РЕШЕТО - независимый литературный портал
Лорд Бен Яков Форштадт / Художественная

ДВЕ СУДЬБЫ

377 просмотров

Верка росла длинноногой, тонкой, как стержень карандаша, неуклюжей девчонкой. Жизнь её с самого рождения складывалась неудачно. Она родилась в небольшом городке на берегу Днепра в ветхом стареньком домике, утопающем в зелени огромных старых вязов. Отца своего она не знала, да и был ли он вообще? В свои четырнадцать лет она уже стольких отцов видела в своей квартире, что всех и запомнить было невозможно. Её мама была весёлой женщиной. Нередко, попойки оканчивались драками, и Верка старалась как можно реже бывать дома. На все укоры дочери мать неизменно отвечала: - Я современная, свободная женщина, и это моя жизнь, и она касается только меня. Маминого сожителя звали Пётр. Молодой огромный парень, относился к Верке совсем неплохо. Он никогда не старался её пощупать, прижать, погладить, и тем более, поцеловать, как другие. Он никогда не лез к ней с расспросами, и иногда подсовывал ей мелочь на карманные расходы. Сегодня был день её рождения, и она, предвидя очередную попойку, долго не возвращалась в свою коморку. Верка ходила до позднего вечера по берегу Днепра со своими сверстниками, ребятами, которым, так же как и ей, не хотелось возвращаться в свой дом.
Веселье было в самом разгаре. На столе, уставленном бутылками с самогоном, совсем не было еды, если не считать нескольких солёных огурцов, брошенных прямо на стол. Вера, глотая голодную слюну, молча прошла в свою коморку, отгороженную лёгкой шторкой за огромной русской печкой и, не раздеваясь, повалилась на кровать. Мать подошла весёлая и шумная. – Ну, чего улеглась? Мы тут ждём её поздравить с днём рожденья, а она, видите ли, не в настроении. А ну, марш к столу. Люди тебя ждут. Верка нехотя поднялась и прошла к столу. Она что-то пила, закусывая отвратительными солёными огурцами, слушая бесконечные пьяные тосты в её честь, пока наконец, её не стошнило, и она смогла уйти в коморку, никем не замеченная. Среди ночи она почувствовала, как её раздевают сильные мужские руки, но ей было как-то всё равно. И вот на неё навалилось огромное тело, ей стало невозможно дышать, её пронзила резкая боль. От боли она совсем очнулась и увидела на себе вспотевшее в неестественной ухмылке лицо Петра. Она с отчаянием пыталась вырваться из-под мужчины, но это оказалось невозможным.

2
Верка ушла из дома. Она ночевала в колодцах теплотрассы, в подвалах домов, на чердаках, вместе с такими же отверженными подростками, питаясь чем попало, часто рассчитываясь за еду своим телом. Школу она, конечно, давно бросила и стала бродяжничать. Однажды она развернула газету, в которой ей какой-то алкоголик отдал недоеденную воблу, и прочитала объявление о вербовке молодежи на рыбные промыслы в район Тихого Океана. Но ей не было восемнадцати лет, и паспорта у неё тоже не было. Долгих полгода она все свои силы потратила на приобретение нужного документа. Как и что ей стоило приобрести паспорт с указанием нужного возраста, знает только она. И то, что ей пришлось отбыть в милиции пятнадцать суток за бродяжничество и проституцию, только для того, чтобы получить справку с указанием её несуществующего возраста. Это оказалось мелочью по сравнению с остальным.

