почти все объезжены и опробованы.
Но в один воскресный вечер, когда мать моя, вернувшись на электричке из Риги и сдав в комендатуру четырёх немецких военнопленных, с помощью которых привела в порядок двухкомнатную квартиру на втором этаже, аккурат в доме вплотную напротив Домского монастыря, и придя на съёмную квартиру в Лиепая, услышала от «Ванюшки-дуранюшки», что пора сматываться куда-нибудь подальше от цивилизации в глухомань, где они меня и нашли восьмимесячного в рыбацкой корзине.

 

Теги:
04 May 2010

Немного об авторе:

Какая жизнь-такая и поэзия: Моей души тончайшая адгезия. Стихи я не писал- Я их выплёскивал На распалённый мозг, Каким нибудь событием. И счастлив был таким я бытием-небытием. Но вот пришла эпоха ИНТЕРНЕТА. До дома добралась,до кабинета. И стало грех не тиснуть для внучат И радости, и гадости,и ад.... Подробнее

 Комментарии

Андрей 39.49
04 May 2010 20:47
Уникальная вещь!!!