Говорят, Наживец славный парень. Не знаю – я с ним, говоря по правде, ладил далеко не всегда, да и вообще наше общение обычно сводилось к совместному молчаливому обеду, более тесного общения нам не требовалось. Но, очевидно, что остальные его любят, чего никогда не скрывали, и что, в свою очередь, добавляет таинственности в его решение бросить нас и, надо отдать ему должное, он оказался достаточно непредсказуемым для того чтобы уже так долго уходить от нашего преследования, скрываться после своего внезапного исчезновения. Я, Шурик, Прохвост, Старик и Королева с Тефтелей, объединенные общими чувствами к тому кого ищем, пробираясь через чередующиеся в этой полосе России желто-зеленые кустарники, по-деловому устало молчали. Окружающая действительность нагоняла тоску и философию. Грязные лужи, неприятно хлюпавшие под ногами, вызывали тошнотворные ассоциации. Бесконечная череда грязно-серых покосившихся заборчиков, тропинок, гниющих умирающей зеленью, лесов, кишащих хамоватыми насекомыми и ароматно-душных болот не добавляли позитивного отношения к искомому и возможность прощения ему его неожиданной пропажи, стоившей всем нам стольких нервов, для него становилась с каждым днем все более призрачной, а остановка этой поисковой операции все менее возможной. Время шло и предчувствие приближающегося финала постепенно затронуло всех.
Старик нервно подрагивал на ходу, чертыхался и вообще вел себя так, как ведет себя боевой петух перед неминуемой дракой. И это в его-то возрасте. Похоже действительно развязка этого путешествия все ближе и ближе. Он, похоже, это знает, но никому не говорит. Старик, в сущности, мне всегда был искренне несимпатичен, хотя осуждения как такового, однозначно, не заслуживал. Мы познакомились с ним несколько лет назад на очень респектабельной выставке, которую я посетил в июне в Москве. Он долгое время работал в милиции и, говорят, неплохо справлялся со своими профессиональными обязанностями. Затем, наверное, ввиду преклонного возраста, был с почетом отправлен на заслуженный отдых. Преследовательская часть нашего путешествия была целиком и полностью на его плечах. Все ему доверяют и, в результате молчаливого уговора, без претензий идут в строго указанном им направлении след в след. 
Дед смачно фыркнул, уронив сгусток слюны в пожухлую растительность у дороги, микроскопическим взрывом взметнув ввысь давно никем не беспокоенную пыль, покрутил головой из стороны в сторону и уверенно зашагал вглубь густого леса. Прохвост, недоверчиво оценив выбранное им направление, молча двинулся за ним. Он был совсем другим. Полная противоположность Старику – молодой, упертый, слегка туповатый и, из-за этого, наглый и самоуверенный. Мне он, как и Старик, был не слишком приятен, но его простота и какая-то незамысловатость мне всегда импонировали и слегка забавляли. Они часто проявлялись во время их натянуто-занудно-воспитательных бесед со Стариком, который относился к Прохвосту как к сыну, а тот к Старику со сдержанным уважением и некоторым подобием любви. Поговаривают, что у Старика темное прошлое, связанное с употреблением наркотиков в пору служения в милиции, и он, чувствуя приближающийся конец, и очевидную невозможность завязать, подсознательно искал себе потомка. Пусть и не родного по крови. Прохвост на эту роль подходил идеально. Он совершенно искренне демонстрировал заботу о Старике. В период случавшихся ломок, помогал больному, добывал ему обезболивающие препараты. Они сильно сблизились за то время. Потом Старику стало легче, а их близость осталась.
Все свернули с тропы за Стариком и прохвостом, кроме Шурика, который всю дорогу плелся в самом конце. Он отстал, изучая буйную, но однообразную растительность этой невыразительной местности. Королева, не оборачиваясь, позвала его, что на него действовало быстро и безотказно. Если первые двое мне просто не нравились, Шурик был мне исключительно отвратителен. Я очень нелюблю и презираю подхалимов и позеров. А Шурик был и тем и другим. Недавно он, находясь в совершенно омерзительном состоянии, беспардонно набросился на Вивьен! Благо она сумела дать ему отпор, огорошив его своей ответной реакцией защищающейся самки, вывернулась из его чудовищных объятий и убежала от него ночью по пустынному глухому двору-колодцу. Я узнал о случившемся от нее на следующий день, как мог жаловался Королеве, пытаясь объяснить ей всю трагедийность произошедшего, можно сказать, не давал ей прохода и она, действуя с присущей ей справедливостью, в наказание выгнала Шурика из дома. Идти ему было абсолютно некуда и несколько дней он бомжевал. Отчего простыл, посерел, потускнел и осунулся. Совершенно очевидно, что одно и тоже действие с различных точек зрения может носить совершенно противоположный окрас. Кто-то оправдает Шурика тем, что ему и ему подобным такое поведение свойственно и, ввиду нейтрального отношения социума к подобным выходкам, простительно. Для них мой ябедничий поступок, сломавший здоровье молодому растущему организму, зло. Для других, ценящих в первую очередь честь и этикет, а в особенности для Вивьен, мой поступок – надлежащее следствие его поступка, а, следовательно, добро. Получается никакого добра и никакого зла не существует в принципе, но, даже не смотря на этот вывод, я бы назвал Шурика злым. А себя - добрым.