Пароход подходил к острову Карага. Пассажиры с тревогой вглядывались в незнакомый ландшафт. На песчаной полосе расположился небольшой посёлок с серыми одноэтажными бараками. На окраине стояли несколько строений явно промышленного значения. Это был рыбообрабатывающий и икорный заводы. Чуть в отдалении расположилась жиротопня. На всей территории посёлка не было ни одного зелёного растения, что обостряло впечатление убогости. Не видно было ни причала, ни какого-либо порта. Пароход бросил якорь в двух кабельтовых от берега. Вербованная молодежь, сгрудившись у борта, с тревогой разглядывала своё будущее. В основном это были девчата, собранные со всех уголков необъятной советской родины. Все они были скудно одеты, с серыми лицами, повидавшими немало горя за свою короткую жизнь. Они ёжились от пронизывающего, холодного ветра, тихо перешептываясь о своей жизни. Кто-то вспоминал прошлое, кто-то мечтал о счастливом будущем. К борту парохода пришвартовался неизвестно откуда появившийся небольшой катер.
На борт поднялись представители власти. После окончания всех формальностей по судовому радио было сделано объявление, которое повергло в уныние и так уже невесёлых вербованных девушек. Судно поставлено на семь дней на карантин. Это значило, что ещё неделю девчата будут жить в тесных и грязных твиндеках с трехъярусными койками, и дышать отвратительным запахом поднимающимся из трюма, и есть очень надоевший за месяц путешествия гороховый суп, один вид которого ещё долго будет вызывать тошноту. За этот месяц морского пути до места
3
назначения многие свыклись с морской обстановкой, за исключением тех, которые до сих пор так и не поднялись со своих коек. Именно из-за них и был наложен карантин. Верку часто тошнило, но она старалась стойко выносить все временные, как ей хотелось думать, трудности.

Вот и пришло время покинуть пароход, явно предназначенный для перевозки заключённых. К борту подошла долгожданная десантная баржа, и мученики вербовки наконец-то сошли на берег. Их разместили в бараках на двухъярусных нарах. Начались бесконечные разговоры кто, где и как будет работать. Нашлись знающие, которые советовали идти в моря на плавбазу. Там и зарплата посолидней и есть шанс выйти замуж за моряка. Но это только для тех, кто не боится морской качки. Верка не задумываясь, решила проситься на плавбазу. Уговорить сотрудника отдела кадров не составило труда.
Верка лежала в гинекологическом кресле. Женщина-врач, осмотрев её, села за столик что-то записала, и, повернувшись, сказала: - Я очень сомневаюсь в твоём возрасте, но главное, ты беременная, и работа в море тебе противопоказана. А вот обработка рыбы на местном заводе тебя вполне устроит. Но лучше тебе вернуться обратно к родителям. – А беременность большая? – чуть не плача спросила Верка. - Да уж порядочная. Четвертый месяц, так что на аборт, если ты его задумала, рассчитывать не приходится.
Беременность проходила тяжело, с токсикозом, и конечно, работать Верка не могла. Родившаяся девочка её ничуть не обрадовала, и Верка сразу же пошла на работу. Она работала в три смены, и ребёнок оставался часто без присмотра. Но чаще ребёнок находился в больнице, и тогда это были счастливые дни для Верки. Вот и подошёл срок окончания трудового договора, о продлении которого и речи не могло быть.

