- И вот, по повелению императора Домициана святой Лукиан и его спутники, - Ольга посмотрела почему-то на мать, - были преданы суду и жестоким мукам. Во время страданий Лукиан неустанно повторял: «Никогда не перестану сердцем, верою и устами хвалить Христа, сына Божьего…
Святой был обезглавлен, но и здесь для вразумления язычников было явлено чудо Божие: мученик встал, взял свою отрубленную голову и, перейдя реку и выбрав место для своего погребения, возлег на землю, лишь тогда почив с миром.
Николай II стоял у дверей. Вряд ли он слушал дочь. В голове была постоянная мысль, что готовится какая-то провокация. Это их, его и семью, будут спасать от верных ему войск? Нет, шутят комиссары, как их сегодня называют этим французским словом.
- Такой вот сегодня день. Точнее, вечер,- вздохнула Александра Федоровна, словно отвечая на мысли мужа. Она ему посмотрела в спину. – Comment tu penses, le chemin, nous rendront la chambre ; coucher ? M'a r;v; le nuage noir. Non vers le bien cela...
Послышалось движение на лестнице, идущей сюда сверху. Это был не одиночный шаг. Спускалась группа.
«Неужели мои офицеры?»- встрепенулся свергнутый император. Ему показалось, что он как Наполеон, к острову которого причалили суда его освободителей. Но что-то сразу его отпугнуло, когда шаги стали яснее. Это шаги черни, обутой в тяжелые сапоги.
Николай II отошел к столу, слегка подняв руки. Его тень большой птицы с приподнятыми крыльями упала на младших сына и дочь. Висящая на коротких цепях лампа слепила глаза.
Дверь распахнулась пинком солдата. Это был грузный мадьяр, с рябым лицом и черными маленькими глазами. Он отошел в сторону. Идущие за ним вслед театрально не спешили. Николай II подумал, все-таки некрасивы венгры, ни мужчины, ни женщины…
Очень важно вошел невысокого роста комиссар в кожаной куртке.
«Еврей или поляк», - подумал бывший самодержец огромного государства, - сколько их таких подданных, готовых его растерзать?»
Подвальная комната была достаточно большой. Руководитель делегации прошел несколько шагов, ожидая пока спустится сопровождающая его команда. Вошли двое в куртках, один во френче, еще трое чернявых солдат с длинными трехлинейками. Главный представился:
- Я комендант Дома Особого Назначения Янкель Юровский.
Мог бы и не представляться. Ну да, момент того требует. Чувствует себя Маратом…
Царь открыл, было, рот:
- Вы пришли…
- Именем…
«Ну, вот, все, мир окончательно срывается в бездну, - подумал Николай. Он не слушал приговора. А если и слушал, то этим была занята мизерная часть его мозга. Он чувствовал, что его последние мгновения пребывания в этом мире разделяют только жена и Ольга. Остальные дети лишь смотрят ему в спину. Доктор посапывал у стены. Дочь и жена шептали молитвы. Они уже были готовы. Они все поняли еще тогда, когда им предложили спуститься в подвал.
Что же они тянут? Скорей бы…
И вдруг до царя дошло. Это же его называют.
- Николай Александрович! Ваши родственники старались вас спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены вас сами расстрелять…
Юровский потянулся к кобуре.
Николай II заметил, что она была уже расстегнута. К чему слова?
Раздались выстрелы. Их было немного. Солдаты из винтовок стреляли точно. Комиссары не всегда попадали. Когда каждый посчитал, что сделал свое дело, над комнатой повис дым от пороха. В причудливых его изваяниях угадывались очертания поднявшихся душ убиенных.
- И вот эта кучка тел мешала революции? – спросил или просто с презрением сказал член коллегии Уральского ЦК Медведев. Он и был во френче, снятого с царского старшего офицера.
Командир охраны Ермаков, широко расставляя ноги, словно на убойной скотоводческой площадке спасаясь от крови, солдатским штыком деловито колол хрупкие тела стонущих девочек и царевича Алексия.
- А этих пачем? – спросил один из солдат, кивнув головой на лежавших у стены врача и повара.
- Пачем! – передразнил его Ермаков, не поднимая головы и вытирая штык о кусок портянки, свисшейся из его сапога. – У вашего венгерского царя еще перестреляем всю его челядь! Это предатели трудового народа! Быстро сюда мужиков! Всех этих в телегу и пошел, пока не стало светать!
- Это будет новый рассвет, - с пафосом сказал Медведев, еще не решаясь притронуться к нагану с раскаленным длинным дулом. Уж он-то знал, что точно бил в царицу, в ее грудь за белой льняной кофтой. Затем его взгляд задержался на белом пятне ноги Александры Федоровны. Платье императрицы задрала ножка упавшего стула с сидящей на нем Тицианой. Она упала вместе с хныкающим маленьким братом в своих руках.
Устоялась тишина.
Империя была расстреляна.