Я огляделся, чтобы рассмотреть окружающую нас лесостепь. Следом за мной под руку с Королевой смешно шел Дылда, и, по своему обыкновению, не оглядывал как я окрестности, а грустно глядел под ноги. Дылду я не понимал, боялся и восхищался его терпением и тактом одновременно, поражался его холодному металлическому спокойствию. Я не мог его познать, не мог увидеть его душу, его мысли и переживания. Одно я знал твердо. Он жить не может без Королевы. Он способен часами молча стоять где-нибудь в темном углу, ожидая когда же она обратит на него свое внимание. Совершая с ней вечерние прогулки, он со свойственной ему молчаливостью и тактом сносил все причуды Королевы. Даже носил ее по улицам на спине. Как бы дико и нелепо не выглядела бы эта картина, он не мог позволить себе разозлиться или отказать в подобном впредь не только Королеве, но и ее любимице Тефтеле, которая систематически пользовалась дылдиным расположением к Королеве, разъезжая на хребте бедного старого Дылды по улицам на зависть подругам и друзьям. В этом вся Тефтеля. Она нарочито гордится достижениями Королевы, к которым сама, что ее ни сколько не смущает, не имеет ни малейшего отношения.
Королева под руку с Дылдой замыкала нашу процессию, уверенно и высокопарно вышагивая по траве словно по паркету. Она все делает лучше всех. Даже передвигается в пространстве. Она - лучше всех. Она идеал. Мы, не побоюсь выразить мнение всех, обожаем ее и преклоняемся перед ней. Я – с восхищением и нежностью, упрямый Старик со своим темным прошлым и сложным характером – с почтением, недалекий Прохвост - со свойственными ему взбалмошностью и некоторым непостоянством, но искренне, Шурик – заискивая и заглядывая в рот, Тефтеля – с прагматизмом, а Дылда – с холодным обожанием. 
Как, оказывается, неуловима мысль. Как странна ее эфемерная эластичная структура. Как возмутительно она себя ведет со своим творцом… Со своим хозяином. Как удивительны мгновения, которые избирает она чтобы явиться и исчезнуть в вязкой комкообразной смеси чувств, ощущений и желаний в мрачном небытие подсознания. Почему я думаю сейчас именно эту мысль и почему эту мысль думаю сейчас именно я? Обстоятельства диктуют определенный ход мыслей, задают им рамки развития, в частности, глупое преследование Наживца мне должно диктовать мысли о нем и о путешествии, но в моей голове, беспардонно обойдя созданные ограничения, как часто случается последнее время, явились томные глаза Вивьен и очаровательный рассвет, который мы недавно встретили вдвоем сидя на подоконнике. Ее красивая фигура, ее игривый нрав, неугасающие огоньки в глазах даже тогда когда Королева не пускает нас домой вдвоем и мы сидим на лестничной клетке у закрытой двери. Даже в эти холодные и суровые моменты жизни с ней нежно тепло и приятно. Но, вместо того чтобы сейчас, свернувшись эмбрионом, прижаться к ней и молча вдвоем наблюдать за бездушными снующими людьми в телевизоре, я помогаю Королеве преследовать того, кто, ни слова не говоря, бросил нас и пропал. Королева знает о наших с Вивьен отношениях. Надо сказать, уважительно к ним относится, и, иногда, когда ей становится совсем одиноко, пускает нас в свою холодную от одиночества постель и мы проводим ночь втроем. Никакой ревности, никакого нелепого ханжества. Это своего рода сделка – от нас с Вивьен в постели становится жарко и Королева, отдавая нам свою любовь, взамен получает так недостающее ей внимание и тепло. После таких ночей мы становимся еще ближе друг другу.
Окружающий пейзаж продолжал буйно пестрить всеми оттенками серого цвета. Перейдя через поросшие сквозь щебень и шпалы высокой темно-желтой травой железнодорожные пути, мрачная компания преследователей шагнула на еле заметную колею и направились по ней. Колея, петляя и извиваясь, нелепо обруливая многочисленные березы закончилась калиткой, открыть замок которой не составило труда. Скрипнули сухие воротца калитки, зашуршала под ногами густая высокая сочная нетоптаная трава, разлетелись фейерверком тучи насекомых, расступились нежные черно-белые березы и выглянул из-за них серый прямоугольный блестящий гранит. «Наживец Алексей Иванович. 1972-2011 гг.» 
Старик сел на задницу и с невозмутимым, каким-то даже отстраненным, видом негромко, резюмирующее гавкнул несколько раз. Прохвост, молча в три шага подошел к нему, глядя на выцветшую надпись, присел на корточки и, отрешенно, но благодарно, погладил Старика по голове и грустно-вопросительно обернулся к Королеве. Шурик принялся кусать свою ногу и чесаться. Затем выразил свое мнение о ситуации уверенной струей в березовый ствол через поднятие покусанной ноги. Я подумал что пришло время для сочувствия, вылез из походной сумки, замурлыкал и потерся телом о тефтелину ногу, замяукал и ускакал за кузнечиком, искренне радуясь свободе и окончанию этого путешествия. «Папа…» - вздохнула Тефтеля, театрально и коленно-больно упав ниц перед куском обработанной горной породы. Дылда отрешенно прислонился к стволу дерева, звонко, но в тоже время уныло, звякнув звонком, который он всегда носил на своей рогатой голове – ого отказывались держать его нелепые круглые резиновые ноги. Одна Королева молча смотрела на могилу. Она все знала. С самого начала путешествия. И никому не сказала ни слова. Как непредсказуемы все-таки эти люди. Уткнуться бы сейчас в усатую мордочку Вивьен сидя на подоконнике и ждать заката.