Дежурство было спокойным, и дежурный врач медпункта морского вокзала Раиса Исааковна прилегла на кушетку. Среди ночи её разбудила медсестра. – Вот посмотрите доктор, пассажиры ребёночка нашли, вторые сутки никто к нему не подходит. В углу, возле батареи, в груде тряпья лежал. Когда развернули тряпки, то ребёночек оказался девочкой в возрасте около двух лет. Большой живот и тонкие ручки и ножки говорили о застарелом рахите. Сердце у Раисы Исааковны сжалось. От жалости на глаза навернулись слёзы. Детей ей Бог не дал. Тридцать пять лет она провела в море. Первый её муж, судовой врач, погиб, не вернулся из
4
рейса, когда они были ещё совсем молодыми, и тогда она решила продолжить дело своего мужа и также стала судовым врачом. Прошли годы. Время залечило рану, и Раиса Исааковна вновь вышла замуж. Жили они с мужем хорошо, в согласии, но детей у них не было. Вместе списались на берег. Яков Семёнович оставил работу механика и теперь его тревожили только пенсионные заботы. Он увлёкся охотой и часто уходил в сопки. Нередко их беседы заканчивались мечтой об усыновлении какого-нибудь малыша, но случай пока не подворачивался. И конечно, первой мыслью Раисы Исааковны было оставить эту несчастную девочку у себя. Обрадовался ребёнку и Яков Семёнович. Трудно, очень трудно было возвращать ребёнка к нормальной жизни. Нелегко поддавался лечению рахит, но еще трудней было лечить больную психику ребёнка. Девочка боялась темноты. Она дико кричала, оставаясь хоть на минуту одна. Её мучили судороги. Она тянула в рот всё, что ей попадалось на пути. И вот, наконец, первые шаги, первое слово – «Мама». Пора было узаконить положение. Но учтивый чиновник объяснил, что данное мероприятие нужно проводить после оформления в доме ребёнка или же по согласию исчезнувших родителей. Но ведь она больная – пыталась объяснить Раиса Исааковна, – Я провожу курс интенсивного лечения. Её нельзя сейчас у нас забирать. - Вопрос так и остался нерешённым. Девочка заметно поправлялась. Её называли Любочкой. Она бегала по квартире, наполняя дом радостью. Но это был незаконный ребёнок.
Была ранняя осень. Двор был усеян жёлтой листвой. Почти ежедневно шёл изнуряющий моросящий дождь. Любочка, не обращая внимания на погоду, резвилась во дворе, то скача на одной ноге, то бегая вокруг дерева. К калитке подошла молодая, неопрятно одетая, в не по сезону лёгкой поношенной ветровке, женщина. Не отрываясь, она смотрела на резвящуюся Любочку и, ёжась от холода, переступала ногами. Любочка испугавшись, незнакомки, с криком вбежала в дом. – Мама! Мама! Там тётенька чужая пришла. – Раиса Исааковна вышла во двор. Одного взгляда было достаточно, чтобы догадаться о случившемся. Перед ней стояла мать Любочки. Сердце учащённо забилось. Верка же на неё смотрела глазами побитой собаки. – Ну, заходи –сказала ей Раиса Исааковна. – Ребёнка я тебе не отдам. Будешь настаивать, будем судиться. В любом случае тебя лишат материнства. - Верка молчала. Пауза затянулась. Наконец она выдавила с трудом через комок подкативший к горлу: - Я согласна ребёнка оставить Вам, только если Вы купите мне билет, чтобы я уехала. Стоимость билета составлял, как догадывалась Верка, не менее четырех пенсий.
5
-Хорошо. Я оплачу твой проезд до твоего города. Завтра придёшь в это же время, а сейчас умойся и садись за стол. Верка ела много и торопливо, не глядя, что ей подают. Наконец наевшись и напившись чаю, она встала из-за стола и стала целовать руки Раисе Исааковне. – Тётенька, миленькая, я всё сделаю, что хотите. Я Вам убирать дом буду, буду ухаживать за Вами, всё что скажете, я всё могу делать. Можно, я у Вас поживу, хоть несколько дней? – Раиса Исааковна задумалась. – Нет. Приходи завтра, и всё обговорим. Оформление необходимых документов заняло несколько дней. Раиса Исааковна купила билет для Верки до самого дома, дала ей столько денег на дорогу, что Верка и в руках то столько не держала, и купила ей тёплую зимнюю одежду. Верка преобразилась. Стала похожа на нормальную девушку. Вот только для роли матери она была по-прежнему слишком молода. Через неделю её провожали всей семьёй, и Любочка махала тёте Вере на прощание ручкой. Верка навсегда покинула Петропавловский порт и больше о ней никто ничего не слышал.
Теперь Любочка стала Любовью Яковлевной Бронштейн.
Её любили, её баловали, она ни в чём не знала отказа. Но на удивление всех знакомых, она не была капризной, а напротив, была очень ласковой и милой девочкой. Её звонкий смех радовал всех окружающих. Училась она хорошо, и в школе к ней так же относились с уважением. Яков Семёнович души в ней не чаял, и хотя он всю жизнь мечтал о сыне, он очень полюбил и привязался к этой милой девочке. Он рассказывал ей об охоте и она, под его руководством, рисовала всё, о чём он рассказывал. А рисовать она любила. Ей шёл тринадцатый год, когда случилась эта беда. Ранней весной Яков Семёнович отправился на охоту. Спасло ружьё, которое он успел положить поперёк полыньи и выбраться на лёд. Он с трудом добрался до дома и слёг с крупозным воспалением лёгких. Долгие дни и ночи не отходила от его постели Раиса Исааковна. А Любочка, прибегая со школы, садилась возле него, и её с трудом можно было уговорить отойти. Через месяц Яков Семёнович скончался. С Любочкой случилась истерика и Раиса Исааковна испугалась за её психику. После похорон Любочка сильно изменилась. Уже не слышно стало её заразительного смеха, она стала серьёзной и задумчивой. Раиса Исааковна как-то сразу постарела, оставила работу и больше лежала молча на постели, чем ходила. Все домашние заботы легли на детские плечи Любочки. И она, надо отдать ей должное, справлялась со всем с удивительным упорством и аккуратностью. Прошло ещё три года.

6
Маленькая угловатая девочка превратилась в длинноногую, стройную девушку с очень красивой и гибкой фигурой. Под огромными тёмными
ресницами сверкали синевой большие выразительные глаза, пышные, вьющиеся волосы цвета спелой ржи, придавали её лицу неповторимое очарование. Маленький носик с небольшой горбинкой только подчёркивал её красоту.
Майор милиции, прежде чем выдать ей паспорт, долго внимательно смотрел на Любочку и, наконец сказал: - А ты совсем не похожа на еврейку. Ты наверно удочерённая. – Нет! - С непонятной злостью ответила Любочка, - это мои настоящие родители. Да и какое значение это имеет? Еврейка или чукча. Какая разница? – Но в глубине души шевельнулось мерзкое подозрение. Почему место моего рождения Карагинский район? Ведь и папа, и мама всю свою жизнь прожили в Петропавловске, и никогда не вспоминали о Карагинском острове. Но сомнения растаяли как дым, когда она вспомнила, что и папа и мама были моряками. И ей почему-то захотелось, чтобы мама её рожала где-нибудь в Сан-Франциско. Любочка возвращалась домой счастливая и радостная. Она упросит маму рассказать обо всём. Она совершеннолетняя! Ура! Мама уже наверно накрыла стол. Она уже старенькая, и ей всё трудней справляться с домашними делами. Но сегодня, несмотря на своё самочувствие, она встала очень рано и принялась печь и варить, чтобы отметить день совершеннолетия любимой дочери. Подойдя к дому, Люба вдруг увидела стоящую у ворот «скорую помощь», сердце девушки сжалось от недоброго предчувствия. Врачи тщетно бились за жизнь Раисы Исааковны. К закату дня она скончалась.
Ой, как тяжело остаться совершенно одинокой девочке в шестнадцать лет! Родных у её приёмных родителей не было. Друзья и знакомые в основном выражали сочувствие, но не более. И Любочка, выплакав все слёзы, принялась устраивать свою жизнь. Школу она не бросила, но ходила вечерами в больничный городок, подрабатывала санитаркой. К концу года ей назначили пенсию за обоих родителей. Этой пенсии вполне хватало на жизнь, но работу она не бросила.

Николай был парнем далеко не из лучших, с той искромётной изюминкой юмора и лукавого коварства, присущей только украинцам. Матросом он был никудышным. В команде моряков он не задерживался. Ленивый от природы он отлынивал от тяжёлого труда, и на него нельзя было положиться в трудную минуту. Но зато предприимчивостью обладал неимоверной.
7
Из каждого рейса он что-то привозил, что-то продавал, что-то увозил, и его за это не любили. А девчата в нём души не чаяли. Высокий, стройный шатен, щедрый на подарки, с лукавым взглядом серых, почти стального цвета, глаз, он покорял их своей необузданной настойчивостью.
Судно стояло у причала под погрузкой. Николай, только что назначенный трюмным матросом, стоял у твиндека и смотрел с тоской на берег, с которым ему предстояло расстаться на долгих полгода. Он слишком поздно заметил раскачивающиеся стропы лебёдки. Очнулся он на пайолах твиндека с переломом двух рёбер и левой руки.
Был зимний вечер. Николай, обойдя соседние палаты и не найдя для себя занятия, сидел на больничной койке, перелистывая старый журнал. В палату зашла молоденькая санитарочка, и, конечно, он обратил внимание на стройную, красивую девушку. Он тотчас же лёг и укрылся одеялом. – Девушка, - произнёс он жалобным голосом - подойдите, пожалуйста, у меня сильные боли. – Я сейчас позову медсестру, – ответила Любочка и направилась к двери. – Нет, нет, не надо никого звать. Подойдите, пожалуйста. Любочка подошла к больному, и он, мило улыбаясь, попросил «утку». Она принесла «утку» и подала больному. – Я не могу, у меня руки поломаны, поставьте сами. Куда же Вы? – Любочка ни слова не говоря, вышла из палаты и позвала дежурную сестру. Больные, находящиеся в палате, подавляя смех, наблюдали за происходящим. Любочка же, не дожидаясь окончания процедуры, ушла в другую палату. Следующим вечером они встретились в коридоре. – Извините меня, ради Бога, за вчерашнюю глупость. Как говорят, бес попутал. Я ведь просто хотел познакомиться, и ничего другого на ум не пришло, как эта глупость. Извините меня, пожалуйста. – Да ладно, я вас прощаю, – мило улыбаясь, ответила Любочка – вы ведь больной, а на больных грех обижаться. Вы извините, мне некогда, работы много. – Вы хотя бы скажите, как Вас звать, – вдогонку ей крикнул Николай. Но она, не ответив, скрылась за дверью палаты.
Лечение заканчивалось, Николая всё больше притягивала эта скромная и красивая девушка, но дальше коротких приветствий и незначительных разговоров дело не шло. Однако Николай уже знал, конечно, не от Любы, что она живет одна в просторном доме и учится в девятом классе. – Здравствуйте, Любочка! А меня завтра выписывают. Да вот беда, идти мне некуда. Даже не знаю где переночевать. Судно моё в морях, и я бездомный бродяга. Я слыхал, что у Вас есть свободная комната. – Я не сдаю комнаты, мне квартиранты не нужны. – Ответила Люба, а сама подумала, что
8
лишние деньги ей не помешают, да и человек в доме, как-то спокойней ночами будет. Но ничего не сказав, она принялась за обычную работу.

Был морозный воскресный вечер. Люба только что вернувшись с лыжной прогулки, готовила себе незатейливый ужин. У калитки кто-то позвонил. Набросив на плечи отцовский полушубок, девушка вышла. У калитки стоял Николай. – Здравствуйте, Любочка! Вот шёл мимо, решил проведать. Может, разрешите погреться, мороз сегодня крепкий. Люба обратила внимание на то, что на ногах у него были не зимние ботинки. – Ну, заходите, раз уж пришли. Они прошли на кухню. - Чаю хотите? – От рюмки чая не откажусь. А покрепче ничего не найдётся? = У нас в доме нет пьющих. – Люба поставила на стол вазочку с вареньем, печенье, и подала кружку ароматного горячего чая. – А что сама не садишься? – Я ужин готовлю. А Вы пейте, пейте. Согреетесь. – Хорошо здесь у Вас, уютно. А мне даже ночевать негде. Придётся на вокзале ночь коротать. – Любочка промолчала. Ей не хотелось оставлять его на ночь, но женская жалость пересилила. И когда он уже собрался уходить, она предложила ему спальню родителей. Ужин затянулся. Николай говорил без умолку. Он рассказывал о далёких заграничных городах, о той, неизвестной жизни незнакомых стран. Сам он за границей бывал всего два раза, но говорить он умел, и Люба его слушала с большим интересом. Она думала о родителях, которые всю жизнь провели в морях и посещали дальние и ближние страны. Этот красивый с холодным взглядом серых глаз парень чем-то притягивал, становился близким её мыслям о родителях. Люба решила спать в комнате отца. Она постелила себе на диване и уснула тревожным сном. На душе было неспокойно. Услышав непонятный шорох, она открыла глаза. В дверях она увидела неясный силуэт Николая. Он крадучись подошел к её постели, и вдруг навалился на неё шепча о безмерной любви с первого взгляда. Он её неистово целовал, и она от испуга не могла сопротивляться. Он поднял ей ноги задрав рубашку, пытаясь снять трусики, и в этот момент, она со всей силы ударила ногами ему в лицо, потом по ломаной руке. Николай взвыл от боли, и, проревев, – сука, –вновь пытался наброситься на неё. Но Люба, выскочив из постели, сорвала со стены винчестер отца и передёрнула затвор. – А ну жених, убирайся, иначе пристрелю. Николай оторопел, но, придя в себя, сказал с сарказмом: - Брось, ты же всё равно не выстрелишь. А если ума нет, так в тюрьме сгниёшь за убийство. Прогремел выстрел. Пуля ушла в стену. Николай понял серьёзность момента
9
настолько, что в трусах и в майке выскочил из дома на мороз. Люба собрала его одежду и вышвырнула ему, закрыв на засов дверь. Её трясло от нервного потрясения, и она долго ещё не могла успокоиться.

Наконец, окончено учение. Получив аттестат, Люба решила уехать на материк, поступать в Московский университет. Сборы были не долгими. Тепло провожали Любочку друзья и знакомые, желая ей, по окончании университета, вернуться на родную землю.
Конкурс на юрфак университета был огромен. Она стояла одиноко в толпе сверстников, безмерно волнуясь в ожидании приёмных экзаменов. Искрой надежды для неё был вчерашний разговор с деканом. Это был пожилой, лет сорока, мужчина. Она помнила каждое слово.– Вы, я вижу, не Москвичка. Откуда Вы приехали? – С Камчатки – А живёте Вы где? – Я в колхозной гостинице на ВДНХ устроилась, и работу там, неподалёку нашла. – Значит, в общежитии острой нужды нет. Это ценно. Я постараюсь что-нибудь для Вас сделать. Это успокаивало и обнадёживало. Экзамен прошёл, вопреки ожиданиям, успешно. Зачислят ли её? С этим волнующим вопросом она стояла у входа в университет, когда к ней подошёл тот же мужчина. – Моё имя Яков Михайлович Стеклов. Я декан вашего факультета. Откровенно говоря, сложность в вашей пятой графе, хотя на еврейку Вы нисколько не похожи. Я еврей по матери, и жена моя еврейка. Я Вам постараюсь помочь. Обещаю. – Люба смотрела на него недоумевающим взглядом. – А что, евреи в Москве вроде как негры в Америке? – Почти. Только в автобусы их ещё пускают. Наконец до неё дошёл весь абсурд услышанного. Она вспомнила обрывочные, случайные разговоры своих сверстников и её охватил ужас. – Я знаю, - продолжал Яков Михайлович, – Вы там, на далёкой Камчатке и слыхом не слыхали об антисемитизме, а здесь он процветает махровым цветом, особенно в нашем университете. Вот Вам моя визитная карточка, звоните, если понадоблюсь, или заходите, буду Вам весьма рад.
Люба позвонила ему на следующий день. – Я хочу забрать документы и вернуться на Камчатку. Я не желаю, чтобы мои способности определяли по расовому признаку. – Вы собираетесь совершить огромную глупость. Приезжайте ко мне, поговорим. Она не задумываясь, поехала, по указанному на визитной карточке, адресу. Зайдя в квартиру, она отметила большой беспорядок в его холостяцком жилье. Заметив её оценивающий взгляд, он сказал: - Жена моя погибла в Израиле два года тому назад. Она в гости к родственникам ездила. Руки не доходят навести порядок.
10
Всё о ней вспоминаю. Садитесь. Он предложил ей стул, освободив его от наброшенной одежды. – Так вот, если каждый еврей откажется от борьбы, то восторжествуют антисемиты. Вы же этого не хотите? Давайте договоримся. У Вас две четверки, остальные пятёрки, и это не так уж плохо. Необходимые баллы Вы почти набрали. Но на оставшемся последнем экзамене вас обязательно срежут. Мне это известно. Вашей подготовкой займусь я. Вы же приложите все силы для достижения цели. Я добьюсь переэкзаменовки. Так что, за работу! –А Вы знаете, Яков Михайлович, я в Петропавловске без проблем бы поступила в любой институт, но юридический факультет у нас только заочный.
Она приходила каждый вечер. Навела порядок, и его квартира приобрела уют. Яков Михайлович предложил ей комнату, и она, не колеблясь, согласилась.
Переэкзаменовка прошла успешно и Любочка была зачислена на юрфак.
Работу на ВДНХ она не бросала, но успевала приготовить вкусный обед и поддерживать домашний уют и порядок. А готовить она и любила, и умела. Яков Михайлович души в ней не чаял. Однажды, зимним вечером, он вернулся с работы усталый и раздраженный. Из кухни доносился ароматный, пряный запах вкусной пищи. Войдя в гостиную он ахнул. Стол был празднично накрыт. Красиво украшены чаши с различными салатами вызывали неимоверный аппетит. Сельдь, укрытая кольцами лука, копчёный лосось, вызывали не меньшее восхищение. Жареные крабы высвечивали жёлтыми глазами яичницы. Серебром отливала заливная стерлядь, янтарным блеском светилась вазочка с икрой. Бутылка старого кагора, два фужера и две рюмки дополняли красоту стола. А в центре лежал огромный торт с тридцатью семью свечами и надписью – «С днём рожденья Яков». Любочка зажигала свечи. Яков Михайлович не выдержал и, подбежав к Любочке, расцеловал её в обе щёки. Люба же ласково улыбаясь, потянулась к нему, и они застыли в долгом поцелуе. Оторвавшись, наконец, она раскрасневшаяся только и могла сказать: - С днем рождения, дорогой Яков Михайлович! – Они опять крепко расцеловались. – Любочка! Ты самое дорогое, что у меня есть. Ты вернула меня к жизни. Я не представляю жизни без тебя! Она нежно погладила его седеющую голову. Давайте сядем и отметим эту знаменательную дату. Они пили, болтали без умолку и целовались. То ли от избытка перенаполнивших его чувств, то ли от ударившего в голову вина, вдруг, Яков Михайлович упал на колени. – Дорогая Любочка! Будь моей женой! Клянусь любить тебя вечно! -
11
Давай отложим этот разговор до завтра. Счастливыми глазами, глядя на него, сказала Люба. – Но завтра ничего не изменило, и на следующий день они подали заявление.
Яков Михайлович придя с работы, застал Любочку горько рыдающей. - Что случилось дорогая, кто мог тебя обидеть? – в тревоге спросил он. - У меня даже язык не поворачивается повторить всё то, что я сегодня услышала. – Сквозь рыдания сказала Любочка. Этот подонок, староста нашего факультета. Ты говорит, жидовочка, хорошо устроилась, залезла к декану в постель. Я моложе его, так что если он тебя…. - Она вновь разрыдалась. - Я не могу так больше, мне не нужен этот университет, этот бедлам, я хочу домой, туда, где нет этого фашизма, так мягко называемого антисемитизмом. Ты даже представить себе не можешь, как это унизительно. – Могу дорогая, могу. Я всю жизнь из-за этого страдаю. Моя мать не избежала сталинской репрессии только за то, что она не той национальности, моя бабушка погибла от рук немецких фашистов, а её родители погибли от погрома учиненного антисемитами. А сколько здоровья мне и моим родителям стоило моё образование? Так что я слишком хорошо представляю. Ты даже не знаешь, насколько это всё серьёзно. И наши проблемы надо решать уже сегодня. Я больше не хочу видеть на твоих глазах слёзы.

Пассажиры выходили из самолета, зачарованно оглядывая незнакомый, и вместе с тем завораживающий, пейзаж. - Ты посмотри Яшенька! Вот мы и на Святой Земле! – Любины глаза светились неподдельной радостью. – Да, дорогая, теперь мы на своей земле, у себя дома!
Они поселились в городе Ашдоде у самого моря. Прошло немало времени, пока Яков Михайлович стал преподавателем в Тель-Авивском университете. Любовь Яковлевна, окончив университет, работала адвокатом. Их дочь Раечка пошла в первый класс.
Люба сидела за столом своего кабинета, и невольно любовалась парусниками, галсирующими в море, которое неимоверно играло и сверкало солнечными бликами. Сегодня был напряжённый день юридических консультаций, и в приёмной собралось немало народа. В кабинет вошла женщина средних лет, по-израильски неопрятно одетая, с серым, нездоровым цветом лица. Весь её вид говорил о её пристрастии к алкоголю и о бурно проведённой молодости. Вера Гольдштейн, прочитала в её удостоверении Люба.

12
Она села и, не поднимая глаз, стала излагать свою историю:
-Меня привёз в Израиль муж. Чтоб ему икалось на том свете. Сами понимаете, я не еврейка и устроиться на роботу мне трудно, да ещё в при моём возрасте. У меня есть дочь. Я сейчас в бедственном положении. Я не могу найти работу, мне не на что жить, и мне необходима её помощь. Я не знаю ни её фамилии, ни её адреса. Но я знаю, что она в Израиле. Вот посмотрите её свидетельство о рождении. Это правда, копия, я потеряла оригинал. - Любу, прежде всего, заинтриговало место рождения. Остров Карага. Она вчитывалась в полурасплывчатые буквы, и сердце её стало биться учащённо. Дата совпадала с её днём рождения. Имя ребёнка было Лидия, и имени отца в документе не было. – Вы жили на Востоке? – Да. Я завербовалась туда, когда мне не было и пятнадцати лет. Там я и родила Лидочку. – И как вы с ней расстались? – С нескрываемой дрожью в голосе спросила Люба. - Мне пришлось её отдать в очень хорошую еврейскую семью. – Люба от волнения с трудом выговаривала слова, она впервые ощутила биение своего сердца. – Как отдать? Вы бросили своего ребёнка? Сколько ей было тогда? – Да уж побольше двух лет. – Любу душили слёзы. – Да не волнуйтесь вы так, полусмеясь ответила женщина. – Я же вам сказала, что очень хорошим людям отдала, что бы жизнь у неё была не такая проклятая как моя. – Скажите хотя бы фамилию приёмных родителей. – А я не помню их фамилии, иначе бы я к Вам не обратилась. Я ведь имею право, чтобы моя родная дочь, моя кровинушка мне помогла в тяжёлую пору моей жизни? – Люба до боли вглядывалась в сидящую напротив женщину, и перед её глазами вставал светлый образ Раисы Исааковны и Якова Семёновича. Нет, подумала она, только они могли быть настоящими родителями и других ей не надо. Подавляя слёзы, она, наконец, сказала: - Ладно, я постараюсь вам помочь, придите через две недели. Сказав ожидающим посетителям, что приёма сегодня не будет, она заперлась в кабинете и долго плакала, не зная, как ей дальше жить.
Яков отнёсся ко всему происходящему очень серьёзно. Он, прежде всего, успокоил Любу. – Да, дорогая, по всей вероятности это твоя биологическая мать, как принято сейчас говорить, но она человек, хотя и падший, и мы должны, мы обязаны ей помочь.
Люба с благодарностью обняла и поцеловала мужа.
Теги:
08 December 2007

Немного об авторе:

Безгрешным Рай!
Но кто из нас безгрешен?... Подробнее

Ещё произведения этого автора:

С У Д Ь Б А
Тем, кто родился в апреле
ПРОСТИ